Бобовый король

15

Зази нет на «Ладыше». Андрэ стало одиноко и холодно на сходнях, освещенных суматошными и равнодушными лампочками над черной бездной. Поэтому он и позвал с собой Маркиза. Стыдился своей слабости, но все-таки позвал.

— Сегодня все ищут Зази, — попробовал пошутить Маркиз.

Они поднялись на набережную, к остановке автобуса.

— Если ее нет в Бегинаже, — сказал Андрэ, — то, значит, выдумала что-то новое... Ох, с ней расстройство, с Зази, — прибавил он тоном старшего, угнетенного семейными невзгодами.

Маркиз улыбнулся:

— Из Бегинажа ты уж сам ее вытаскивай, Андрэ.

Женщины они тихие, скромные — бегинки. Но за ними — грозное воинство в камилавках, католическая церковь. Бывало, студентом, в день университетского праздника, Маркиз распевал с товарищами на улицах: «Сбивай камилавки, сбивай, не жалей!» Легко спеть! Попробуй сбей теперь, когда надо зарабатывать на хлеб! Попробуй только замахнуться! Живо останешься без клиентуры, особенно в таком провинциальном городе, как Тонс.

— Пускай сидит в своей келье, — сказал Маркиз. — Сообщу адрес родителю. Его чадо...

— И не надо ее никуда тащить. Кондитер колотит ее, тарелки в нее бросал. Разве так можно!

— В Бегинаже даром не кормят, — сказал Маркиз. — Она умеет что-нибудь?

— Не знаю.

Ветер рвал на них плащи, шуршал обрывком афиши, еще державшимся на будке, — «Соблазнительная Дезире Лафорж, королева стрипти...» Ну, на эстраду Зази не занесет, подумал Маркиз. Не те данные.

— Зверская стужа, — бросил Маркиз. — Чего ради тебе приспичило приехать? Пуассо, наверно, машину требует, а ты...

— Подождет, — повел плечом Андрэ. — Я хочу, чтобы мсье Мишель поговорил с Зази.

— Кто? Наш Мишель?

Такого ответа Маркиз не ждал. Андрэ — большой, взбалмошный ребенок, сдуру отказавшийся учиться, нелепый бунтующий индивид, неудачный отпрыск, оторвавшийся от здорового, боевого партизанского рода...

— Ты серьезно, Андрэ?

— Она послушает его. Мне кажется — послушает. С мсье Мишелем хорошо говорить. Иначе беда, мсье! Черные сутаны ее опутают.

— Ах, вот оно что!

— Ты любишь ее, — сказал Маркиз.

Андрэ скривил губы:

— Сложный вопрос.

Они все такие — поколение папаш. Любишь или не любишь, одно из двух. Категорически обязан выбрать. И во всем так. Отец доказывает — раз ты не за толстосумов и не намерен быть буржуа, ты должен быть со мной в партии.

Андрэ высказал бы эту жалобу вслух, в порыве откровенности, но Маркиз подтолкнул его в автобус.

Любишь или не любишь? — бередил себя Андрэ. Коли любишь — веди невесту в мэрию. Разумеется, сперва обеспечь себе твердый заработок. Тут они заодно — и отец и кондитер Эттербек. Человеческие чувства укладываются в вековую форму, как тесто, когда пекут к рождеству пряничного святого Николая. Любишь или не любишь! Говоря абсолютно честно, определить чувство, которое вызывает Зази, немыслимо. Любовь, дружба, сексуальный интерес, влечение, любовная дружба, близость интеллектов? Оттенков масса, но ни одно название полностью не годится. Может быть, связывает его с Зази то, что нет ни у кого и не было...

Странные есть пары... Длинный Антуан, например, хвастается, что он ничего не делает с Геддой, даже когда они спят вместе.

Андрэ только однажды был у Антуана, в мансарде возле Угольного рынка. Все сидели на голом полу, и Антуан проповедовал, что все зло на свете — войны, нацизм, тирания диктаторов — происходит от инстинктов. Поэтому надо их подавлять — все до одного. На Гедде был халат, она вынимала свои груди и показывала Антуану, всем сидящим, Антуан смотрел и продолжал говорить так же ровно и спокойно. Он испытывал своих последователей такими номерами. Креста в мансарде не видно, стены пустые, если не считать портрета какого-то мудреца, кажется индийца, но проповедь, как ни верти, монашеская. После лекции началась гимнастика для укрепления воли, но Андрэ не вытерпел, ушел, а Зази осталась.

