Погибшее открытие

I

Дело было в 190* году в декабре месяце. Уезд у нас всегда считался неспокойным, в это время даже и особенно. Вся моя работа вертелась почти исключительно на драках, да поджогах. Смертоубийства же если и бывали, то тоже больше в драке, по пьяному делу… И вот в один злосчастный день получаю известие, что в Воскресенской волости в усадьбе помещика Ключинского произошло убийство: убит его родной брат Владимир, петербургский адвокат… Тут уж не драка!

Лечу туда, захватив с собой доктора. Подъезжая к селу Воскресенскому, ищу глазами, прежде всего, нет ли следов пожара, а может и разгрома. Однако, ничего такого не видно. Избы, снег да деревья, особенно снегу много; всё мирно, покойно. Несколько в стороне расположена отличная усадьба, большой дом, хозяйственный постройки. Ну, запущено, конечно, как полагается; так ведь на то же и помещичья усадьба: как же ей не быть запущенной?

Мы, натурально, направляемся в волостное правление. Там уж и становой, и урядник, и старшина[14] с писарем дожидаются.

Пока закуска, то да сё, расспрашиваю станового: — Разгром был? Много сожгли?

Ничего подобного, оказывается, не было. Взяли только и подстрелили через окно молодого Ключинского, находившегося в сарае.

— Кто убийца? Подозрения есть?

Оказывается, убийца неизвестен, и подозрений определённых ещё тоже нет.

— Ну, рассказывайте, как было дело.

Из рассказа станового выяснилось, что вечером пятого декабря оба брата Ключинские — Алексей Алексеевич, помещик, и Владимир Алексеевич, петербургский адвокат, ушли на прогулку в лес после обеда часов в шесть вечера. В семь часов Владимир сказал брату, что он устал и вернётся домой. Алексей же продолжал прогулку один и вернулся к девяти часам. В этот вечер Владимир к чаю не вышел, что, впрочем, с ним и раньше бывало. Около восьми часов со стороны речки прислугой был слышен слабый звук, вроде как бы выстрела, но значения этому никто не придал. Серьёзно хватились Владимира только на следующее утро, когда прислуга, придя его будить, нашла спальню пустой, а постель нетронутой. Начались розыски. Увидел убитого первым лакей Ключинского, часов около десяти утра, Заглянув случайно через оконце в сарай, расположенный над речкой, он увидел молодого барина лежащим на полу в странной и неестественной позе. Он начал его окликать, потом бросился к двери, но она оказалась запертой. Тотчас же вызвали Алексея Ключинского и урядника. Дверь при них же взломали: она была заперта изнутри. В сарае никого не нашли, кроме Владимира, который был уже мёртв. Он был убит пулей в висок; лежал он около окна, причем рана была с той именно стороны, которая была обращена к окну. При нём и вообще в сарае ничего интересного не нашли: носовой платок, золотой портсигар и портмоне с мелочью в карманах, — вот и всё. Даже намёка на какое-нибудь оружие не оказалось.

Таков был рассказ станового. Всё это занесли в протокол.

Труп убитого до нашего приезда и вскрытия оставили в сарае — точно так, как он лежал.

Закусили мы наскоро и тотчас отправились на место преступления. Дорога шла мимо барского дома. Мне пришло в голову зайти по дороге к Ключинскому. Я кое-что раньше слышал и даже, кажется, встречал его в клубе. Это был представитель старого помещичьего рода, женат, имел троих детей. Жена, впрочем, с ним не жила: женщина была со странностями; с мужем ладила плохо. И она, и дети были заграницей, а он им только деньги высылал.

Ключинский жил замкнуто, считался гордым и не особенно далёким, но человеком твёрдым и с характером.

Я отправил доктора и всю свиту вперёд, а сам зашёл в усадьбу. Ключинский меня принял в своём кабинете, представлявшем соединение былого величия и современного упадка: мебель, понимаете, штучного и красного дерева времён Елизаветы Петровны или матушки Екатерины, а суконце-то на письменном столе драное и в чернильных пятнах; великолепнейший какой-нибудь канделябр бронзовый ростом с гвардейского солдата, и тут же лампа рыночная за три рубля с полтиной… Впрочем, бедности настоящей ни в чём заметно не было. Лакей, например, даже был одет во фрак.

Сам Ключинский, замкнутый, холодный, непроницаемый, но вместе с тем утончённо-вежливый, настоящий барин. Одет как с иголочки, — изящно, с лёгкой этакой небрежностью, так, как умеют одеваться только люди, изучавшие этот предмет досконально и с детства.

Встретил он меня со сдержанным выражением горя на лице. Тем не менее, спросил, как я доехал и даже предложил, не особенно, впрочем, настойчиво, позавтракать. Я отказался и после двух-трёх фраз перехожу осторожно к убийству.

Ключинский сразу нахмурился.

— Брат был так кроток, так незлоблив, так со всеми предупредителен, что личной ненависти ни в ком возбудить не мог, — сказал он быстро. — Я могу объяснить убийство только печальными условиями нашего времени и озорством…

— Из ваших слов я заключаю, — сказал я, — что возможность самоубийства или нечаянного убийства… при заряжании револьвера, например, или что-нибудь подобное исключается?

— Безусловно, — отвечал он решительно. — О самоубийстве не может быть и речи, впрочем, как вы сами увидите из обстановки на месте преступления. Брата, ведь, нашли убитым пулей в висок в сарае, в котором он заперся изнутри, причём оружия при нём не оказалось никакого. Единственно разумное и возможное объяснение, — это то, что в него выстрелили через небольшое оконце, прорезанное в сарае…

— А стекло в окне оказалось пробито? — перебил я.

