Москит. Конфронтация

Отвратительное зрелище, а мне — хоть бы что. Ещё и невесть с чего мужик вспомнился, который вчера решил присягу нарушить. Я повертел головой, и точно — среди живых его не углядел. Разумеется, этот несознательный гражданин вполне мог пойти ночью справить нужду, потерять сознание от голода, упасть и захлебнуться, но куда более вероятной мне представлялось совсем иное развитие событий.

Его утопили. Ну или удавили, а потом уже скинули в дерьмо.

Прикончили.

И я даже полагал, будто знаю, кто и зачем пошёл на столь радикальные меры. Будто между делом огляделся и в своём выводе уверился на все сто процентов. Мог бы с этими своими догадками кое к кому подкатить, да побоялся разделить судьбу убитого. Примут за провокатора — и амба!

Опять же оставалась вероятность ошибки, да и голова раскалывалась просто немилосердно — не в моём состоянии разговоры разговаривать и в доверие к людям втираться. Мне бы просто переждать…

Со скрипом распахнулись ворота, всем велели идти на улицу. Я растолкал Юру, помог ему покинуть коровник. Рад был на свежем воздухе очутиться просто до одури — дышал и никак надышаться не мог, даже в голове зашумело. Умом понимал, что внимание лагерного начальства нам ничего хорошего не сулит, но сами собой губы в улыбку растягивались. Ещё б не плавал в сточной канаве труп…

Но — обошлось. Всё тот же седоусый мужик, то ли ещё военнопленный, то ли уже надсмотрщик, пересчитал нас по головам, велел разбирать лопаты и распределил фронт работ. Требовалось копать ямы под столбы для новой ограды. Трёх человек он оставил у коровника, им предстояло избавиться от тела.

На первый взгляд за нами никто не присматривал, но на некотором удалении маячили конные джунгары, а большего и не требовалось. До ближайшего лесочка бежать и бежать, вмиг настигнут. А рванём разом, из винтовок положат. Да и не сговориться — одни тут копают, другие там. И не мы одни, из разных бараков людей выгнали.

Норму нам назначили немилосердную — территорию предстояло огородить такую, словно целую дивизию в плен взяли, — чуть не надорвался, лопатой орудуя за себя и за Юру. Тот копать не мог, поэтому засыпал уже установленные в ямы столбы и утрамбовывал землю. А я чуть не сдох, до того вымотался. Кружилась и пульсировала острой болью напечённая солнцем голова, набухли и лопнули кровавые мозоли, немилосердно ныли мышцы, каждое резкое движение отдавалось сосущей болью в желудке.

Помимо голода сильно донимала жажда, во рту пересохло, пот на глаза стекал столь ядрёный, что их начинало не щипать даже, а разъедать. Одежда сделалась жёсткой, на синей ткани появились белые солевые разводы. Все разделись по пояс, и я вслед за остальными расстегнул комбинезон и стянул его с торса, завязал рукава на талии так, чтобы одежда не сползала с бёдер. И всё бы ничего, но вокруг кружились оводы и слепни, места их укусов жутко болели и сильно опухали, очень скоро работа превратилась в пытку. А на обед нам дали сухари и всё ту же баланду. И сколько её там на человека пришлось — слёзки…

Изредка кто-нибудь из пленных сдавался и просил отвести его к господину Риттеру, но никто из караульных нас к этому целенаправленно не подталкивал. Нас вообще никто не трогал, пока шла работа. Но если вдруг случались накладки, как нечего делать было огрести кнутом. На спинах нескольких человек из нашей бригады уже бугрились красные рубцы, меня пока что бог миловал.

Я старался запоминать имена тех, кого увели к чиновнику Лиги Наций, да ещё время от времени посматривал на бледного и покрытого мелкой испариной Юру, но всё же не предлагал ему последовать примеру изменников. Известно куда благими намерениями дорога вымощена. Каждый из нас сам выбирает собственный путь в ад, не стоит подталкивать в спину человека, который желает поступить правильно. Втихаря поделился пайкой с товарищем, и только. Сам-то за последние месяцы неплохо в весе прибавил, продержусь на подкожных запасах какое-то время.

