Декабристы-участники войн 1805-1814 гг.

В этом же бою в составе конной гвардии участвовали П. И. Кошкуль и А. Я. Миркович{96}.

М. Н. Муравьев, прапорщик свиты по квартирмейстерской части, во время Бородинской битвы находился в распоряжении начальника главного штаба генерала Беннигсена. Ему еще не было и 16 лет. «На батарее Раевского, где был огонь ужасный, лошадь его убило ядром… Ядро вылетело сквозь лошадь и задело ему левую ногу… не раздробив, однако, кости, бросило на землю, о которую он ударился головой и лишился на время памяти». Беннигсен, уверенный, что он убит, воскликнул: «Жаль, это был хороший офицер»{97}. За Бородино М. Н. Муравьев «заслужил Владимирский крест (Владимира 4-й степени с бантом. — Л. П.) — заслужил очень тяжело: он чуть не потерял ногу»{98}.

Колонна, состоящая из лейб-гвардии Преображенского и Семеновского полков, в 5 часов утра заняла позицию в резерве позади стыка правого крыла 2-й армии и левого крыла центра с батареей Раевского. Битва на левом фланге и в центре русской армии разгоралась все сильней; последовал приказ приблизить гвардию к первой линии боя, что было немедленно исполнено. С этого времени преображенцы и семеновцы находились под беспрерывным жестоким перекрестным огнем, который французы вели против батареи Раевского и 2-й армии. В продолжение 14 часов над ними проносились ядра, картечь и ружейные пули.

В четвертом часу дня бой за батарею Раевского достиг своего апогея. Неприятельская кавалерия (5-й кирасирский полк во главе с Коленкуром и уланы корпуса Латур-Мобура), прорвавшись, стремительно понеслась на гвардейские полки. С барабанным боем и громовым «Ура!» семеновцы и преображенцы встретили неприятельскую конницу штыками. Следовавшие одна за другой атаки были отбиты. Противник обратился в бегство. Прорыва не произошло, несмотря на то что батарея Раевского оказалась в руках врага. В седьмом часу вечера выстрелы стали смолкать. Гвардия не оставила позиций.

Прапорщик М. И. Муравьев-Апостол и И. Д. Якушкин во время Бородинской битвы стояли в охране знамени 3-го батальона Семеновского полка.

За героизм и стойкость в сражении они были одновременно награждены солдатскими знаками военного ордена. У каждого из них в формулярном списке отмечено: «Награжден знаком отличия военного ордена св. Георгия». У Якушкина № 16697, у Муравьева-Апостола № 16698{99}. Любимые и уважаемые солдатами, они получили солдатский знак отличия военного ордена по большинству голосов от низших чинов седьмой роты. Присуждение офицерам такого военного ордена — редкий случай в истории русской армии.

П. С. Пущин, вспоминая настроения своих однополчан перед Бородинским сражением, писал: «Все мы горим нетерпением сразиться, каждый из нас готов пролить кровь до последней капли, и, если нас хорошо направят, мы причиним неприятелю много вреда». За отличие в бою его наградили орденом Владимира 4-й степени{100}. «Пролить кровь до последней капли» за свою Родину готовы были и другие семеновцы: подпоручик С. П. Трубецкой, штабс-капитан С. Г. Краснокутский, подпрапорщик П. Я. Чаадаев, который за участие в сражении был произведен в прапорщики, прапорщик В. И. Гурко, произведенный в подпоручики. Подпрапорщик И. Д. Щербатов «за отличие, мужество и храбрость» произведен в прапорщики{101}.

Стойко держались под огнем противника и офицеры Преображенского полка: подпрапорщик И. В. Поджио, поручик С. П. Шипов, прапорщик И. П. Шипов, прапорщик П. А. Катенин.

