Пыль на трассе

— Боюсь, Алексис, ты прав, — сказал Макалпин. — То есть я знаю, что ты прав, но не хочу признаться в этом себе самому. Он всех повергает в ужас. И меня в том числе. А теперь еще это.

Они повернулись к навесу, возле которого на скамейке сидел Харлоу. Нимало не заботясь о том, смотрит на него кто-то или нет, он налил полстакана из быстро пустевшей бутылки бренди. Даже близорукий увидел бы, что руки его дрожат. Протестующий шум толпы уменьшился, хотя говорить приходилось на повышенных тонах — тем не менее кастаньетный перестук стекла о стекло был слышен четко. Харлоу быстро отхлебнул из стакана, потом упер локти в колени и, не мигая, с неподвижным лицом уставился на свою покореженную машину.

— А ведь еще два месяца назад, — заметил Даннет, — он крепких напитков и в рот не брал. Что собираешься делать, Джеймс?

— Сейчас? — Макалпин слабо улыбнулся. — Собираюсь повидать Мэри. Надеюсь, меня к ней уже пустят.

Коротким, внешне бесстрастным взглядом он окинул ремонтную базу: Харлоу, снова поднявшего стакан, пригорюнившихся рыжеволосых близнецов Рафферти, Джейкобсона, Траккью и Рори, одинаково хмурых и глядящих в одном направлении, последний раз вздохнул и тяжело пошел прочь.

Мэри Макалпин была двадцатилетней белокожей (хотя проводила много времени на солнце) красоткой, обладательницей больших карих глаз, зачесанных назад черных как смоль волос и самой чарующей улыбки, когда-либо сиявшей на трассах «Гран-при»; улыбка выходила чарующей сама, Мэри просто ничего не могла с ней поделать. Все в команде, даже молчаливый и вспыльчивый Джейкобсон, так или иначе были в нее влюблены, а уж поклонников вне команды было и вовсе не счесть. Это обожание Мэри принимала с похвальным достоинством, но без насмешки или снисхождения — снисходительность была ей чужда. Во всяком случае, отношение к себе она считала естественной реакцией на свое отношение к окружающим — Мэри Макалпин, девушка толковая и сообразительная, была все-таки очень молода.

В палате, среди ослепительно бездушной белизны, Мэри Макалпин выглядела совсем юной. И совсем больной, что, безусловно, соответствовало истине. Приятный светловатый цвет лица сменился смертельной бледностью, а большие карие глаза, которые она изредка и неохотно распахивала, погрустнели от боли. Страдал и Макалпин, глядя сверху на дочь, на ее сильно раздробленную и перебинтованную левую ногу, лежавшую поверх простыни. Макалпин наклонился и поцеловал дочь в лоб.

— Постарайся заснуть, милая, — сказал он. — Спокойной ночи.

Она выдавила из себя улыбку.

— В меня столько таблеток впихнули. Наверное, засну. Знаешь что, папа?

— Что, милая?

— Джонни не виноват. Я точно знаю. Это его машина. Точно.

— Мы это выясняем. Джейкобсон сейчас разбирает машину.

— Вот увидишь. Попроси Джонни, пусть придет ко мне, ладно?

— Не сегодня, милая. Боюсь, сегодня он не совсем здоров.

— Но он не…

— Нет, нет. Просто шок. — Макалпин улыбнулся. — Ему дали те же таблетки, что и тебе.

— Джонни Харлоу? В шоке? Ни за что не поверю. Три раза только чудо спасало его от смерти, и никогда…

— Он видел тебя, милая. — Макалпин сжал руку дочери. — Я еще заеду, попозже.

Выйдя из палаты, Макалпин заглянул в приемное отделение. С дежурной разговаривал доктор. Седовласый, с усталыми глазами и лицом аристократа. Макалпин спросил:

— Моя дочь на вашем попечении?

— Мистер Макалпин? Да, я доктор Шолле.

— Выглядит она ужасно.

— Ничего страшного, мистер Макалпин, уверяю вас. Просто ей дали сильное успокаивающее. Чтобы утихла боль.

— Понимаю. А долго она…

— Две недели. Может быть, три. Не больше.

— Один вопрос, доктор Шолле. Почему ее нога не на вытяжении?

