Смерть на сон грядущий

4

Гостиная представляла собой большой зал со сквозняками и французскими окнами, выходившими в оголившийся под зиму сад со строго распланированными живыми изгородями и пустыми цветниками. Несколько человек сидели у камина. При нашем появлении двое мужчин встали. Поднялась нам навстречу и женщина в черном — миссис Леандер Роудс.

— Мама, я хочу тебе представить моего жениха, Питера Саржента.

— Очень рада вас видеть, мистер Саржент. Я так много слышала о вас… Такое совпадение: сенатор пригласил вас, не подозревая о ваших отношениях с Элен!

Женщина лет пятидесяти была довольно привлекательна, худощава и немного сутула, насколько я мог судить сквозь обилие черных кружев, без признаков груди и талии. На ее шее сверкали желтые алмазы старинной огранки. Глаза у нее были черными, и только пухлые губы — точно такими, как у дочери.

— Позвольте мне представить вас присутствующим, — сказала она.

Вербена Прюитт выглядела хуже, чем я ожидал: она оказалась массивной теткой в розовато-лиловом атласном платье, с крашенными хной коротко подстриженными волосами над толстой красной шеей, крупными чертами лица, маленькими поросячьими глазками и кожей, не слишком отличавшейся от лунных кратеров при взгляде в телескоп. Она крепко пожала мне руку. То же сделал и Роджер Помрой, высокий, представительный и седовласый. Жена его Камилла, симпатичная смуглая женщина, подкупающе мне улыбнулась. Рука ее с набухшими венами нежно поглаживала нитку крупного жемчуга на гладкой шее. Милый мальчик Элен, которого звали Уолтер Ленгдон, оказался рыжеволосым молодым человеком, пробурчавшим нечто нечленораздельное, когда мы пожали друг другу руки. Совершенно очевидно, что он чувствовал себя неловко. «Так и должно быть, — справедливо подумал я, — если входишь в чужой дом, подобный этому, собираясь позже потоптаться на его хозяине в своем журнале».

— Сенатор и Руфус скоро подъедут, — сказала миссис Роудс, когда служанка разнесла мартини.

Элен, подобно фокуснику, залпом проглотила один бокал, взяла с подноса другой и, держа его в руке, самым женственным образом пригубила. Интересно, на кого она хотела произвести впечатление? На милого мальчика? На мать? Или на собравшихся гостей?

Поначалу я думал, что могу оказаться единственным, кто чувствует себя в этой обстановке неловко. Но к тому времени, когда ужин кончился и мы сидели за кофе в гостиной под мужественным портретом сенатора Роудса, я пришел к выводу, что что-то не так, и предположил, что это вызвано неожиданным приездом Элен.

Но Элен весь вечер вела себя безукоризненно. К концу ужина она была чуть навеселе, но почти ничего не говорила. Пожалуй, никогда я не видел ее такой сдержанной. Сенатор был в хорошей форме, но у меня было такое чувство, что анекдоты, которые он рассказывал, и его громкий, немного хриплый смех звучали несколько наигранно и не от души. Он весь вечер подозрительно косился на нас с Элен, и я начал задумываться, долго ли продлится моя работа здесь. Про себя я поносил Элен последними словами: ее сообщение о нашей помолвке спутало все карты.

Казалось, и другие гости тоже чувствуют себя неловко, за исключением Вербены Прюитт, которая отвечала шуткой на каждую шутку сенатора, и так громогласно, как это и подобает политическому деятелю.

Вместе с кофе подали бренди, и сенатор Роудс, повернувшись к Роджеру Помрою, которого почти весь вечер игнорировал, сказал:

— У меня в кабинете неплохие сигары. Не желаете?

— Нет, спасибо, Ли, — ответил тот. — Вынужден отказаться от вредной привычки: сердце.

— Никто не молодеет! — фыркнула мисс Прюитт в рюмку бренди, при этом одна из ее шпилек вылетела на ковер.