В атаке на занятую французами батарею Раевского участвовал поручик П. X. Граббе, адъютант генерала А. П. Ермолова. Когда французам удалось овладеть Курганной батареей, выбив ее защитников — солдат 26-й пехотной дивизии, Ермолов кинулся наперерез «бегущей 26-й дивизии с Уфимским батальоном 24-й дивизии, сомкнутым в густую колонну, остановил ее и повел с мужеством к высоте»{102}. Батарея была вновь отбита. Рядом с Ермоловым сражался П. X. Граббе.

После ранения Ермолова Граббе находился сначала при генерале Раевском, а затем, в конце дня, при Кутузове, выполняя его поручения. Не зная еще точно потерь во время сражения, Кутузов отдал приказ о возобновлении битвы на следующее утро. Поручика Граббе, привезшего в штаб 1-й армии этот приказ, «офицеры целовали за радостную весть. Нижние чины приняли ее с удовольствием». За участие в Бородинской битве Граббе был награжден орденом Анны 2-й степени{103}.

Два других адъютанта Ермолова, штаб-ротмистр кавалергардского полка П. П. Лопухин и поручик Измайловского полка М. А. Фонвизин, выполняли поручения своего начальника по связи с действующими войсками, постоянно находясь в самой гуще боя. «За отличие» оба награждены орденом Анны 2-й степени{104}.

А. Н. Муравьев во время Бородинской битвы состоял при главнокомандующем 1-й армии Барклае-де-Толли «во все продолжение сражения». Он находился в самой гуще боя в центре русской позиции. «Я видел эту ужасную сечу, весь день присутствовал на ней, был действующим лицом, употребляем был Барклаем-де-Толли, при котором весь день находился и исполнял его приказания», — вспоминал Муравьев много лет спустя{105}.

Д. А. Давыдов с начала Отечественной войны поступил в армию волонтером. Во время кампании от Поречья до Тарутина находился при генерале Остермане-Толстом — командире 4-го пехотного корпуса, входившего в 1-ю западную армию. Во время Бородинской битвы дрался сначала на правом крыле сражения, а затем у батареи Раевского. С 31 октября 1812 г. зачислен в Изюмский гусарский полк штаб-ротмистром{106}.

М. А. Дмитриев-Мамонов — обер-прокурор 6-го (Московского) департамента сената, когда началась война 1812 г. и в Москве начали организовывать ополчение, пожертвовал огромную сумму денег. На эти средства был сформирован конный полк из 600 человек{107}. За заслуги перед государством Дмитриева-Мамонова произвели в генерал-майоры и назначили шефом этого полка. Он добровольно вступил в военную службу и принял участие в боях под Бородином, Тарутином и Малоярославцем, в которых проявил необычайную храбрость. Был награжден золотой шпагой с надписью «За храбрость»{108}.

С. И. Муравьев-Апостол был еще участником боев 5–6 сентября, предшествовавших генеральному сражению. В день Бородинской битвы он, будучи прикомандированным офицером от корпуса инженеров путей сообщения к саперным войскам, под ураганным огнем неприятеля со своей ротой непрерывно отбивал атаки французов, строя и защищая укрепления — редуты{109}.

Генерал-майор П. П. Пассек во время Бородинского сражения командовал Масловским оборонительным отрядом, в который входили три егерских полка, укомплектованных смоленскими ополченцами. Они сражались на «правом крыле соединенных армий»{110}.

В. Ф. Раевский 21 мая был выпущен из кадетского корпуса в чине прапорщика с назначением в 23-ю артиллерийскую бригаду. 7 сентября он уже сражался на Бородинском поле. 23-я артиллерийская бригада входила в состав 4-го пехотного корпуса под командованием Остермана-Толстого, сдерживавшего сначала натиск французов на правом крыле битвы, а затем была переброшена к батарее Раевского. За мужество, проявленное во время сражения, он был «награжден золотою шпагою с надписью: «За храбрость»{111}. В «Песне воинов перед сражением». Раевский передал свои настроения тех лет.

Ужель страшиться нам могилы?

