Место Силы 4. Андромеда

* * *

Таинство, несмотря на столь говорящее название, ни от кого не скрывалось. О нём просто не говорили громко, вот и всё. Считалось, что придут лишь те, кому нужно. Им сама Музыка подскажет, когда и куда нужно прийти.

В нашем случае вестником музыки послужил неугомонный Айк. Он без толку шатался по станции, пока случайно не увидел процедуру подготовки к таинству. И, как настоящий друг, тут же помчался за мной и Нилли.

И вот мы в маленьком, по меркам станции, пятиугольном зале. Помимо нас здесь лишь несколько незнакомых служащих в форме, которой я не умею прочесть. Это ведь большая станция, и учат здесь не только на созидателей.

В центре зала — пятиугольный каменный стол. Я изумлённо таращилась на него. Каменный стол! Из цельного куска. Как, зачем, почему?..

А потом вспомнила формулы, над которыми билась последние недели, и устыдилась собственной глупости.

Энергия может превратиться в любую материю, если её направит воля созидателя, достаточно искушённого в своём деле. Так почему бы и не появиться каменному столу? Здесь, в Безграничье, вес и материал не имеют особого значения.

На столе стояла — или, может, это была часть стола? — каменная купель, повторяющая его форму.

Не было никакого распорядителя, никто не отдавал приказов. Всё происходило тихо и… красиво.

Беззвучно, медленно, с разных сторон к столу приблизились пятеро облачённых в длинные белые одежды. Господствующие ментомы их аур тоже были белыми в этот момент. Я знала, что таинству предшествуют длительные сеансы очищения и медитации, ведь только совершенно чистое намерение пятерых может создать жизнь.

Каждый нёс в руках глиняный кувшин.

И первый, вытянув руки, начал лить воду в купель.

— Из хаоса и безумия сотворим мы разум, — тихо сказал он, — чтобы тебе отличить себя от других и найти своё место в мире.

Вторая подняла кувшин и присоединила свою струю, и её голос подхватил ритуальные слова:

— Из пустоты червоточин, да явится душа, чтобы слышать великую Музыку и петь в унисон с нею.

— Из безвольной стихии призовём дух, — сказала третья, — чтобы вёл тебя к цели и не дал отступиться.

Четвёртая заговорила таким тонким голосом, что я вздрогнула. Девочка, кажется, была моложе меня:

— Из грязи земной, из чистой воды явится плоть, чтобы служить трём первым вместилищем.

Пятый тоже был мужчиной, и его голос звучал глухо, слова были едва различимы, но я знала их наизусть и сама мысленно произносила вместе с ним:

— Из тишины изначальной да грянет Музыка творения, что объединит всё в единое целое, и да будет так.

Опустошив кувшины, они поставили их на пол и погрузили руки в купель. Там, в воде, переплелись их пальцы. И Музыка — настоящая Музыка вселенной! — вдруг зазвучала громко и радостно, оглушительно, заставляя кровь кипеть в венах, а голову — кружиться.

Свет родился в купели, разгорелся, и стало казаться, что всё, кроме него, есть тьма. Только эта крохотная звёздочка, одна во всей вселенной, была светом. Имела право так называться.

И она становилась всё ярче, а музыка — громче. И музыка была светом, а свет — музыкой, а кроме них не стало ничего.

Но всё было — музыкой и светом. Энергией и гармонией. В этом невероятном потоке растворилась и я сама. С радостью, со страстью бросилась я в него, как в бурную реку. Пусть несёт меня далеко-далеко, пусть впадёт в океан, и я впаду вместе с нею, и я буду — океаном…

Но вот в эту безупречную гармонию ворвалось что-то атональное, аритмичное.

Крик ребёнка.

Свет пропал как-то вдруг. Тёмной и жалкой кельей стал казаться пятиугольный зал станции. Десять вытянутых рук держали над купелью это — маленькое, верещащее, сучащее крохотными ручками и ножками, секунду назад вовсе не существовавшее нигде и никогда.

— Надо было сказать им, чтобы попробовали создать ребёнка без задницы…

— Айк, заткнись нахрен!

— Да я молчу, молчу…

Эти шепотки что-то переполнили во мне, и я, развернувшись, бросилась прочь из зала.

Чувство было сродни тошноте. Пока ещё я держала белую ментому, но надолго ли меня хватит? Из меня рвалось наружу слишком многое, и нужно было куда-то спрятаться, чтобы выплеснуть всё, и чтобы никто не заметил.

