Бобовый король

7

Грузное, многоэтажное здание ГЭС возвышалось на берегу Невы, на самом краешке суши. Возле него россыпь деревянных домиков, избежавших сноса, превращения в топливо, — словно грибы, прижившиеся у пня. Черные трубы ГЭС четко вырезывались на фоне ясного, морозного неба. Ласковая синева, солнце... И вдруг — Чаушев только сошел с набережной, чтобы идти к станции через замерзшую реку, — у подножия ГЭС взлетел и развернулся, словно цветок, выстреливший в стороны лепестки, клочок белого дыма.

Потом докатился до слуха удар. Очень нарядная и совсем не страшная с виду смерть ломится к турбинам. А кроме того, враг орудует где-то внутри, в ее стенах.

Судя по обстоятельствам дела, враг проник туда не вчера, он далеко не новичок на станции, хорошо разбирается в технике и ход измыслил на редкость ловкий. Второй раз сгорел мотор, подающий воду для охлаждения турбины. Злой умысел? Но можно объяснить и неопытностью молодых монтеров, износом оборудования. Эксперты обсуждали и спорили долго, но так и не могли решить — аварийный случай или диверсия.

— Ты возьми себе молодежь, — сказал Чаушеву полковник. — Есть тут машинист Саблин...

Нет, ни в чем дурном он не замечен. Просто в день аварии он находился недалеко от мотора, который сгорел. Пусть расскажет подробно, как шла работа, не появлялись ли посторонние. Нужна точная хроника, час за часом».

Принимал Чаушев в небольшой комнатушке, отведенной ему под самой крышей, высоко над пестрым шахматным полом турбинного зала. Лазал он туда по избитой, гулкой железной лестнице, и перила под рукой мелко дрожали, щекоча ладонь. И вся комната дрожала от дыхания турбин, и черные трубы по стенам, непонятного назначения, словно двигались, вбирали в себя частицу энергии, рождавшейся внизу.

Саблин пришел с книгой, обернутой в газету, и от этого еще больше был похож на студента, передовика учебы. Курносый, тщедушный, в очках, скромно оправленных в металл, он действительно прибыл на ГЭС с третьего курса института. Картина рабочего дня будет точная, подумал Чаушев.

Рассказывал Саблин неторопливо, иногда задумывался и хрустел пальцами. Обилие технических терминов угнетало Чаушева, но машинист произносил их без всякой рисовки, а ради достоверности. Однако в его обстоятельном отчете Чаушев не увидел ничего существенного для поиска. Он коротко поблагодарил и протянул Саблину листки для прочтения и подписи.

Машинист порылся в кармане ватника и извлек вечную ручку. Чаушев уставился на нее. Курьезная сама по себе — розовая, с прожилками, усыпанная иероглифами, — ручка решительно не вязалась с ватником, с замусоленной оберткой книги, со всем обликом парня.

— Японская, — сказал Саблин. — Мне приятель подарил на день рождения, Димка Дорш.

— Как вы сказали?

— Дорш, Димитрий. Он на торговых судах плавал.

Не будь у Саблина привычки все уточнять, все называть, Чаушев, вероятно, не натолкнулся бы здесь на Дорша.

Почуял машинист интерес Чаушева или нет, он и тут, не дожидаясь вопросов, выдал исчерпывающую справку. Бывший матрос живет в том же доме, что и Саблин, в соседнем общежитии, вход со двора. И заведует складом на Охтинском химкомбинате.

Михаил помчался к Аверьянову.

Полковник сидел в отделе кадров, где уже закрепил за собой стол и старинное кресло с высоченной спинкой.

— Контингент сжимается, — сообщил Аверьянов, отрываясь от анкеты.

Изучение «почерков» близится к концу. Все увереннее можно указать людей, имевших доступ к моторам. Аверьянов в последние дни приосанился, он чувствовал себя полководцем, который готовит решающий натиск.

— Дорш? — отозвался Аверьянов так, словно этого именно и ждал.

Михаил прервал свой доклад, застыл. Похоже, Аверьянов тоже обнаружил Дорша.

— Где он, в каком отделе? Позволь, Чаушев, тут он в штатах не числится.

— Нет, — сказал лейтенант.

— Так где же, где? — Аверьянов не дал ответить, сыпал вопросами.