И лучше ль смерти плен отцов,

Ярем, и стыд отчизны милой,

И власть надменных пришлецов?

Нет, нет, судьба нам меч вручила,

Чтобы покой отцов хранить,

Мила за родину могила,

Без родины поносно жить!{112}

ПОСЛЕ БОРОДИНСКОЙ БИТВЫ

К концу дня 7 сентября битва на Бородинском поле стала затихать. Несмотря на огромные потери, русские войска не утратили своей боеспособности. Наполеон не смог разбить своего противника и заставить его бежать. Русская армия продолжала быть грозной силой, способной сразиться с врагом. Русские не покинули поля битвы, остались ночевать на месте сражения. Измотанные и обескровленные французы отошли на исходные позиции. Бородинское сражение было победой русских.

По воспоминаниям очевидца событий А. С. Норова, ночью Кутузов продиктовал приказ: «Я из всех движений неприятельских вижу, что он не менее нас ослабел в сие сражение, и поэтому, завязавши уже дело с ним, решился я сегодня все войска устроить в порядке, снабдить артиллерию новыми зарядами, завтра возобновить сражение… и только уже по личном свидании с Дохтуровым, в одиннадцатом часу вечера, взвеся понесенные в этот день огромные потери, решил отступление»{113}.

13 сентября в деревне Фили состоялся военный совет, на котором было принято решение не давать нового сражения и отвести войска за Москву. На восходе солнца 14 сентября первые русские отряды вступили в Москву, чтобы пройти через нее и оставить город.

А. В. Чичерин, близкий друг многих декабристов, в своем дневнике записал: «Когда мы шли через город, казалось, что я попал в другой мир. Все вокруг было призрачным. Мне хотелось верить, что все, что я вижу, — уныние, боязнь, растерянность жителей — только снится мне, что меня окружают видения. Древние башни Москвы, гробницы моих предков… все взывало ко мне, все требовало мести»{114}.

С. Г. Волконский много лет спустя вспоминал: «Кровь кипела во мне, когда я проходил через Москву… Помню, что билось сердце за Москву, но и билось также надеждою, что Россия не в одной Москве и что с ожидаемыми подкреплениями, с твердостью духа армии и простого народа русского отомстим сторицею французам, которых каждый шаг во внутрь России отделял от всех их запасов и подкреплений…»{115}

С. Н. Глинка, брат декабриста, наблюдавший отход войск из Москвы и знавший настроения в армии, писал, что «потерю Москвы не почитали за потерю Отечества»{116}.

Русская армия оставляла Москву. 14 сентября арьергард под командованием генерала Милорадовича находился в десяти верстах от города. Неприятель наступал. Арьергард начал медленное отступление и пришел около полудня к Поклонной горе. Генерал Милорадович решил попытаться задержать вступление французов в город, чтобы дать спокойно уйти армии и самому отойти «без кровопролития слабого своего арьергарда».

Лейб-гвардии гусарского полка штаб-ротмистру Ф. В. Акинфиеву он приказал ехать к начальнику французского авангарда Мюрату и сказать ему, «что если французы хотят занять Москву целую, то должны, не наступая сильно, дать нам спокойно выйти из нее с артиллериею и обозом; иначе генерал Милорадович перед Москвою и в Москве будет драться до последнего человека и вместо Москвы оставит развалины». Милорадович поручил Акинфиеву стараться как можно дольше задерживаться у французов. Акинфиев выполнил это задание. Французам так хотелось занять Москву целой и невредимой, что они согласились и на дополнительное предложение Милорадовича «заключить перемирие до 7 часов следующего утра, чтобы могли свободно из Москвы выйти все наши обозы и отсталые». Акинфиев вновь поехал к Мюрату, нашел его близ Дорогомиловской заставы. «Он ехал вслед за своей передовой цепью, смешавшейся с нашими казаками… он беспрекословно согласился на это предложение».