— Мистер Макалпин, мне кажется, вы не из тех, кто боится правды.

— Почему ее нога не на вытяжении?

— Вытяжение, мистер Макалпин, хорошо при переломах. Но левая лодыжка вашей дочери, к сожалению, не просто сломана, она — как бы это точнее сказать по-английски? — размолота, да, это самое подходящее слово, размолота, и восстановительная хирургия тут не поможет. Остатки кости придется составлять воедино.

— Вы хотите сказать, что ее лодыжка никогда не будет сгибаться? — Шолле наклонил голову. — Значит, хромота? На всю жизнь?

— Можете проконсультироваться с кем-нибудь еще, мистер Макалпин. С лучшим ортопедом в Париже. Это ваше право…

— Нет. В этом нет необходимости. Правда очевидна, доктор Шолле. А с очевидным приходится мириться.

— Весьма сожалею, мистер Макалпин. Она очаровательная девушка. Но я всего лишь хирург. Чудо? Увы, чудес не бывает.

— Спасибо, доктор. Вы очень любезны. Я вернусь… скажем, часа через два?

— Лучше не надо. Она будет спать самое малое двенадцать часов. А то и все шестнадцать.

Макалпин понимающе кивнул и вышел.

Даннет отодвинул от себя нетронутую тарелку с едой, посмотрел на тарелку Макалпина, тоже нетронутую, потом на самого Макалпина, погруженного в мрачные мысли.

— Наверное, Джеймс, — сказал Даннет, — не такие мы с тобой крепкие парни, какими себя считали.

— Возраст, Алексис. Он настигает всех.

— Да. И с огромной скоростью. — Даннет пододвинул к себе тарелку, горестно посмотрел в нее, снова отставил в сторону.

— Все же это лучше, чем ампутация.

— Это верно. Это верно. — Макалпин поднялся. — Что ж, Алексис, пройдемся.

— Нагулять аппетит? Ничего не выйдет. У меня, во всяком случае.

— У меня тоже. Но интересно узнать, не обнаружил ли чего Джейкобсон.

Гараж был длинным сооружением с низким потолком, множеством потолочных окон, прекрасно освещенным висячими прожекторами, вообще, для гаража здесь было исключительно чисто и опрятно. Когда металлическая дверь со скрипом отворилась, Джейкобсон находился в дальнем конце гаража, колдовал над разбитым «коронадо» Харлоу. Он выпрямился, поприветствовал взмахом руки Макалпина и Даннета и снова склонился над машиной.

Прикрыв дверь, Даннет негромко спросил:

— А где другие механики?

— Пора бы тебе знать, — ответил Макалпин. — Аварийную машину Джейкобсон всегда разбирает один. Других механиков ни во что не ставит. Либо, говорит, проглядят важный след, либо по бестолковости его уничтожат.

Они подошли и стали молча наблюдать, как Джейкобсон затягивает соединитель гидравлического тормоза. Между тем на месте действия уже присутствовал один наблюдатель. Прямо над ними в открытом окне крыши поблескивало что-то металлическое. Этим металлическим предметом была ручная восьмимиллиметровая камера, и державшие ее руки отнюдь не дрожали. Это были руки Джонни Харлоу. Бесстрастного, сосредоточенного, спокойного и очень внимательного. И совершенно трезвого.

— Ну, что? — спросил Макалпин.

Джейкобсон выпрямился и легонько помассировал затекшую спину.

— Ничего. Абсолютно ничего. Подвеска, тормоза, двигатель, трансмиссия, шины, рулевая колонка — все в полном порядке.

— Но рулевое…

— Да, руль смещен. Трещина от удара. Ничего другого тут быть не может. Когда он выскочил перед Жету, руль работал нормально. Не могла же рулевая колонка отказать в эту самую секунду, мистер Макалпин. Совпадения, конечно, случаются, но это было бы чересчур.

— Значит, никакой ясности нет? — спросил Даннет.

— По-моему, так яснее некуда. Причина в нашем деле самая известная. Ошибся водитель.

— Ошибся водитель. — Даннет покачал головой. — Джонни Харлоу в жизни таких ошибок не совершал.

Джейкобсон чуть осклабился, от глаз веяло холодом.

— Хотел бы я услышать, что скажет об этом призрак Жету.

