Гапур — тезка героя

А я все еще думал, что надо сделать, чтобы побольше походить на настоящую ведьму.

Плохо, что неделю назад мама обрезала мне ногти — теперь они совсем короткие. «Ладно, обойдусь и такими, — решил я. — А вот что делать с волосами? У ведьмы ведь длинные волосы…» Прикидывал я так и этак и надумал прикрыть голову мешком — он вроде платка будет. «А бабушкино платье чуточку подкорочу, — размышлял я. — Тогда в подоле не запутаюсь…»

Короче, бабушка не успела сделать чесночный соус и галушки, как я уже все рассчитал. Первым долгом нашел ножницы, потом выскочил на улицу и, прячась за кустами тута, пробрался на огород.

Сняв одежду с чучела и подрезав подол у платья, я спрятал обноски в свой тайник, — я ж вам уже говорил, у меня есть тайник за дровами, в сарае, там и бабушкина кочерга лежит.

Теперь нужно было ждать вечера. Часов в пять возвращалось с лугов колхозное стадо, и Жовхар выходила на дорогу, чтобы отогнать коров, которые норовили залезть в ее сад. Рядом с садом у знахарки был небольшой клочок кукурузных посадок. Туда я и рассчитывал забраться.

В начале пятого я снова заглянул в дровяной сарай, взял платье и мешок и через три минуты был в кукурузе.

Здесь я переоделся, густо намазал лицо угольком, прихваченным из дома, и стал прислушиваться: не идет ли стадо?

Не знаю, сколько я ждал — час или полтора, но вот земля подо мной загудела эхом далекого топота. Прошло минут десять, и коровье «му-у! му-у!» заполнило всю улицу.

— Хьайча[10]! Хьайча! — послышался голос Жовхар, и я вздрогнул от неожиданности.

«Пора!» — решил я, готовясь встать на ноги.

— Хьайча! Хьайча! — повторила знахарка, отгоняя коров.

Теперь она стояла недалеко от меня: я видел сквозь кукурузные заросли ее лицо — кругленький ротик, кругленький носик и выгнутые полукругом брови.

Я осторожно раздвинул кукурузу и привстал. Жовхар оглянулась, хотела, верно, крикнуть «Хьайча!», но, заметив меня, застыла как камень. Ужас отразился в ее глазах. Если раньше они были кругленькие, то сейчас стали квадратные, — во всяком случае, никогда больше я у Жовхар таких глаз не видел…

Да и понятно, в это мгновение я меньше всего был похож на Гапура: лицо в саже, на теле рваное платье, голова, словно чалмой, замотана старым мешком, — ну, ведьма и ведьма!

— Ты и здесь не даешь мне покоя! — выкрикнул я тонким голоском. — Смотри, знахарка!..

И только я это произнес, как Жовхар завыла на всю улицу:

— Вай! Вай! Вай!

Не переставая вопить свое «Вай!», она подхватила подол платья и бросилась наутек. Это меня так развеселило, что я крикнул ей вдогонку:

— Держи ее! Хватай!

Чуть позже к бабушке заявилась племянница Жовхар. Она сказала, что тетя на той не придет, не может, лежит, мол, в постели, — заболела. Племянница добавила, что от нас она сразу же отправится к доктору Ивану Ивановичу — болезнь у тети Жовхар серьезная, без доктора тут нельзя.

Я сидел ни жив ни мертв. Теперь я ругал себя на чем свет стоит: нужно же было придумать мне такую злую шутку! А если Жовхар умрет? Лоб у меня покрылся холодным по́том от этого предположения…

Бабушка бросила ступку, которой сплющивала чесночные дольки, и, накинув платок, поспешила к Жовхар. Страх за жизнь знахарки погнал меня к калитке. Я осмелился даже заглянуть в окно к Жовхар: что там творится, может, в эту минуту бабушкина подруга умирает?..

Ничего страшного с Жовхар не произошло. Полежала она денек и встала. А как встала — снова принялась обманывать людей.

Но это я вперед забежал. Если же рассказывать все по порядку, то прежде всего надо описать, какое лицо было у бабушки, когда она вышла от Жовхар. В глазах огоньки, будто там кто-то костер зажег, и на щеках красные-красные пятна, — я бабушку такой не видел, честное слово!..

«Жовхар узнала меня и пожаловалась бабушке!» — испугался я.

Надо было предупредить грозу, и для этого у меня был только один выход. Бабушка быстро приближалась ко мне, и тут я закричал:

— Я не хотел, чтобы Жовхар заболела! Бабушка, не хотел!..

Бабушка замахнулась на меня, но не ударила. Она так и стояла рядом с поднятой рукой.

— Ты сведешь меня раньше времени в могилу, — устало и горестно произнесла она.

— Не сведу! — уверял я ее. — Честное-пречестное, не сведу!

Но бабушка не верила мне. Она все качала и качала головой, будто говорила про себя: «Эх, ты!»

Весь вечер в глазах у бабушки горели костерики обиды. Наверное, она жалела, что, встретив меня у калитки, не всыпала как надо. Теперь она исправляла ошибку и ругала меня изо всех сил.

— Я не удивлюсь, если земля разверзнется под тобой! — говорила она. — Ведь со дня своего рождения ты не совершил ни одного хорошего поступка! Люди не видели такого дуралея, как этот шалопай!

Я молчал, боясь еще больше разозлить бабушку. Я даже не сказал ей, что она говорит неправильно: первый раз у нее получилось: «Люди не видели такого дуралея, как этот шалопай!», а во второй: «Люди не видели такого шалопая, как этот дуралей!»