После обеда вновь копали ямы, и работа давалась тяжелей некуда. Очень уж я привык к сверхэнергетической поддержке, а на одну лишь мышечную массу без полноценного питания полагаться не приходилось. Остальные тоже еле шевелились, и мы время от времени менялись, дабы хоть немного перевести дух. Когда совпадали перерывы, трепались с Юрой о всякой ерунде, когда нет — я валился на землю и пытался разобраться со своей энергетикой, воздействуя на неё техникой маскировки.

Сто двадцать один, сто двадцать два, сто двадцать три, сто двадцать четыре…

И снова: сто двадцать один, сто двадцать два, сто двадцать три, сто двадцать четыре… Пять! Сто двадцать пять!

Есть! Нарастил длительность воздействия аж на две секунды!

Ерунда на постном масле? Только не в моём случае!

Солнце жарило просто немилосердно, и во второй половине дня выдерживать заданный темп стало куда сложнее. Удары лопаты о землю болезненно отдавались в голове, и хоть наша бригада не оказалась в числе отстающих, по возвращении в коровник седоусый мужик выдал нам с Юрой в довесок к пустой баланде лишь один ломоть хлеба и сваренное вкрутую куриное яйцо на двоих. Остальные получили полную пайку, и я возмутился:

— Это почему так?!

В ответ хмурый тип замахнулся нагайкой.

— А ну пасть закрой!

И я закрыл, сообразив, что имею дело уже не с военнопленным, а с надсмотрщиком. Ещё и панаму нацепил, сука такая, остальные-то с непокрытыми головами на солнцепёке вкалывали. Нестерпимо захотелось удавить выродка, аж руки затряслись, но нет, конечно же — нет. Сдержался.

Поделился едой с Юрой, сам баландой ограничился. Есть не хотелось. Заодно выспросил товарищей по бригаде о седоусом уроде, запомнил на будущее имя и фамилию, место службы и зазубрил словесный портрет. Просто так, на всякий случай. Чтобы уж точно ничего не упустить.

После ужина кто-то завалился спать, а кто-то собрался в кружок и завёл разговоры ни о чём и обо всём одновременно. Я подгрёб под себя побольше соломы, уселся на неё, спросил Юру:

— Ты как?

— Лучше, — ответил тот. — Устал только и бок болит, но кровит уже меньше.

Мы поговорили о какой-то ерунде, потом Юра начал вспоминать семью и родную станицу, но я, честно говоря, слушал его краем уха, машинально кивал и поддакивал, а сам продолжал воздействовать на энергетические каналы.

Довёл счёт до ста двадцати шести, вот тогда-то ясновидение и выхватило некое изменение в районе солнечного сплетения. Я сосредоточил всё своё внимание на этом месте и понял, что не ошибся. При задействовании техники маскировки там в энергетическом месиве что-то смазывалось, становилось чуть менее чётко выраженным. Едва уловимо, на грани погрешности и самовнушения, но всё же — изменялось.

Энергетический узел? Он самый!

Вот от него и станем плясать!

— Петь, ты чего задумался? — позвал меня Юра.

— Задремал, — соврал я. — Спать пора, завтра день будет не легче.

Юрий явно собирался ещё почесать языком, а вот мне было не до разговоров. Сейчас требовалась полнейшая сосредоточенность, дабы определиться с диагнозом: безнадёжен я или ещё потрепыхаюсь…

В итоге, прежде чем окончательно вымотался и провалился в забытьё, успел локализовать основной энергетический узел, а попутно худо-бедно оценил состояние примыкавшего к нему центрального канала. Едва ли мог считаться компетентным специалистом в этом вопросе, но предположил гипертрофированность вкупе со смещением первого и спазм второго. Все признаки таковых патологий были налицо.

