Мусорные хроники

Глава 37

Мы вернулись в лагерь, не проронив больше ни слова. Я не знал, поверил ли мне Тонкий, или он давно уже принял за истину свои собственные домыслы. А мне мысли не давали спокойно уснуть ещё час, если не больше.

Такая личная вещь никому не была известна. Я сам её не вспомнил бы, если бы вдруг не встретил эту цитату так далеко от дома. И что значила она? Немой укор за отказ сражаться? Подтверждение того, что путь в итоге я выбрал правильный? Загадка, на которую я знал ответ сердцем, но головой понять не мог.

Сон не принёс мне успокоения, и когда лагерь с утра бодро загудел, это отозвалось жуткой болью в черепной коробке. Будто тисками мне зажали голову, и каждый выкрик ощущался, будто вбитый в ухо клин.

Кое-как я позавтракал и начал готовиться к выходу, но вдруг заметил, что Прелесть себя ведёт очень странно. Он забился под одну из телег и жалобно скулил, глядя на проходящих мимо с таким ужасом, будто его резать собирались.

Заметил эту странность и горбун. Он опустился на колени возле телеги, залез под неё по пояс и принялся уговаривать пса успокоиться.

— Тише, Прелесть моя, чаво ты так испугалась? Ну? Не боися.

Он протянул к псу руку, но тот отстранился и замер. Не увидев угрозы, он принюхался и лизнул ладонь Черепахи.

Вокруг тем временем собралось человек пять, и все с интересом наблюдали за происходящим. Подсказывали дать собаке чего-нибудь съедобного или просто вытащить за шкирку, а дальше видно будет.

И только Тонкий с присущим ему раздражением изредка отрывался от своих дел, чтобы посмотреть на бездельников, недовольно плюнуть в сторону и пробурчать нечто вроде: «Давно эту псину выгнать надо было.».

— Чего ты вечно к нему придираешься? — спросил его я, когда появилась свободная минута.

— Потому что он нахлебник, каких поискать ещё надо.

— Брось, мы уже это обсуждали. Никто не против такого нахлебника.

— Он же придаст нас при первой возможности. Смотри, ещё ничего не произошло, а он уже как трус забился в дальний угол и скулит.

— Мало ли что он тут увидел. Знаешь, если присмотреться, то здесь вечно что-то где-то движется.

— Это тени. А если он здесь всю жизнь прожил, должен был к этому привыкнуть.

— Легко сказать, когда у тебя пистолет в кармане.

— Безоружное существо, неспособное даже помочь телегу со своей жратвой тащить, — подытожил Тонкий. — Помяни моё слово. Чуть только появится угроза, хоть самая незначительная, и эта ваша Прелесть сбежит, что пятки сверкать будут.

— Ты бы лучше людям объяснил, что им угрожает. А то чудовища опять нападут, как ты рассказывал, и никто ничего сделать не сможет.

Тонкий коротко кивнул, подошёл к костру и созвал всех для важного объявления. Он подождал, пока люди соберутся, а потом в нескольких словах, не пускаясь в рассуждения и лишние описания, сообщил:

— Когда мы покинем город, на нас в любой момент могут напасть чудовища. Они сильнее нас и быстрее нас. Но не бойтесь, они умирают так же, как и люди. Просто стреляйте в них точнее и не дайте застать себя врасплох. Случится это когда угодно, но я подозреваю, что будет это ближе к вечеру, когда покажется освещённый город.

Люди пытались задавать вопросы, но Тонкий не собирался отвечать. Получилось, что он скорее посеял смуту, чем что-то прояснил. Испугал людей перед боем. Командир недоделанный.

Прелесть покинул своё укрытие сразу после речи и прижался к ноге Черепахи. Тот растерянно погладил пса со словами:

— Ну и жуть у них тута. Будь я на твоём месте, тоже б под какую-нибудь телегу залез.

Мы потратили ещё полчаса на приготовления и только после этого выдвинулись. Люди пугливо осматривали дворцы, не выпуская оружие из рук. Я решил не добивать их ещё и памятником, так что мы обошли ту площадь стороной.

Вскоре показалась граница города, но никого это не обрадовало. Даже наоборот. Ропот пробежал по каравану и затих где-то в хвосте. Многие в этот момент с огромным облегчением повернули бы обратно.