Часов в семь пришел первый гость. Это был дядя Абу. Потом появилась мама — она немного задержалась на ферме, так как хотела закончить вечернюю дойку. Вслед за мамой гости пошли косяком: тетя Напсат и ее муж-киномеханик — отец Сулеймана, внучатый бабушкин племянник, недавно вернувшийся из армии, объездчик Ина́л, двоюродный брат Инала, который, кстати сказать, приходится троюродным братом моему папе…

Набралось людей — полон дом. Все поздравляли меня с переходом в шестой класс, все мне улыбались.

И в тот момент, когда я таял от похвал, бабушка во всеуслышание заявила:

— Не стоит он даже такой похвалы! — Она показала гостям свой мизинец. — Шайтан он, отвергнутый богом!

— За что ты его ругаешь, Хагоз? — недоумевал дядя Абу. — Или он не джигит? Или он уронил честь своего героя-отца?

— «Джигит»! — насмешливо сказала бабушка. — Дуралей он, а не джигит!

— Что же он натворил? — захотел узнать дядя Абу.

Я похолодел: неужели бабушка все откроет?

Но она взглянула на меня, поняла мое настроение и вдруг спокойным голосом произнесла:

— Ничего особенного он не натворил. Плохо меня слушается — вот беда!..

А через минуту гости сидели за столом, ели куриный жижиг-галнаш, и бабушка, зайдя сзади, незаметно для всех погладила меня по голове, словно маленького…

Гости разошлись поздно, когда я лежал уже в постели. В «зале» остались только мама, бабушка и дядя Абу, — я понял это по их голосам.

Сначала они молчали, потом заговорила мама:

— Не знаю, что происходит с Гапуром. До четвертого класса учился хорошо. А в пятом — хуже некуда. Если так дальше пойдет, в шестом начнет двойку за двойкой таскать… Вот что значит, мальчик растет без твердой отцовской руки…

— Ну, это ты зря говоришь, — прервал ее дядя Абу. — Рука у меня тоже достаточно твердая. Несколько дней назад я имел с Гапуром собеседование. Наметили мы с ним кое-какие мероприятия…

— Это какие же? — заинтересовалась бабушка.

— Во-первых, нужно, чтобы он стал практичным, — заговорил дядя Абу. — Во-вторых — целеустремленным… Я ему, кстати, подарил прекрасную «Амбарную книгу». Если он будет записывать в нее все свои поступки и серьезно анализировать их, ошибки сойдут на нет… Вот, например, я в своей работе ставлю отчетность на первое место. За отчетность я и премию получил, и на совещании в Грозном меня отмечали…

— Хорошо, — сказала мама, — а о чем еще ты говорил с Гапуром? Ты ему не сказал, чтобы он налег на русский язык? С тройкой далеко не уедешь. Мог бы и в каникулы позаниматься…

— Мы говорили о выборе профессии, — объяснил дядя.

— Тут и говорить нечего! — вмешалась бабушка. — Гапур будет судьей — так я решила и от своего не отступлюсь!

В «зале» наступило молчание.

— Значит, вопрос о выборе профессии для Гапура остается пока открытым, — вздохнув, заявил дядя Абу.

— Для кого — открытым, а для меня — закрытым! — твердо сказала бабушка. — Уж во всяком случае, в трактористы я внука не отдам! Чтоб он ходил таким же чумазым, как этот безбожник Холак, упаси аллах!

Странное чувство испытывал я, слушая этот разговор. Мне показалось вдруг, что в душе у меня живут несколько человек. Если б они жили мирно, это бы еще ничего. А то ведь нет! Они спорили, косились друг на друга, и голоса их странно напоминали голоса бабушки, мамы, дяди Абу и Гамида Башировича. Я следил за спором голосов и все больше и больше запутывался.

В конце концов, если я хочу быть трактористом, почему мне обязательно нужно стать судьей? Впрочем, в летчики я бы тоже пошел. И в космонавты, хотя, признаюсь, об этом я даже мечтать боюсь. В общем, тут прав голос дяди Абу: вопрос о выборе профессии остается пока открытым…

А как быть с теми записями в «Амбарной книге», делать которые рекомендовал мне дядя Абу? Помогут они мне стать большим человеком или не помогут? Что-то неладно с этими записями. Вот сегодня, например, я вырядился в ведьму и напугал знахарку Жовхар. Что же теперь писать в «Приход», а что — в «Расход»? Да, на свете, оказывается, много вещей, которые не распишешь ни в какие графы…

Голос Гамида Башировича напоминал мне, что я должен спрашивать с себя за каждый поступок и за каждое слово.

Может, так оно и должно быть. Но у меня это не получается! А почему не получается — сам не знаю…

Я вздохнул и перевернулся на другой бок.

«Отворачивайся не отворачивайся, — сказал человек с голосом учителя, — тебе еще придется над этим подумать».

Вот беда — так мне и заснуть не дадут.

«И что вы навалились на меня? — с ожесточением подумал я о голосах. — Выбор профессии, записи в «Амбарную книгу», дополнительные занятия по русскому, — вы что, забыли, что сейчас каникулы?! А что делают ребята в каникулы? Никакими серьезными вопросами головы себе не забивают! Если это неизвестно маме, бабушке, дяде Абу и Гамиду Башировичу, то мне отлично известно. И коли так, да здравствуют каникулы! Да здравствуют несерьезные, веселые каникулы длиной в целых три месяца!»

И, отругав так человечков, мешавших мне спать, я быстро и спокойно заснул.