Король цирка

По окончании номера зрительный зал взорвался восторженными аплодисментами.

По окончании номера зрительный зал взорвался восторженными аплодисментами. А затем все бросились поздравлять отважного гимнаста. Эквилибристы, фокусники, вольтижеры, клоуны, цирковые борцы, дрессировщики обнимали Миклоша, пожимали руку и искренне восхищались его мастерством. Все это международное цирковое сообщество, прибывшее сюда из самых разных концов света — здесь был даже австралийский шпагоглотатель, — торжественно приняло его в свои ряды, безоговорочно признав королем цирка. Поздравляли и его наставников, и господина Сидоли, который с удовольствием раскланивался, принимая выражения восторга на свой счет. У всех было приподнятое настроение, и только Миклош чувствовал себя не в своей тарелке.

«За что мне все эти овации и похвалы? — размышлял он, понуро бредя в свою грим-уборную. — За то, что я не сломал себе шею?»

И ему нестерпимо захотелось увидеть родной дом, деревеньку на берегу Тисы, отца и дядюшку Мартонфалви, сидящего со своей неизменной трубкой во дворе под тутовым деревом.

— Что с вами, месье Касони? — раздался совсем рядом голос, который вывел его из задумчивости.

Миклош поднял голову — и увидел директора цирка.

Он не сразу нашелся с ответом. Ему не хотелось изливать душу перед посторонним для него человеком, который вряд ли понял бы его.

И он неожиданно для самого себя выпалил:

— Я хочу собаку. Пастушью собаку — из тех, что водятся в венгерских степях.

Господин Сидоли улыбнулся:

— Вы не поверите, месье Касони! Я как раз шел к вам, чтобы спросить, какой подарок вы хотели бы получить в награду за первое выступление в моем цирке.

— Я хочу собаку! — повторил Миклош.

— Хорошо, будет вам собака, — пожал плечами директор цирка, привыкший к причудам артистов. И внезапно, словно эта мысль только что пришла ему в голову, воскликнул:

— Ага, я понял, почему вы хотите венгерскую пастушью собаку! Вас что-то гложет. И я уже знаю, что именно. Ностальгия.

И Миклош вынужден был признать, что этот многоопытный, умудренный жизнью человек абсолютно прав. А господин Сидоли продолжал:

— Выкиньте из головы эти глупости, месье Касони. Наш дом — весь мир. Сами подумайте, кому в Венгрии нужен человек-птица? Там и цирка-то такого нет, где вы могли бы продемонстрировать свое искусство.

И Миклошу вновь пришлось признать правоту господина Сидоли. Вернуться на родину в качестве бродячего циркового артиста и опять влачить жалкое полуголодное существование — после того как он добился всего, о чем можно только мечтать?

Он понимал, что к прошлому нет возврата, но в глубине души что-то мешало ему смириться с этой мыслью.

Через несколько дней по всему городу были расклеены афиши, извещавшие парижан о выступлении «короля цирка». На этих афишах художник изобразил Миклоша в натуральную величину, парящим в воздухе в своем нарядном серебристом трико с золотыми крыльями.

Эти афиши сразу привлекли всеобщее внимание — возле них постоянно толпился народ, и только и разговоров было, что о готовящемся представлении.

Миклошу так понравились эти афиши, что он решил послать одну отцу, в Венгрию. Покинув тайком родные края, он изредка писал Яношке о своих приключениях, о том, что ему пришлось пережить за время странствий. И теперь наконец он может сообщить о своем триумфе. Взяв афишу, он отправился на почту, с замиранием сердца размышляя, как воспримет это отец. Будет ли он рад успехам своего блудного сына или все еще таит на него обиду?

Углубившись в свои мысли, Миклош не сразу обратил внимание на человека, который поклонился ему, сняв при этом шляпу. И только когда тот проделал это вторично, рассеянно полез в карман за мелочью, подумав, что перед ним обычный уличный попрошайка. Но в кармане оказалась всего лишь одна монета, и, вынув ее, Миклош обнаружил, что это серебряный талер, полученный когда-то в Дебрецене от бывшего семинариста.

— Да это же мой талер! — послышался знакомый голос. — Так тебе удалось его сохранить!

Миклош поднял голову и, приглядевшись, воскликнул:

— Господин Буго! Как я рад вас видеть!

Пал Буго порывисто обнял его и растроганно забормотал:

— А мне-то сначала показалось, что ты возгордился и не хочешь узнавать меня… Но я никогда не ошибаюсь в людях. Нет-нет, ты ничуть не изменился. Все тот же славный парень. Я смотрю, и талер сохранил, который я тебе дал.

— Сохранил, господин Буго. И он принес мне удачу. Все кости у меня целы, хотя я имел массу возможностей их переломать.