— Это едва ли что-то прояснит, — возразил Макалпин. — Ладно. Поехали в гостиницу. Вы ведь, Джейкобсон, даже не перекусили. — Он взглянул на Даннета. — Пропустим по рюмочке в баре, потом заглянем к Джонни, так я думаю.

— Только время потратите, сэр, — заметил Джейкобсон. — Наверняка лежит в ступоре.

Макалпин взглянул на Джейкобсона, словно что-то взвешивая, потом, после долгой паузы, медленно произнес:

— Пока что он чемпион мира. Пока что он первый гонщик команды «Коронадо».

— Вы так на это смотрите?

— А вы хотите, чтобы было иначе?

Джейкобсон отошел к умывальнику и начал споласкивать руки. Не поворачиваясь, пробурчал:

— Вы хозяин, мистер Макалпин.

Макалпин не ответил. Когда Джейкобсон вытер руки, все трое молча вышли из гаража и закрыли за собой тяжелую металлическую дверь.

Вцепившись в коньковый брус треугольной крыши гаража, Харлоу смотрел, как трое мужчин шагают по ярко освещенной главной улице. Едва они свернули за угол и скрылись из виду, он осторожно соскользнул вниз через открытое окно и ногами нащупал металлическую балку-поперечину. Отцепившись от подоконника, он едва не потерял равновесие, но все же устоял, достал из внутреннего кармана маленький фонарик — уходя, Джейкобсон выключил весь свет — и направил его луч вниз. До бетонного пола было девять футов.

Харлоу наклонился, взялся за балку руками, сполз с нее и, вытянувшись во весь рост, повис на руках — потом ослабил хватку. Приземлился он легко и уверенно, у двери зажег свет и сразу пошел к «коронадо». На Харлоу висела не только восьмимиллиметровая кинокамера, но и маленький фотоаппарат со вспышкой.

Он нашел промасленную ветошь и начисто протер ею часть правой подвески, топливную трубку, рулевую тягу и один из карбюраторов двигателя. Все эти узлы он несколько раз сфотографировал со вспышкой. Потом снова взял ветошь, вывалял ее на полу в грязи и масле, быстро заляпал сфотографированные узлы и выбросил ветошь в предназначенный для этого металлический бак.

У двери он потянул за ручку, но безрезультатно. Тяжелая дверь была заперта снаружи, а о том, чтобы ее выломать, не могло быть и речи. К тому же в планы Харлоу не входило оставлять следы. Зорким взглядом он окинул гараж.

Слева на двух крюках висела легкая деревянная лестница для чистки потолочных окон. В углу под ней лежал наспех скрученный моток буксирного троса.

Харлоу подобрал моток, снял с крюков лестницу, обвязал трос вокруг ее верхнего пролета и приставил ее к металлической поперечине. Вернулся к двери и выключил свет. Подсвечивая себе фонариком, взобрался по лестнице и оседлал перекладину. Крепко держа лестницу и маневрируя тросом, ему удалось водрузить лестницу на один из крюков в стене, а потом и на второй, хотя это оказалось значительно труднее. Он выпустил из рук один конец троса, смотал его в моток и бросил в угол на место. С трудом удерживая равновесие, он выпрямился на балке, протиснул голову и плечи в открытое окно, подтянулся и исчез в ночной тьме.

Макалпин и Даннет молча сидели в совершенно пустом гостиничном баре. Официант принес им по порции виски. Макалпин поднял стакан и невесело улыбнулся.

— За окончание прекрасного дня. Господи, как я устал.

— Итак, Джеймс, решение ты принял. Харлоу продолжает выступать.

— Благодаря Джейкобсону. Ведь он не оставил мне никакого выбора, так?

Харлоу, бежавший по ярко освещенной центральной улице, резко остановился. Навстречу ему шли двое высоких мужчин. Поколебавшись секунду, Харлоу быстро оглянулся и прижался к дверям магазина, находившегося чуть в углублении. Он замер, и вскоре мимо него прошли двое: товарищ Харлоу по команде Николо Траккья и Вилли Нойбауэр, они негромко, но довольно оживленно беседовали. Ни один из них не заметил Харлоу. Харлоу отделился от дверей, внимательно глянул по сторонам, убедился, что Траккья и Нойбауэр свернули за угол, и побежал дальше.