Черепаха держался ближе ко мне, периодически попадая костылём по пяткам. А стоило нам вслед прозвучать вою на все лады, как горбун и вовсе в меня врезался и осел на землю. Когда я обернулся, увидел первым делом Прелесть, что забрался ему подмышку и оттуда высунул один только свой нос.

Люди побросали телеги и кинулись врассыпную в поисках укрытия. Не стал дожидаться нападения и я. Выхватил пистолет и присел.

— Ох, чаво делается? Ох, не к добру энто всё, — причитал горбун.

Я пытался увидеть врага и выглядывал из-за телеги. Но в темноте так и не показалось никаких чудовищ. Зато на границе города светилось десятка два точек. Только присмотревшись, я понял, что всё это глаза. Волчьи или собачьи, или чьи угодно ещё — сказать было сложно.

— Прелесть, похоже, это твои друзья, — обратился я к псу.

Тот тявкнул, будто подтверждая мою догадку. А следом повторился вой, и Прелесть неожиданно ответил тем же.

— Заткни эту тварь! — процедил Тонкий сквозь зубы. Он тоже оказался где-то поблизости, а я не заметил где.

— Да ты чаво? — ахнул горбун и попытался прикрыть собой пса.

— Он нас сдал своим дружкам. Я же говорил вам… Чёрт, ну ведь говорил же!

— Тонкий, не истери, — строго обрезал я. — Пока на нас даже не нападает никто.

— Ты совсем уже сбрендил, Костолом? — напирал тот. — Тебе какие ещё доказательства нужны? Чтоб нас сожрали всех?

— Прелесть, куда ты? — воскликнул внезапно горбун.

Пёс покинул убежище у него подмышкой и, поджав хвост и прижав уши, отправился к городу. Горбун спешно поднялся и поковылял следом.

— Прелесть моя, погоди! Они ж тебя сожрут! Ну, чаво ты? — пытался он уговорить пса вернуться.

И тот как будто его послушался. Остановился, подняв правую переднюю лапу, и посмотрел на Черепаху. Столько человеческого было в том взгляде. С сожалением, извиняясь за всё и не желая уходить, глядел Прелесть на своего друга. Казалось, он вот-вот передумает, но вой прозвучал вновь, и сомнения исчезли. Пёс вздрогнул и устремился дальше.

— Ох, ты дурёха, — не отступал горбун. — А как же я? Прелесть, ты чаво ж? Про Черепаху своего вот так вот просто забудешь?

Черепаха уже добрался до хвоста каравана, когда я понял, что сам он не остановится. Самое глупое, что горбун мог придумать, это отправиться за дворнягой прямиком в стаю непонятно кого. Я ринулся за ним, пока ничего дурного не случилось.

Нагнать горбуна удалось всего метров за тридцать до первых собак из стаи. Отсюда я уже видел это совершенно точно и сказать мог наверняка, что разорвать они были готовы кого угодно.

Твари с бешенным оскалом и сплошной ненавистью в глазах. Их грязные всклокоченные шкуры и облезлые хвосты не оставляли и намёка на дружелюбие. И Прелесть медленно, неуверенно, но всё же шёл к ним.

Мне пришлось схватить горбуна в охапку, но тот попытался вырваться и в слезах взывал к другу:

— Не уходи, Прелесть. Пожалуйста, не уходи. Они ж тебя обидют, как же ты не понимаешь?

В нескольких шагах от вожака, что, гордо подняв голову, стоял по центру, Прелесть остановился. Обернулся на нас, вновь посмотрел на стаю и попятился.

Вожак гулко зарычал и присел, словно готовился к нападению. Его примеру последовала вся стая. Но даже когда Прелесть вовсе развернулся и бросился к нам, они не двинулись с места.

Горбун тут же заключил пса в объятиях и густо всхлипывал, зарывшись лицом в загривок:

— Что ж ты, дурашка? Я ж без тебя б не смог бы б.

Я думал, после такого неповиновения стая нападёт на нас сразу, но они чего-то ждали. А потом вожак завыл, запрокинув голову, и это подхватили остальные. Высказавшись, они убежали в городскую темноту, и вскоре тишина вернулась, заглушив топот собачьих лап.