Чаушев объяснил.

— Ладно, не суть важно, у кого в штате. Мне будто кто подсказывал: вынырнет, должна где-то вынырнуть эта фрицевская фамилия!

Слышать это было непривычно, полковник никогда не делился своими предчувствиями.

— Как по-твоему, Чаушев, можем мы утверждать, что диверсант портит моторы один? Без всяких связей, один как перст против нас? Вариант нереальный. Больше чем уверен, у него и здесь, в городе, есть опора, и на той стороне кто-то дергает за нитку.

Теперь понятно. Дорш объявился кстати, попал в клеточку, намеченную Аверьяновым. Что ж, полковник, по всей вероятности, прав.

— Только гипотеза, — заметил Чаушев.

— А я и не даю тебе ордер на арест. Ты поговори с Доршем. Сюда не вызывай ни в коем случае. Ступай на комбинат. И предлог нужен... Беги сейчас же, пока он на работе. Насчет аварий — ни звука!

Чаушев уже обдумал предлог. Полковник выслушал, одобрил, кинул вдогонку:

— Жду тебя.

Михаил направился сперва в контору комбината, полистал личное дело Дорша. Национальность — русский. Отец жил в Каховке, железнодорожник, из мещан, умер в восемнадцатом году. Опять Каховка! Значит, из тех же Доршей, что и Марта Ивановна.

Чаушев задохнулся от волнения. Он не сомневался, что предстоит открытие. Возник в памяти третий. Михаил не зачеркнул его, не смог зачеркнуть.

Эх, лучше бы он потом, после беседы с Доршем читал его анкету! Чтобы успокоиться, Чаушев прошелся по комнате, опустевшей в обеденный перерыв, поглядел на улицу, на двух девушек, сгружавших бревна с трехтонки, даже сосчитал бревна, лежащие на снегу.

Позвонил на склад.

— Ой, вы бы сами к нам! — раздался, в трубке остренький голосок, почти девчоночий. — Инструменты выдавать надо, а без Дмитрия Петровича я как же? Я новенькая, я тут как в лесу дремучем.

Откровенность тронула Чаушева. Он рассмеялся.

— Нельзя ему, — настаивал голосок. — Он и проходит долго, а тут народ...

— Уговорила, — бросил Михаил.

Дорш был бы по всем статьям молодцом, если бы не хромал. Высокий, плечистый, густые, сросшиеся брови над большими синими глазами. Он двигался по кладовой медленно, величаво, поблескивая синеватой кожаной курткой, и коренастенькая девушка-подросток — косички в стороны — смотрела на него с обожанием.

— Дружок, — бросал ей Дорш. — Достань-ка...

По голосу Чаушев узнал девушку сразу, улыбнулся ей, и она узнала его, потупилась.

— Вы простите меня...

В помещении было холодно, и помощница Дорша куталась в огромную шаль, достававшую ей до пят, но он сам храбро щеголял в морской фуражке и в короткой, очень легкой на вид курточке, словно поклялся не отрекаться — даже внешне — от моряцкого своего звания.

— Я тут, в вашем районе, по одному делу, — сказал Чаушев, — и кстати решил зайти к вам. Не знаете ли вы случайно Марту Ивановну Дорш?

Еще вначале, знакомясь, он сообщил, кто он и откуда, но ни тогда, ни сейчас не мог уловить в глазах Дорша ничего, кроме любопытства.

— Есть такая, — кивнул моряк.

— Родственница ваша?

— Десятая вода на киселе. Двоюродная тетка. Да, знатная родственница.

Он иронически хмыкнул.

— Почему знатная?

— Давайте так, я отпущу людей, и мы поговорим... В сторонке, где никто не мешает.

Чаушев ждал продолжения нервно. Догадки в его мозгу сталкивались и рассыпались. Сдается, моряк не очень высокого мнения о Марте Дорш. Вряд ли они в близких отношениях. Не знает еще, что она умерла.

Потом Михаил устал гадать. Он прижался спиной к трубе, в которой булькала горячая вода, наслаждался теплом.

— Извините, вам некогда, наверно, а я...

— Ничего, — сказал Чаушев.

— Увлекательная у вас профессия. Я мечтал мальчишкой... Потом на археологию потянуло. Мы в Крыму жили, я к раскопкам примазался. Так вот, относительно тетушки...