Положим, судомойка Валери из студенческой столовой, чернушка Валери, которая научила его всему, лучше Гедды. У Гедды груди слишком тяжелые. Но с какой стати надо убивать в себе инстинкты? Если длинный Антуан только спит с ней, то у него скорее всего что-то не в порядке.

А Зази красивая? Опять-таки сложный вопрос. Что такое красота в конце концов? В начале лета, в пору коротких ночей, он долго гулял с Зази. Они шагали по Зеленой набережной, по Синей, по Розовой, уходили далеко за город, по берегу канала Бернарда, к ветряным мельницам, четким на фоне закатного неба. Эти ветрянки давно отслужили, их сохраняют только для туристов. «Смотри, — говорила Зази, показывая на них, — они муки не дают и денег никому не приносят, а все же мы любуемся. Значит, красота бесполезна, да?» Он не успевал ничего сказать, Зази ошеломляла его выводом вроде: «Я хотела бы жить в прошлом веке, Андрэ. Или в позапрошлом».

Зази говорила, помнится, что пошла бы в бегинки. Он не обратил на это внимания. И напрасно. Рядом с ней ему хотелось молчать.

Бегинки бывают у матери Зази, приносят кружева. Приглашают к себе.

Зази такая — в несколько минут она наговорит столько, что не обдумать и за целый день. Нет, трудно, невозможно находить возражения, когда она рядом. Ответы складывались в голове потом, после прогулки.

«С тобой не бывает так, — спрашивала Зази, — смотришь ты на какую-нибудь вещь и она вдруг теряет смысл? А со мной часто... Мама приносит новую ткань из магазина — прелесть, говорит, «эланка», замечательная синтетика. А я не понимаю — зачем? Душа человека уходит в вещи. Мама говорит, ты еще не женщина. А я никогда не стану женщиной».

Автобус двигается по главной улице, в окна брызнули огни кино, сверкнула реклама во весь фасад. Джина Лоллобриджида...

Нет, Зази не похожа на Джину. Ни на Софи Лорен, ни на Брижит Бардо. Зази некрасива? Может быть, и так. Парни к ней не липнут, с ней никто не танцевал, когда они познакомились на вечеринке. Она была одна, даже без подруги. «Ты решил меня пожалеть?» — спросила она, когда он подошел и протянул руку. Другого сшибло бы с ног. «Ничего подобного», — сказал он вполне искренне. Он мог бы прибавить, что поступил так наперекор другим, и это тоже было бы правдой. В тот же вечер он сказал ей: «Ты сидела в одиночестве, и меня потянуло выяснить, в чем дело». — «И ты понял?» — спросила она. «Нет. Вообще, мне наплевать на других». Это прозвучало, конечно, не очень последовательно. Зази впервые засмеялась.

Ее нелегко рассмешить. И вообще она не проявила к нему ни благодарности, ни особого интереса. Не прижималась во время танца. Нужен ли он ей? Сложный вопрос. Он ищет ее, а она...

Автобус долго ехал по берегу вертлявой речонки, город таял в темноте, огни отделились от домов, повисли над штабелями бревен, досок, над строящейся лесопилкой, над насыпью железной дороги. Потом люстрой вспыхнула бензоколонка.

Андрэ и Маркиз сошли. Дорога обогнула бензоколонку с пылающим в неоне тигром, и только тогда из мрака выступили древние стены Бегинажа — каменная подкова, вмещающая десятки келий, незыблемая со времен крестовых походов.

Ворота, как всегда, открыты. Сумрак двора кое-где пробивают тусклые лампочки, да еще окна — мазки света, за которыми молятся и работают бегинки, за кружевом, растянутым на подушечке, за керосиновой лампой, за стеклянным шаром, который собирает свет лампы в пучок и отбрасывает на вязанье. Маркиз видел это не раз, его поражал этот непрямой свет, призрачный, будто рождающийся в недрах стекла. Не так ли — отраженно, изломанно — виден Зази и он, Андрэ?