— Я здоров как бык, — сказал сенатор, осторожно ударив себя в грудь. Хотя выглядел он не совсем здоровым. Я заметил, как он бледен, как подергивается одно веко, как дрожат его руки, когда он раскуривал сигару. Старик…

— У сенатора хватит здоровья и выносливости на десятерых, — самодовольно заявил коротышка — Руфус Холлистер.

— Они пригодятся, если он решит бороться за свое выдвижение, — подмигнула мисс Прюитт. — Верно, Ли?

— А кто вам сказал, что я собираюсь выдвигать свою кандидатуру? — сенатор Роудс сделал вдруг попытку пошутить, но только попытку. Ясно было, что он почти не обращает на нас внимания. Казалось, сенатор обдумывает какую-то сложную проблему. Его серые глаза смотрели куда-то вдаль.

Пока Вербена Прюитт и сенатор пикировались, я повернулся к Камилле Помрой, сидевшей рядом на диване.

— Какой замечательный человек сенатор, — сказала она, и глаза ее сияли. — Вы давно его знаете?

Я покачал головой и объяснил причину своего присутствия.

— Мы знакомы с Роудсами уже много лет, еще со времен Талисман-сити. Вам приходилось там бывать? Нет? Прекрасный город, чем-то он напоминает южные города, вы понимаете, что я имею в виду? Если не считать того, что мы там создали кое-какую промышленность…

— Это очень хорошо, — кивнул я.

— Мы работаем по контракту с правительством, — с важным видом заявила миссис Помрой и продолжала рассказывать о себе, о своем доме, о пороховом бизнесе, о последних достижениях в технологии изготовления взрывчатки, о новом процессе, который разработала компания «Помрой Инкорпорейтед».

Пока она болтала, я наблюдал, как Элен на диване напротив коротает время с милым мальчиком Ленгдоном. Она что-то негромко ему говорила, и, судя по блеску ее глаз и стыдливому румянцу на его щенячьей физиономии, еще до конца вечера он будет вынужден пересмотреть свои оценки семейства Роудсов. Я был абсолютно уверен, что, еще до того, как розовый лик Авроры проступит на востоке, он будет обручен с дочкой хозяина дома. И дурачок пропал… По крайней мере на несколько недель.

Интересно, знала ли миссис Роудс, как ведет себя дочь? Если и знала, то ничем этого не показывала. Она ее совершенно игнорировала, проведя большую часть вечера в беседе с мистером Помроем и Руфусом Холлистером. Те сидели по обе стороны от нее, их голоса звучали гораздо тише голосов сенатора Роудса и Вербены Прюитт, обсуждавших разные скандалы на съезде по выдвижению кандидатур в президенты в Денвере в 1908 году.

Ближе к полуночи миссис Роудс встала и объявила, что отправляется спать, но остальным не следует обращать на это внимания и при желании все могут продолжать. Потом она пожелала всем спокойной ночи и сообщила, в котором часу подадут завтрак. Я размышлял, отправиться мне тоже спать или подождать какого-нибудь знака от Элен, когда сенатор поманил меня к себе.

— Хотелось бы немного с вами поболтать. Можем подняться ко мне в кабинет.

Я пожелал всем спокойной ночи. Элен не обратила на меня внимания — она уже принялась раздевать беднягу Ленгдона прямо здесь… Хотя все было чинно-благородно, — только такой опытный взгляд, как мой, мог заметить, что у нее на уме.

Кабинет сенатора помещался в угловой комнате второго этажа. Окна выходили на две стороны, вдоль обшитых дубовыми панелями стен стояли шкафы, набитые книгами по юриспруденции (у них был такой вид, словно их никогда не открывали), солидными томами «Записок конгресса» и толстыми альбомами для газетных вырезок, начиная с 1912 года. Вот ими явно часто пользовались.