Я влетела в пустующий по случаю позднего часа спортзал, остановилась и, услышав шипение герметично закрывшейся за мной двери, издала оглушительный визг. Я визжала так долго, что сама удивилась краешком сознания: неужели мои лёгкие вмещают столько воздуха?

А потом рухнула на гравитационную скамью и, закрыв пальцами лицо, заплакала.

Я слишком громко рыдала, не слыша ничего вокруг. И не думала, что вселенная позволит кому-то нарушить моё уединение в столь важный для меня миг.

Вселенная позволила.

— Ты не должна этого стыдиться.

Я дёрнулась, вскинула голову и увидела стоящего напротив Виллара. Он дышал тяжело — видно, бежал вслед за мной.

— Зачем?! — крикнула я.

А он шагнул ближе, и рука его дрогнула, будто он хотел коснуться меня. Но пока не смел, знал, что я взорвусь окончательно, и взрыв уничтожит и меня, и его, и, возможно, всю станцию, заодно с Безграничьем.

— В каждом из наших миров разумные существа составляют пары, — сказал он. — Таков естественный путь.

Я молча смотрела на него и мечтала испепелить взглядом. Откуда он узнал, как понял, что именно меня мучает?

Все знали, что я — дочь еретиков. Кто-то любопытствовал, кто-то сочувствовал, кто-то аккуратно обходил молчанием эту жалкую тему. Но все, включая меня, знали, что я явилась на свет в боли, крови, грязи.

Не было кувшинов. Не было купели. Не было яркого очищающего света. Я была — животным среди них, высших существ. И если все остальные, лицезрея таинство, в конце ощутили себя чистыми и просветлёнными, то я осталась нос к носу со своей грязью.

И Виллар это понял.

— Прошу, уйди, — сказала я.

— Не раньше, чем ты хотя бы на словах признаешь, что твоё рождение — тоже было таинством. Ничуть не менее прекрасным, чем то, что мы видели…

— Виллар, ты обезумел?

Насмешливая ментома в ответ.

— Слишком часто слышу подобные вопросы. Думаю уже взять себе второе имя, чтобы облегчить жизнь окружающим.

— Зачем ты вообще за мной пошёл?

— Я видел, что ты хотела выступить на суде. Тайо опередил тебя.

Я молча смотрела на него. Виллар кивнул:

— Я ценю твёрдое намерение ничуть не меньше совершённого поступка. Тем более — от тебя. Я преклоняюсь перед тобой, Алеф.

— Что? — Я не верила услышанному.

— У меня нет и сотой доли твоих сил, твоей воли к победе. Я — карлик по сравнению с тобой. Но пока ты будешь видеть меня впереди, пока будешь пытаться меня догнать — ты и будешь лишь догонять. Твоя ментома каждый день наполняет мой дух необходимой силой. Быть может, лишь благодаря тебе я до сих пор не сдался. И я не позволю тебе сломаться, Алеф. Ты — моя. Войдёшь в мою пятёрку. Если ты пока ещё этого не чувствуешь — скоро этот час настанет.

— Так. — Я встала со скамьи и едва ли не впервые в жизни позволила себе ментому открытой ненависти. — На суде я хотела спасти тебя, потому что ты — глупый мальчишка, который не заслужил распыления, но заслужил хорошую порку, вот и всё! Моё рождение — это отвратительная и запрещённая для обсуждения тема. Те миры, на которые ты вечно ссылаешься, это лишь проекции нашего подсознания, огранённые сознательными усилиями, и тот факт, что их обитатели не способны достичь наших высот развития, лишь подтверждает центральный тезис Общего Дела: миры эти не существуют. Убирайся прочь из моей жизни, ты мне отвратителен!

Я быстро зашагала к двери.

— Не надорвёшься? — послышался за спиной насмешливый голос.

Остановилась.

— Что ты имеешь в виду?

— Такая сильная ментома, не подкреплённая истинным чувством — это должно быть тяжело. Как выпячивать живот и надувать щёки, притворяясь толстяком.

— О, мои чувства истинные!

В спину прилетел смешок, но я больше не остановилась. Выскользнула за дверь и, прислонившись спиной к стене, с облегчением выдохнула.

Ментома ненависти исчезла, оставив по себе лишь слабость, дрожь в ногах и головокружение.

Проклятый Виллар!