— Удачи тебе, — сказал Маркиз.

Ни души во дворе. Андрэ обвел взглядом окна. Некоторые уже погасли. Уже поздно... Так что же, неужели он больше не увидит Зази?

— Зази! — крикнул он.

Эхо взлетело и упало, тишина проглотила его. Отчаяние росло в Андрэ, и он крикнул громче.

Он не слышал, как открылась дверь. Зази сбежала со ступенек, словно не касаясь их, ее точно вздох ветра понес к нему. В мерцании лампочки блеснуло ее нейлоновое пальтецо, стеганное ромбиками, и Зази была в нем, как все девушки, как тысячи девушек, которые спешат на работу, на службу, на танцы. Он вообразил, что сейчас схватит Зази в охапку и унесет отсюда в обыкновенную жизнь, подальше от этих желтых, с пятнами сырости, немых, ненавистных стен.

— Ты с ума сошел, Андрэ! — зашептала она. — Нельзя здесь кричать!

В ее шепоте был страх, была злость. Лучше бы она ответила громко. Шепот обескуражил его.

— Я был на «Ландыше»...

Он собирался сказать что-то другое. Он забыл, он не знает, как отвечать на ее шепот.

— Тише, Андрэ! Ну, зачем ты пришел, говори скорее. Только тише. Сестра Маргарита не спит, у нее открыта форточка.

— К черту сестру Маргариту!

Это вырвалось против воли. Зази отшатнулась. Он раскаялся было в несдержанности, но опять уловил испуг в движениях, в лице, в шепоте Зази и сжался от досады, от возмущения.

— Ты окончательно? — спросил он.

— Да, Андрэ.

— Монашка, да?

— Нет, пока я еще недостойна...

— Вот как. Ну, валяй!

Он повернулся и, не простившись, пошел обратно, резкими, упрямыми шагами.

Походка Андрэ, сокрушенного, поникшего, сказала Маркизу, что произошло.

Андрэ проклинал себя. Не так начал. Все не так. Забыл даже сказать насчет мсье Мишеля. Правда, он безбожник, советский... Все равно, Зази обожала новых людей.

Теперь, как нарочно, являлись слова убедительные, подходящие для Зази. Надо было сказать ей даже — люблю тебя, уйдем отсюда вместе, не расстанемся. Так, как изъясняются персонажи в старых романах.

Зази нравится это слово — любовь. Не сексуальное влечение, не притяжение тел или интеллектов, а именно любовь. Кинуться обратно и сказать ей... Андрэ остановился.

— Что с тобой?

— Нет, ничего...

Бесполезно... Ему послышался ее шепот, чужой шепот, шепот противного страха.

— Я домой, — сказал Андрэ.

— Я тоже, — кивнул Маркиз. — Слушай, ведь поздно! Ночуй у меня.

Андрэ последовал за Маркизом с смутной надеждой. Правда, вывеска «Аргус» на двери заставила Андрэ иронически хмыкнуть. Маркиз непохож на всевидящего. Но может быть, все-таки он посоветует, как быть с Зази, как вернуть ее.

Маркиз снял с аппарата трубку, спешит покончить с Зази. До Андрэ донесся скрипучий басок кондитера.

— Она в Бегинаже, мсье Эттербек. Домой? По-моему, не собирается. Что, гонорар? Пустяки, больших усилий не стоило. Сами назначьте сумму.

— Вы бы прижали его, — буркнул Андрэ.

Маркиз отмахнулся.

— Папенька кипит, — сказал он. — Единственная дочка. Поди-ка жениха ей присмотрел. Не тебя, разумеется. Ты не кисни, попытайся еще... Она не под замком пока что.

Да, орден полумонашеский, ворота открыты — известно и без «Аргуса». Вот если перейдет в монастырь, тогда все пропало. «Я еще недостойна», — говорит Зази. Дура!

Маркиз достал из шкафа толстую книгу, раскрыл, вытянул из нее, расправил на столе карту. Андрэ глянул через его плечо. Военные действия в Тюреннском лесу, в сорок пятом году.

Андрэ улегся на узком, жестком диване. Отвернувшись от лампы, горевшей на столе Маркиза, бранил Зази, кондитера и жениха, которого вообразил пузатым, в дорогой машине и старым — лет сорока.