— Она умерла, — сказал Чаушев.

Нужно ли было выкладывать так скоро? Аверьянов сказал: «Смотри сам, на месте будет виднее». Чаушев не рассуждал, ему просто показалось, что скрывать незачем.

— Да? И давно?

— Недели две.

— Я-то вам едва ли гожусь. Да вас что интересует?

— Именно в связи с ее смертью... По некоторым данным, у нее были крупные ценности. Одно из двух, информация неверная или...

— Спрятано? Украдено?

— Возможно, — кивнул Чаушев.

— Меня это никогда не трогало, — подхватил моряк. — Может, что-то у нее и осталось, от отца. Я ведь не был у нее ни разу. И вообще... Один только раз разговаривал с ней, и то через дверь.

— Через дверь?

— Да, представьте!

— Родственники, — покачал головой Чаушев. — Она что же, не отперла вам?

— Именно нет... Вы смеетесь? Клянусь честью, я не шучу. Дело в том...

— Димитрий Петрович! — раздалось в коридоре.

— Ну что, дружок? — отозвался Дорш. — Вы извините меня? — он повернулся к Чаушеву. — Опять у нее не ладится. Девочка мировая, но не привыкла еще.

Чаушев стоял, грелся у трубы, чувствовал, что верит Доршу, и спрашивал себя, как это получается. Везет, что ли, на хороших людей? А вдруг Дорш разыгрывает, сочиняет для отвода глаз?

— Видите ли, — возобновил рассказ Дорш, — я стучал. Крепко стучал, кулаки отбил. История чудацкая. Понимаете, когда я. подошел к двери, мне почудилось, там, в квартире, двое, мужчина и женщина. А может, не почудилось... Я столько думал, что теперь теряюсь. Женский голос был, это точно. А когда я начал бахать, все затихло. Какого черта, думаю! Молочу сильнее. Шаркает кто-то. Женщина. Спрашивает — кто там? Тихо, робко. Наверно, напугал я ее. Силенки еще были. Говорю, я к Марте Ивановне. Не открывает. Вы кто такой? Я докладываю: Димитрий, двоюродный племянник. Стоит за дверью, слышно, как дышит, не открывает. Что вам нужно? Фу ты, целый допрос! Говорю, зашел узнать, не требуется ли моя помощь. Нет, отвечает, не требуется. Тогда я спрашиваю — заело меня, — а вы кто такая. Слышу: я Марта Ивановна. Племянников никаких я не помню, не знаю, ничего мне не нужно. Быстро так отщелкала, потом подышала еще — и шарк, задний ход. Я обалдел. Как же это она не помнит, когда она... Положим, видела-то она меня только маленького. Ну, что делать? Поцеловал пробой, как говорится... Теперь для меня что-то брезжит.

— То есть?

— От больших ценностей и заскок. Боялась меня, должно быть. Решила, ограбить собираюсь...

— Число не помните? — спросил Чаушев.

— Сейчас прикинем. Из госпиталя я вышел двадцать второго... День, еще день, — он загибал пальцы. — Двадцать пятого декабря.

— В котором часу?

— Днем. Часов в одиннадцать.

На другой день Марта Ивановна уехала в Токсово. День спустя в дом угодила бомба.

— Вы, значит, допускаете, — спросил Чаушев, — что у нее были драгоценные вещи?

— Отец у нее — дай боже! Первый богач в нашем городке. Иван Дорш, миллионер...

— Иван, а не Иоганн?

— Мать у него русская. Отец — тот из немецких колонистов. Мы все, Дорши, от колонистов. Когда-то имели арийскую кровь, — усмехнулся моряк.

И тут открылась перед Чаушевым страница прошлого. Старая, дореволюционная Каховка, сахарный завод, принадлежащий Ивану Доршу. В конце прошлого века Дорш головокружительно богатеет. Завод свой поручает управляющему, сам становится москвичом, покупает особняк, устраивает пышные рауты. Каховка впитывает слухи об удачливом земляке. Ударился будто бы в путешествия, для чего приобрел яхту. Охотится в Африке на львов, комнаты разукрасил мордами зверей-страшилищ, отравленными копьями и даже привез черную женщину. Готовит ему будто африканские блюда, кладет чертовские снадобья и приворожила. С женой миллионер разошелся.