На стенах висело множество фотографий, однако вовсе не такого характера, как в его кабинете в конгрессе. Это были фотографии семьи в различные годы, на одной даже красовалась Элен в подвенечном наряде. Это меня изрядно удивило: насколько я помнил, она сбежала из дому с человеком, который был весьма нежелателен семье, и возвращена обратно, прежде чем тот сумел ее совратить (по крайней мере, с точки зрения закона).

Сенатор сел за стол у окна. Я опустился в кожаное кресло возле нерастопленного камина и подумал, что в комнате очень холодно. Потом я вспоминал, что меня пробирала дрожь.

— Должен сказать вам откровенно, — начал сенатор, строго глядя на меня, — что я не предвидел такой… ситуации.

— Какой ситуации? — спросил я, изображая абсолютную невинность.

— Ваших дел с моей дочерью… этой помолвки.

— Сэр, у меня нет никаких дел с вашей дочерью, — заверил я.

— Что вы хотите сказать? — он явно не собирался со мной миндальничать, и наши отношения все больше напоминали начало открытой войны. — Дочь дала мне понять, что вы собираетесь пожениться.

— Она ошибается, — сказал я и печально подумал, что кончился мой контракт.

— Вы хотите сказать, сэр, что отказываетесь жениться на моей дочери?

— Я хочу сказать, сенатор, — ответил я, неожиданно почувствовав, что устал от всего этого фарса, — что за год знакомства с вашей дочерью у меня никогда не возникала мысль на ней жениться, да и она не собиралась за меня замуж.

Он посмотрел на меня так, словно я был Дрю Пирсоном, расследующим работу сенатского комитета. Потом взорвался.

— Вы заявляете, что моя дочь лжет?

— Вы прекрасно знаете, что она из себя представляет, — огрызнулся я.

Леандер Роудс обмяк в своем кресле, мгновенно постарев буквально на сто лет. Потом хрипло выдавил:

— Молодой человек, я недооценил вас, извините.

— Ничего, сэр, — промямлил я. Мне было искренне жаль этого старого ублюдка.

Он тяжело вздохнул и раскурил новую сигару.

— Нужно немного рассказать вам о предстоящей компании…

Я почувствовал немалое облегчение от того, что не был уволен немедленно. А сенатор продолжал:

— В пятницу я выставлю свою кандидатуру. До сих пор официально названы только два кандидата, и оба консерваторы… Правда, по части консерватизма им до меня далеко. И ни один из них не имеет такой поддержки на Среднем Западе среди фермеров и мелких предпринимателей, как я. Я достаточно долго играю в эти игры и понимаю: чтобы занять высокий пост, недостаточно только высоких идеалов. Чтобы победить, нужно идти на компромиссы, а я хочу победить и хотел бы достичь компромисса как с профсоюзами, так и с левыми, которые никогда раньше меня не поддерживали. Вы следите за моей мыслью?

Я сказал, что прекрасно понимаю, о чем он говорит, и начал пересматривать сложившуюся у меня его оценку. Он был совсем не глуп. Если бы он оказался в либеральном лагере, то, вероятно, я бы достаточно высоко его ценил. Существовало множество людей, гораздо менее проницательных, но тем не менее пользовавшихся большим уважением.

— Сейчас я полагаю, что на съезде возникнет тупиковая ситуация…

За несколько минут он раскрыл мне такие партийные секреты, за которые любой вашингтонский журналист продал бы душу дьяволу. Я узнал, что намеревается делать президент и высшие круги обеих партий. Все это было крайне важно.

— Молодой человек, я делаю вас своим доверенным лицом, потому что если вы не будете знакомы с фактами, то окажетесь для меня бесполезны. К счастью, у нас есть деньги, меня поддерживают некоторые из богатейших людей Америки, и мы будем тратить все, что позволено по закону… и потом еще немного.

Тут он впервые улыбнулся, обнажив длинные желтые волчьи клыки.

Было уже почти половина второго, когда наша беседа завершилась.

— Я чувствую, мы поняли друг друга, — сказал сенатор, пожимая мне руку и провожая до дверей.