Будьте готовы, Ваше высочество![сборник 2020]

Братишка

Аню отвезли домой, где мать, плача и всплескивая руками, тотчас уложила ее в теплую постель, прикрыла тридевятью одеялами, напоила малиной, обложила грелками.

А Гешку летчик отвез к себе в номер, так как гостиница была недалеко от берега — ближе, чем больница и детдом.

Когда в номер явился доктор, Гешка уже лежал на кровати, докрасна растертый, одетый в теплое, просторное вязаное белье летчика — «специально арктическое», как сказал Климентий. Кожа на всем теле горела после немилосердных растираний. Горячие бутылки жгли Гешке пятки и бок.

— Терпи, терпи! — говорил Климентий.

Летчик, в теплой фланелевой пижаме, хвативший спирту, едва разбавленного водой, покрякивая, шагал по комнате, шлепая огромными мохнатыми туфлями. Доктор велел Гешке вылежать денек и ушел.

— Ну как, ничего, обсох? — спрашивал летчик, подходя к кровати.

Гешка блаженно морщил нос. Должно быть, улыбался там, под теплым одеялом, укрытый до самого носа.

— А отыграться все-таки не успел, — поддразнивал его летчик. — Три — два в пользу девчат осталось. Ну, не горюй! В другой раз три забьешь, как окончательно обсохнешь. А сейчас — спать!

Летчик задернул полог. А Гешка опять забеспокоился.

«Вот как скажут ему, как я про него всем врал и братом воображал, так он живо меня отсюда и фьюить!.. — мучился Гешка. — Нет, лучше потом сам скажу… Только немножко после».

Вскоре в номер принесли высушенные вещи Гешки и учебники, забытые им у исад. Но Гешка уже спал.

Когда он проснулся наутро, летчик был совершенно одет, при орденах и даже в фуражке. Он, видимо, собирался уезжать.

Под окном то громче, то тише урчал прогреваемый мотор автомобиля.

Климентий Черемыш сидел за столом, что-то читал, пожимая плечами и сдвигая фуражку на затылок. По широкому выразительному лицу его гуляла гримаса веселого недоумения. Он смешно таращил глаза, надувал щеки и делал губами «пуф-пыф».

Гешка проснулся с твердым намерением сразу же все рассказать летчику. Он не мог больше скрывать.

«Он меня спас, а я от него секрет держу, да еще про него самого! Узнал бы, так не спасал, наверно…» — мучился Гешка.

— А, проснулся, утопленник, щука подледная! — закричал летчик.

Широко шагая, он подошел к постели и встал, упершись руками в бока и покачиваясь с каблука на носок.

— Слушай, это твой тут задачник принесли? Я, брат, ничего не понимаю! Тут вместе с ним письмо принесли. В задачник вложено. Адресовано мне. Вот видишь: «Герою Советского Союза Климентию Черемышу». Я, значит, взял его, распечатал, а там какая-то ерунда. Вот смотри: «Уважаемый товарищ Черемыш! Дирекция третьей северянской средней школы вынуждена обратить ваше внимание на неуспеваемость и недисциплинированность вашего брата Черемыша Геннадия, ученика пятого класса…» Ну, и так далее. Я что-то ничего сообразить не могу. При чем тут я? У меня никакого брата нет и не было.

— Это про меня… — сказал Гешка, хлопая глазами и чувствуя, как начинает ему колоть щеки прилившая к лицу кровь. — Но неуспеваемость за последнее время только. Честное слово, правда…

Эх, почему в полу нет проруби! Он готов был бы еще раз провалиться…

— Погоди, — настаивал летчик. — Ну хорошо, ты не успеваешь, а я тут при чем? Написано: брат.

— Это я — брат, — пробормотал Гешка.

— Ты — брат? — удивился летчик.

— Ну, как будто брат…

— Чей брат?

— Ваш будто…

— Мой?

— Угу…

— Нет, ты, верно, простуду все-таки схватил. Жар у тебя, я вижу. Дай-ка я тебе градусник…

— Да нет же… у меня нормальная! — в отчаянии завопил Гешка. — Это я просто… будто вы и, словом, я…

— Ну, ты, да я, да мы с тобой. А дальше?

— Вы не серчайте только… Я сейчас скажу…

И он, всхлипнув, накрылся с головой одеялом.

