Слепая физиология. Удивительная книга про зрение и слух

Исследования, проведенные преимущественно в XXI веке, показали, что мозг взрослого человека намного более пластичен, чем считалось ранее, и ученые продолжают открывать новые механизмы нейропластичности[260]. Пусть мозг взрослого не настолько податлив, как мозг ребенка, все больше и больше научных статей поддерживают теорию о пользе обучения даже у пожилых людей, которые страдают от потери зрения и слуха[261]. Однако многие эти исследования ограничиваются результатами клинических тестов – например, сосредотачиваются на том, сколько строк на таблице для проверки зрения может прочитать пациент или как хорошо он различает слова в шумной обстановке. Такие тесты позволяют оценить отдельные навыки, но они не помогают понять, каково это – видеть или слышать совершенно по-новому, или как новые сенсорные возможности влияют на повседневную жизнь. Личный опыт пациента считается «субъективным», «единичным случаем»: в научных кругах такие эпитеты считаются смертельным приговором исследованию.

В результате во многих клинических испытаниях эмоциональная реакция пациента на обучение упоминается только вскользь – однако, чтобы обучение прошло успешно, нам совершенно необходимо принимать во внимание чувства пациента и его отношение к происходящему. Какими бы прекрасными ни были результаты обучения, пациент наверняка откажется от них, если не посчитает их важными и значимыми для своей повседневной жизни или если обучение покажется ему утомительным, скучным и неприятным. Как писала Арлин Ромофф, которая научилась слышать снова с кохлеарными имплантатами, «Конечная цель не в том, чтобы получить превосходный результат в тестовой лаборатории. Цель в поведении, а не в результатах тестов; она в том, чтобы с легкостью функционировать в слышащем мире»[262]. Научиться видеть или слышать в относительно взрослом возрасте – это не просто получить работающие глаза или уши или развить нужный набор навыков. Обретение нового чувства переворачивает весь ваш перцептивный мир. Новые ощущения и навыки должны встроиться в ваш личный взгляд на мир и вашу жизнь в целом.

Лабораторные эксперименты показывают, что изменение нейронных контуров слуховой и зрительной коры и обучение в целом обусловлены выбросом нейромедиаторов в других зонах мозга, в частности в стволе и базальном переднем мозге, что вызывается новизной и ожиданием вознаграждения[263]. Если пациент ждет от обучения положительного опыта, то он сам повышает свою пластичность, высвобождая нейромедиаторы в мозге. Такие исследования поддерживают идею о том, как важно отношение пациента к занятиям. Дочь моей подруги, Кейтлин, родилась с ДЦП. К десяти годам она набрала вес и с трудом ходила на костылях, и физиотерапия ей не помогала. Тогда моя подруга наняла физиотерапевта (по совместительству – личного тренера), который занимался с пациентами дома, и это все изменило. В представлении Кейтлин люди с травмами и инвалидностью должны ходить к физиотерапевту в больницу, а у богатых и знаменитых есть личные тренеры, которые приходят к ним домой. Кейтлин начала усердно заниматься со своим тренером, придерживалась диеты, похудела и смогла начать ходить по полтора километра в день.

Когда С. Б., слепой пациент Грегори и Уоллес, только начал видеть, он испытал счастье и абсолютный восторг[264]. Но этот восторг обернулся отчаянием, когда он понял, что никогда не сможет видеть, как человек, обладающим нормальным зрением. Возможность видеть стала для него тяжелым бременем, и меньше, чем через два года после обретения зрения, он серьезно заболел и умер. В своих воспоминаниях «Человек со звуковым оборудованием» (Wired for Sound) Беверли Байдерман тоже писала о том, какое отчаяние она испытывала в течение нескольких месяцев после получения кохлеарного имплантата[265]. Она не доверяла тому, что слышала, ей не нравились многие звуки, и она совершенно не могла расслабиться. Глубоко разочаровавшись в своей новой жизни, но не имея возможности вернуться к прежней, она потеряла желание жить.

Но Байдерман помогли специальные упражнения. Через полгода после того, как ей установили имплантат, ее клиника запустила программу реабилитации для людей с проблемами слуха. Работая со своим логопедом, Байдерман научилась различать похоже звучащие слова – например, tab, tap и tack. Кроме того, логопед называла ей некоторую тему, а затем по одной озвучивала фразы на эту тему. «Если зажмуриться и хорошо сосредоточиться, – писала Байдерман, – я могла понять ее и успешно повторить целые фразы. После этих занятий я чувствовала себя опустошенной эмоционально и физически, но в то же время испытывала восторг и вдохновение». Она начала расслабляться и наслаждаться тем, что слышит. Она почувствовала некоторый контроль над своими успехами и начала активно вовлекаться в процесс обучения. Ее опыт не уникален: исследователи компании «Адвансд Бионикс» (Advanced Bionics), ведущего производителя кохлеарных имплантатов, сейчас признают важность сенсорного обучения для взрослых. Они предлагают программу под названием SoundSuccess, которая предлагает пользователям прослушать разные фразы и затем пройти тест, чтобы определить, насколько хорошо они их расслышали.

Когда я прошла курс зрительной терапии, чтобы избавиться от косоглазия, я также испытала ощущение личностного роста, как будто я стала сильнее[266]. Я все лучше замечала, как я использую свои глаза, научилась анализировать проблемы и справляться с ними, и больше не считала себя жертвой сенсорного дефекта, который отравлял мне жизнь с самого детства. Люди казались мне добрее, да и весь мир стал менее враждебным – и точно такое же ощущение описала и Байдерман.