— Мы все знаем, — кивнул Пал Буго. — Наслышаны о твоих приключениях и рады, что тебе удалось добиться таких успехов. Я привез сюда Белу Винцехиди — показать ему Париж, и мы сразу купили билеты на первое представление с твоим участием… Представь себе, мы приехали сюда на поезде, — добавил он ворчливо, — хотя я уже дважды проделывал этот путь пешком.

— Вы все такой же, господин Буго, — улыбнулся Миклош. — Ничуть не изменились.

— Зато тебя прямо-таки невозможно узнать, — с живостью отозвался бывший семинарист-проповедник. — Повзрослел, возмужал. Гляди-ка, уже и усы пробились!.. Воистину надо иметь такое зрение, как у Пала Буго, чтобы различить тебя в этой толчее.

— Что у нас дома? Как там дела? — обеспокоенно спросил Миклош.

— Все в порядке. Ничего такого, слава Богу, не стряслось. Конечно, твой отец постарел, но еще больше состарился дядюшка Мартонфалви. А Яношка поступил в университет, будет учиться на юриста.

О многом еще хотелось Миклошу спросить у Пала Буго, но тот уже заторопился к своему воспитаннику, пообещав, что зайдет сразу после представления.

И вот наконец наступил этот долгожданный вечер. Публика до отказа заполнила весь огромный амфитеатр, так что яблоку негде было упасть. Войдя в свою гримерную, Миклош увидел белую пастушью собаку — обещанный подарок господина Сидоли.

— Здравствуй, Тиса! — воскликнул Миклош, с ходу дав ей имя. Собака, услышав родную венгерскую речь, встрепенулась и радостно завиляла хвостом.

Миклош быстро переоделся. Оркестр уже играл вступительный марш. Господин Сидоли нетерпеливо постучал в дверь гримерной:

— Месье Касони, ваш выход!

Когда Миклош вышел на арену, его охватила глубокая апатия. Не было ни волнения, ни страха, словно ему предстояло выполнить какую-то привычную и давно опостылевшую процедуру. Мистер Бомби натянул канат, и Миклош с невероятной быстротой забрался под самый купол. Рискованный полет был выполнен так же мастерски, как и на репетициях. Миклош летел вниз с огромной высоты, и золотые крылья у него за спиной ослепительно сверкали в лучах прожекторов. По точно рассчитанной траектории он преодолел расстояние примерно в двадцать саженей — и немец, висевший на своей трапеции вниз головой, уверенно поймал его за руки, и уже через несколько секунд Миклош стоял на арене.

Никогда еще завсегдатаи этого цирка не видели ничего подобного. Несколько слабонервных дам, взвизгнув, упали в обморок. И началось светопреставление. Публика не на шутку разбушевалась, в неистовстве опрокидывая кресла, и казалось, что стены цирка содрогаются от грома оваций. Этот невообразимый гвалт ошеломил и парализовал Миклоша. Ему вдруг стало не по себе, почудилось, что купол над ним раскалывается на две части, а земля качается и уходит из-под ног. В груди как будто что-то оборвалось, он зашатался и впервые в жизни потерял сознание.

Он не помнил, как его подняли и увели с арены. Помнил только, что директор уже позже с трудом вывел его на поклон к восхищенной публике. Миклош увидел на манеже букетик белых цветов, брошенный, вероятно, из какого-то верхнего яруса, поднял его и, снова зашатавшись, вцепился в руку директора.

В гримерной он рухнул на стул и чуть слышно пробормотал:

— Господин Сидоли, мне плохо…

— Врача сюда! Скорее! — крикнул директор и, пристально поглядев в глаза юноши, тяжело вздохнул. — Несчастный! Все кончено. Больше вы уже не сможете выступать.

Публика все никак не успокаивалась, бурно выражая свой восторг, а герой этого дня снова потерял сознание.

Солнце уже стояло высоко в небе, когда Миклош очнулся и обнаружил, что лежит на кровати в своей маленькой комнатке. И сразу увидел у себя на одеяле букетик белых цветов, который кто-то бросил ему на арену. Он понюхал эти цветы — и его бледное лицо порозовело от их аромата. И тут из букета выпала тонкая бумажная ленточка. Сердце Миклоша затрепетало от волнения, когда он заметил выведенное на ней бисерным почерком имя: Серба.

Но на одеяле лежало и еще что-то. Это была телеграмма. Он развернул ее, прочитал — и на лбу у него выступил холодный пот.

В телеграмме было написано:

«Срочно приезжай. Папа умер. Янош».

Так вот почему он первый раз в жизни упал в обморок и так и не смог насладиться славой, к которой так долго стремился.