Выслушивать нехитрую Гешкину исповедь летчику пришлось сквозь толстую байку. Климентий попробовал было пощекотать высунувшуюся пятку. Но грешник ни за что не вылезал на свет.

— Я два года… все про вас воображал, — слышалось из-под одеяла. — И по занятиям я из-за вас хорош был… и по авиации тоже старался. Можете спрашивать. Я все отвечу. И девиацию знаю… и триммер… Вы спрашивайте… Ну что хотите спросите.

— Чего ж тебя спрашивать? Вот пристал вдруг… Ну ладно. Как вот, скажи, допустим, ты бы машину посадил при боковом ветре, если, скажем, вынужден сесть или подходы иначе не позволяют?

— Посадка при боковом ветре производится при ветре, дующем справа или слева от направления посадки, — зарапортовал совсем иным голосом Гешка под одеялом. — Сажать при работающем моторе? — деловито спросил он.

— Ладно, Бог с тобой уж, сажай с работающим.

— Тогда, значит, надо скользить на крыло туда, откуда ветер. И по-над землей выровняться, и газануть как следует, чтобы шибче садиться, чем если как всегда.

— Фу-ты история! — изумился летчик. — Прямо на три точки. Откуда это ты?

Через четверть часа Климентий знал уже все. Сперва он хмурился, потом только головой качал.

— Ну, вылезай, вылезай!.. Нечего уж теперь скрываться… — говорил он, расхаживая по комнате. — Что же, брат так брат! У меня таких братишек в каждом городе по двадцать человек. Честное даю слово! Не все, правда, себя так уж родственниками заявляют, но тоже вроде свояки. У меня даже переписка налажена: они о своих делах, о школе, а я — о своих! Работящие ребята! Но ты уж того, брат Гешка, немного лишка перехватил. Ты бы уж, в крайнем случае, один про себя играл, а то, видишь, и других в дело запутал. Да, неловко получается. Корысти, верно, тебе никакой, да врать не надо. Врать — это без пяти минут последнее дело.

— А последнее какое? — спросил Гешка.

— Последнее дело, — сказал Климентий Черемыш, садясь на край постели, — последнее дело, Геша, — это если долг свой, понимаешь, дело, которое тебе поручено, и вот завалить. По-нашему это значит самое распоследнее дело. Понял?

— Понял, — сказал Гешка.

— То-то…

Летчик легонько потрепал его за нос:

— А у тебя, значит, тоже, как и у меня, однофамильцев хоть пруд пруди, а родни никого?

— Нет, у меня сестра в Москве есть. Только так… — Гешка махнул рукой. — Хоть и старшая сестра, ну неинтересная. Она, знаете, это… шьет, в общем.

— Портниха, что ли? — догадался летчик.

— Да, вроде. Там они какие-то спецодежды кроят.

— Ну что ж, тоже хорошее дело, — сказал летчик. — Без штанов, брат, тоже далеко не полетишь. Вот у нас вопрос с костюмами во время перелета был очень серьезный. Знаешь, нам какие костюмы сконструировали? Вот именно — сконструировали: про этот костюм и не скажешь — пошит. В старину говорили — шубу построить. Вот эти-то костюмы действительно построены. Можешь себе представить: гагачий пух, кожа, шелк, тройная прокладка, особая, теплая, непроницаемая, да еще электрическое подогревание. А ты говоришь — портниха…

Летчик встал, прошелся из угла в угол, потом опять подошел к кровати:

— Ну, как же теперь нам все это расхлебать?.. Может быть, так и оставить? А? Пускай их себе думают, что братья. А? Как по-твоему?

Он наклонил голову и из-под широкого лба испытующе посмотрел на Гешку. Гешка молчал.

— Ну? Или как? — торопил летчик.

— Н-н-нет, — выдавил из себя Гешка, — это уж не годится. Лучше пускай уж знают. Все равно. А то какой же это я вам брат буду, если трусить и врать все? Нет уж!

— Это вот хвалю! Это подходяще! — воскликнул Климентий. — За это прямо впору бы и побрататься с тобой. Ладно, я уж в школе сам все это обделаю. Дразнить не будут.

Потом он вдруг сделался строгим, подтащил к кровати тяжелый стул, с грохотом поставил, сел на него верхом, скрестил руки на спинке.