Величайший писатель и мыслитель Сэмюэл Джонсон однажды сказал: «Если мы надеемся что-либо выполнить с легкостью, мы должны сперва научиться выполнять это с усердием»[267]. Никогда эта цитата не была так актуальна, как в случае Лиама и Зохры и их историй обретения зрения и слуха. Они смогли научить себя базовым перцептивным навыкам, которые мы обычно обретаем во младенчестве. Поскольку для нас кажется естественным понимать, что именно мы видим и слышим, мы предполагаем, что во младенчестве наше зрение и слух развились спонтанно, – но это серьезное заблуждение. Несмотря на то, что при нормальном созревании глаз большинство из нас обретает хорошую остроту зрения в течение первых шести месяцев жизни, этого недостаточно для того, чтобы распознавать объекты; несмотря на то, что большинство из нас овладели стереоскопическим зрением в течение первых шестнадцати недель жизни, этого недостаточно для того, чтобы понимать трехмерную форму объектов и их окружения. Для всего этого необходимо активное исследование мира и экспериментальный подход – а в детстве мы очень мотивированы исследовать и экспериментировать. Повернув голову и глаза в направлении звука, мы можем начать определять, что же мы услышали. Водя ладошками перед своими глазами, мы учимся узнавать их под разными углами; используя предметы, роняя их на землю, сталкивая их вместе и обходя вокруг них, мы начинаем определять их формы и свойства. Мы лопотали и агукали – и так мы узнали, как звучит наш собственный голос, что позволило нам произнести первые слова. Когда мы начинаем ползать и ходить, мы приходим в движение, что позволяет нам изучать пространственное расположение предметов. Может быть, родители поощряли нас ко всем перечисленным выше действиям и обустраивали для нас соответствующую обстановку, но в целом мы в детстве учили сами себя[268].

Однако когда мы учимся видеть или слышать в подростковом или взрослом возрасте, это происходит уже не так инстинктивно и автоматически[269]. Выйдя из детского возраста, мы костенеем в своих привычках: они помогают нам с минимальными усилиями проживать повседневную жизнь, но они же ограничивают наши возможности для исследований и экспериментов. Чтобы научиться видеть и слышать, Лиам и Зохра должны были отбросить привычные методы действия и бытия и начать учить самих себя, как дети. Им нужно было анализировать, что они могли и не могли сделать, а затем конструировать для себя упражнения, выполнять их и отрабатывать решение все более и более сложных задач. Этот процесс, как описывал Хорост, был «остро сознательным действием», для которого требовалась дисциплина профессионального музыканта или спортсмена[270]. Но как только они овладевали навыком, он становился более автоматическим и требовал от них меньше усилий, что позволяло им расслабиться и воспринять более широкий контекст.

Когда я проходила курс зрительной терапии, я вела дневник, потому что так у меня был стимул постоянно осмыслять свои новые ощущения и опыт. Арлин Ромофф, которая добилась величайшего успеха со своими имплантатами, тоже вела подробный дневник и составила из него две книги[271]. Она начала свой путь с одного имплантата на левом ухе, но спустя десять лет получила имплантат и на правом. К тому времени она имела такой обширный опыт реабилитации самой себя и того, чтобы справляться со своими эмоциями, вызванными радикальными переменами в сенсорных ощущениях, что она уже прекрасно знала, в каком темпе приучать себя к своему новому билатеральному слуху и какие упражнения стоит для этого разработать. Она называла свою машину «мобильной лабораторией по тестированию слуха», поскольку за рулем она слушала радио и диски, чтобы упражнять свой слух и оценивать успехи.

«Я начинаю выстраивать отношения со своим мозгом и ценить его власть над моим слухом», – писала Ромофф. Когда мы начинаем лучше осознавать свое восприятие мира, что совершенно необходимо в реабилитации, мы испытываем такое ощущение, как будто наблюдаем за работой собственного мозга. Слушая детские книги в записи, Майкл Хорост поначалу испытывал странное ощущение, как будто рокочущий голос говорит на «псевдоанглийском», но с практикой все это превратилось в более понятную речь. Голос на записи по-прежнему казался ему жужжащим и рокочущим, но каким-то образом через этот звук прорезалась осмысленная речь. «Нейроны, – писал он, – вы там теперь сами как-нибудь разбирайтесь»[272].

Когда Лиам и Зохра приняли свои новые чувства, они в самом деле стали «мастерами спорта по восприятию», научив себя видеть и слышать точно так же, как спортсмены тренируют свое тело для того или иного вида спорта. Они не оставили без тщательного анализа ни одного ощущения. Но почему же обычных повседневных задач было недостаточно, чтобы отточить перцептивные навыки Лиама и Зохры? Почему им приходилось так сильно сосредотачиваться и обдумывать, как и что они чувствуют? Чтобы их новые ощущения были для них полезны, эти ощущения было необходимо понять, они должны были обрести смысл и значение: только тогда Лиам и Зохра могли встроить их в свои общие представления о мире.

Научные эксперименты показывают, что пассивное восприятие новых стимулов редко когда позволяет успешно учиться: для обучения необходимы избирательное внимание к этим стимулам и выброс нейромедиаторов в мозге. Эти нейромедиаторы, в число которых входят дофамин и ацетилхолин, высвобождаются тогда, когда мы активны, когда мы исследуем окружающую среду, когда мы узнаем что-то о новых стимулах и когда мы ожидаем вознаграждение за наши действия. Избирательное внимание и выброс нейромедиаторов обеспечивают пластичность мозга и фиксацию новых воспоминаний, связанных с данными стимулами[273]. Таково научное объяснение феномена, с которым все мы сталкивались: мы учимся лучше всего тогда, когда мы хотим учиться. Даже в детстве, будучи глухой, Зохра обожала читать слова в книгах. Ее восторг, когда она впервые услышала звучание слов, закрепил эти звуки в ее памяти и облегчил ей задачу узнавать эти слова, когда она в следующий раз их услышит.