Под конец, оставаясь в состоянии полнейшей сосредоточенности, я потянулся к сверхсиле, и тут же скорчился, захрипел, разом позабыл про ясновидение, всех мыслей осталось — как бы воздуха разинутым ртом хватануть.

— Достал уже зубами скрипеть, болезный! — донёсся из темноты злой шёпот, и я решил с экспериментами заканчивать, иначе был немалый риск очутиться ночью в сточной канаве.

Оно мне надо? Да и нет никаких причин для спешки. Прежде чем искры из глаз посыпались, успел сообразить, что входящий поток перекрыт смещённым энергетическим узлом. Тут тоньше действовать надо. Тоньше.

Утро началось с переполоха.

— Чего там? Что случилось? — толкнул меня Юра, который попытался встать и тут же уселся обратно на солому, приложив руку к боку.

Я оглядел перепуганных военнопленных и вздохнул.

— Да уж ничего хорошего.

Соседей наблюдался явный некомплект. Из четырёх десятков человек в коровнике осталось немногим больше тридцати, остальные бесследно исчезли. И что совершенно не удивило, пропали именно те, процесс самоорганизации которых и привлёк моё внимание сразу, как только оказался помещён в барак.

Все крепкие здоровые мужики в самом рассвете сил. Ни одного раненого, ни одного юнца-новобранца они с собой не взяли. А ушли…

— Петя…

— Погоди! — отозвался я, поднимаясь на ноги.

А ушли они через не столь уж и узкое отверстие сточной канавы. Там — сразу за стеной яма для нечистот, но даже с головой погружаться не пришлось, выбрались и ушли. Все шансы у людей есть. Как минимум фора в три-четыре часа точно обеспечена.

Стало обидно, что не позвали меня, но быстро задавил сожаление об упущенной возможности спастись. Только-только от контузии отходить начал, так и мотает на каждом шагу, в подобном состоянии и километр пробежать бы не вышло.

А они — присматривались. Они — выбирали.

Да и чёрт с ними со всеми! Сам сбегу! Сам!

И остальных вытащу!

Кто-то из пленных запаниковал и бросился к воротам, принялся колотить в них кулаками и пронзительно орать, кто-то попытался оттащить и урезонить кликушу, началась свара и выяснение отношений. Да только было уже поздно. В приоткрывшиеся ворота коровника заглянула усатая физиономия, надсмотрщик вмиг оценил ситуацию и скрылся из виду, снаружи донеслись звонкие удары по железному листу.

Тревога! Тревога! Тревога!

На работы никого не повели, из каждого коровника выдернули по военнопленному, поставили в поле под присмотр поднявшихся на вышки пулемётчиков. Туда же в полном составе выгнали обитателей нашего барака, ещё и выстроили наособицу, что ничего хорошего не сулило. И рта не открыть — за любой шепоток мигом прилетало палкой или плетью.

Следить за военнопленными отрядили едва ли не половину надсмотрщиков, особенно злобствовал седоусый. Он точно был закреплён за нашим отрядом, был бледен и напуган, вот и срывался по поводу и без.

Солнце припекало, в ушах звенело, перед глазами мельтешили серые точки. Но — стою. И Юра стоит. Падать нельзя. Никак нельзя. Водой не окатят, скорее забьют до смерти.

Нестерпимо захотелось дотянуться до сверхсилы и сровнять тут всё с землёй, ещё и паника накатила, едва сумел нервозность обуздать. Усилием воли я заставил себя отрешиться от неприглядной действительности, сосредоточился на внутренней энергетике, погрузился в лёгкий транс и начал отслеживать уходящие от центрального узла отростки основного канала. Сейчас, когда появилась некая точка отсчёта — своеобразное начало координат, — продвижение заметно ускорилось, и пусть я пока что толком не понимал, каким образом это поможет восстановить сверхспособности, но работал, работал и работал. И не впустую — сумел увеличить длительность задействования маскировочной техники до десяти секунд, да и сознания от чрезмерных усилий больше не терял.