— Вот что, друг: назвался братом, так уж изволь во всем соблюдать соответствие. Ну-ка, будя валяться! Вставай, одевайся, и давай-ка поговорим начистоту. Что же это ты? А? Зовешься моим братом, а в учебе такой тихоход? По дисциплине у тебя тоже все гайки расконтрены. Никуда это не годится! Если уж хочешь быть братом, так давай условимся: фамилию высоко нести — не конфузить. Ты мне фамилию не порть! А то либо мне, либо тебе ее менять придется. Да и за чем дело стало? Теперь ведь учиться — одно удовольствие. Вот я посмотрел тут у тебя задачки. Легкие. Я уж тут от нечего делать взялся, пяток решил. Вот в наше, брат, время… Отдали меня в ученики… Так мастер, бывало, чуть что, как приложит счетной линейкой по загривку — дважды два, — вот тебе и вся арифметика!

— Ну да, и у нас есть, попадаются трудные задачки, — возразил осмелевший Гешка. — Вот там в конце одна птичкой отмечена. Ее у нас никто в классе решить не может. Нам задали к уроку, а никто не решил.

— А ну, давай сюда твою задачку! — сказал летчик и, сняв фуражку, бросил ее на стол. — Эта? Так! Условие вполне подходящее. Ну-с, с чего начнем? Угу, понял! Дело ясное, проще пареной репы. Что там у нас? Двести пятнадцать, восемь десятых. Так, четыре пишем, шесть в уме… Очень распрекрасно! Теперь приписываем сюда. Сколько мы с тобой в уме держали?.. Так. Отлично. Теперь раскроем скобки.

Под окном нетерпеливо заверещала машина.

— Ничего, подождет! — сказал летчик. — Главное тут — не спешить.

В эту минуту зазвонил телефон.

— Ну, невозможно заниматься! — рассердился Климентий.

Он снял трубку и накрыл ее подушкой.

— Так на чем мы остановились? Угу. Теперь делим это. Остается вычесть. Ну, и чего ж тут трудного!.. Все. Пожалуйста, чисто, как говорится.

Довольный Климентий надел фуражку, пошел к вешалке, стал облачаться в шинель.

— А в ответе вовсе не так, — сказал Гешка, заглянув в конец учебника.

— То есть как это не так?! — изумился летчик, возвращаясь к столу. — Гм! Действительно, совсем не так. Погоди, погоди, тут мы где-то с тобой напороли. Не может быть, не может быть! Нет, тут все правильно. Гм! История… Я полагаю, это в задачнике опечатка. Теперь часто бывает. Вот если выберут в депутаты, непременно вопрос поставлю насчет опечаток.

— Нет, у нашего учителя точка в точку по ответу вышло, — неумолимо отвечал Гешка. — Он нам показывал, как делать. Я забыл только.

Климентий, как был, в шинели, подсел к столу. За окном нетерпеливо гудел автомобиль. Под подушкой хрипела и курлыкала снятая трубка.

— Гм! Запарка у нас получается, — сказал летчик и сбросил шинель. — Ну, давай рассуждать вместе.

В это время кто-то постучал в дверь. Сперва слабо и робко, потом крепче и увесистей. Гешка прислушался.

За дверями топтались и спорили.

— Иди ты вперед, — услышал он и узнал голос Риты.

— А почему это я? Пускай вон Лукашин идет, — донесся басок Плинтуса.

Гешка испуганно взглянул на летчика:

— Ребята там… из нашего класса…

Летчик поднял голову от тетрадки:

— Что говоришь? Ребята? Вот и хорошо! Сейчас ты им прямо так сам все и скажешь.

— Нет… Я лучше уйду… Я потом… — залепетал Гешка.

— Ну что ж, уходи. Уйти — дело нехитрое. Остаться — вот это да! Ну, так как решаешь?.. Ты вот оденься пока.

Летчик, задернув полог, пошел открывать дверь.

Теснясь и прячась один за другого, отдавливая друг другу ноги, стараясь держаться около стен, вошли Рита, Плинтус, Лукашин, Званцев, а с ними еще трое ребят из пятого «Б». Летчик поздоровался со всеми по очереди. А Плинтус, поздоровавшись, быстро обошел за спинами ребят и ухитрился пожать руку героя еще раз… Все расселись — кто на стулья, кто на диван. Ребята смотрели на летчика и молчали.