— Стёкол в окне совсем не было вставлено, — отвечал Ключинский.

Мне хотелось ещё до осмотра места преступления и встречи с крестьянами спросить о самом важном. Для этого собственно я и пришёл.

— Скажите, пожалуйста, — начал я, — вы не имеете каких-либо конкретных подозрений… или хотя бы даже простого предположения на какое-либо определенное лицо?

Ключинский посмотрел на меня рассеянно и утомлённо.

— Нет, на определённое лицо не имею, — отвечал он вяло, и потёр концами пальцев веки глаз, как будто от головной боли.

Я остерёгся пока больше его расспрашивать и предложил ему пройти со мною на место убийства.

Нам пришлось идти садом: великолепный, доложу вам, сад… впрочем, это к делу не относится. Две-три дорожки оказались расчищены от снега. В конце сада от одной из них отделялась нерасчищенная, но протоптанная по снегу тропинка, которая вела к одиноко стоявшему сараю.

— Вот это и есть то печальное место, где нашёл смерть мой брат от руки подлых убийц, — сказал Ключинский строго и выразительно.

— Какое назначение имеет это строение? — спросил я.

— Никакого. Оно уже давно стоит без употребления… Ещё в детстве мы любили играть в нём. Но и тогда оно, помнится, стояло пустое.

Мы подошли к сараю, где нас встретил становой пристав, урядник, понятые, а в некотором отдалении порядочная толпа крестьян и ребятишек. Крестьяне держались хмуро и поклонились нам молча. Вокруг сарая снег был сильно утоптан, особенно под маленьким оконцем и перед дверью. Я особенное внимание обратил на оконце: оно было настолько мало, что не могло пропускать много света; пролезть в него взрослому человеку не было никакой возможности. Дверь была взломана; её я тоже осмотрел. Она запиралась простой задвижкой изнутри, но была пригнана настолько плотно, что открыть или закрыть задвижку снаружи не представлялось возможным. После этого я бросил взгляд на окрестности. Сарай стоял на высоком берегу речки, по другую сторону которой была расположена деревня. Через речку тянулось по разным направлениям немало следов. Около сарая росли толстые, хотя и редкие деревья, за которые можно было легко спрятаться. Помещичьего дома не было вовсе видно за садом. Больше ничего интересного я не приметил.

Затем мы вошли внутрь сарая. Тело убитого, одетое в полушубок, лежало у самого окна; руки были раскинуты, одна нога слегка подогнута; на том виске, который был обращён к окну, зияла довольно большая рана. По-видимому, череп дал трещину: небольшая лужа запекшейся крови была на полу около головы. Ни в карманах, ни возле убитого, кроме перечисленных в протоколе вещей, не оказалось ничего. Только на полу было много мусора: валялись окурки, спички, полстраницы старого номера «Нивы» и даже поломанная рогатка с обрывком резины. Я не стал до вскрытия исследовать тело и перешёл к осмотру помещения.

Оно было не особенно велико. Полы местами прогнили, но бревенчатые стены и крыша были крепкими. Никаких других выходов, кроме единственной двери, из сарая не было.

Только три предмета в сарае привлекли мое внимание: стол и два табурета.

— Зачем они тут? — спросил я Ключинского.

Вопрос мой был задан без всякой задней мысли, но Ключинского, как мне показалось, как будто смутил.

— Не знаю, — ответил он с еле заметной запинкой.

— И давно эти вещи тут? — снова спросил я, хотя мои вопросы казались мне самому, правду сказать, не особенно умными.

— Право, не помню… Да, кажется, порядочно, — отвечал Ключинский.

На столе стоял подсвечник с догоравшей светильней; видимо, никем не погашенная свеча догорела в нём до конца. Мне захотелось проверить правильность сделанного мной наблюдения о том, что мои предыдущие вопросы смутили Ключинского, и я решил схитрить.

— Мне кажется, — сказал я простодушно — что создавшаяся гипотеза об убийстве через окно едва ли верна. В 8 часов вечера, когда был слышен выстрел, было уже настолько темно, что снаружи нельзя было ничего видеть в сарае.

Ключинский посмотрел на меня, и мне почудилась в его серых холодных глазах, — посейчас не знаю, почудилось ли только? — насмешка. Впрочем, совершенно очевидная насмешка блеснула в глазах станового.

— Но вы забываете, кажется, господин следователь, про этот подсвечник? — проговорил Ключинский вежливо. — По-видимому, свеча горела именно в это время.

Я небрежно скользнул глазами по подсвечнику и затем быстро спросил помещика:

— Но зачем понадобилось вашему брату ходить со свечой вечером в этот сарай?

Он посмотрел на меня задумчиво и рассеянно (откровенно говоря, я ожидал, что мой вопрос произведёт больше эффекта).

— Не знаю… право, не знаю… Брат был так необщителен… Впрочем, он вообще, по-видимому, любил уединение.

Только и всего.

Осмотр можно было окончить. Я, однако, подошёл ещё к окну. Из него была видна лишь часть села. Большое, недурно построенное здание привлекло моё внимание.

— Это что за здание? — спросил я одного из крестьян, физиономия которого понравилась мне больше других.

— Энтое?.. А это наша училища, вашескородие, — отвечал он благодушно и почтительно, как любят говорить пожилые солдаты молодым офицерам.

— Ты не из денщиков ли? Фамилия твоя как? — спросил я.

— Антон Спиридонов. Из денщиков, вашескородие.

— Так, говоришь, училище?

— Так тошно, земская училища. Четвёртый год уж открыта… И мой мальчишка здеся учится.

На этом и окончился мой осмотр сарая.