Так и было

ПИСЬМО

Кто-то постучал, и Галя отворила дверь. На площадке стоял их старый знакомый, почтальон, и протягивал письмо.

— От папы! — воскликнула Галя и сжала в руке маленький бумажный треугольничек. Да, это было письмо с фронта, письмо от папы.

Больше двух месяцев не получали они от него ни строчки; волновались, не спали по ночам и плакали тайком друг от друга. А сейчас Галя держала в руках самое настоящее, самое драгоценное на свете — папино письмо — и смеялась от радости.

Через минуту она уже знала, что папа их жив и здоров и послал им в этом месяце четыре письма. Что от них он давно не имеет вестей и день и ночь думает о том, как живут они в осаждённом Ленинграде.

Галя аккуратно разгладила письмо и прочитала ещё раз. Потом она сложила его, спрятала на груди и посмотрела на часы. До маминого прихода с работы оставалось ещё очень много времени. Неужели всё это время мама не будет знать, что от папы пришло письмо?

— Пойду к маме на работу, — решила Галя.

Мамина фабрика была далеко, трамваи не ходили, и Галя знала, что ей придётся долго идти заснеженными улицами. Но сейчас это её не пугало. Она представляла себе, как обрадуется мама, увидев письмо, и ей становилось так весело, что хотелось петь и смеяться.

Во дворе она увидела Вовку. Верный друг вызвался её проводить. Они вышли из своего дома и направились к Невскому проспекту. Долго шли молча, с тоской и обидой смотрели вокруг.

Как сильно изменился их город за эту длинную и страшную блокадную зиму! Разбитые и обгорелые дома, выбитые стёкла, чёрные отверстия от попавших снарядов, воронки на мостовых.

Вот большое красивое здание. До войны в нём была школа, а совсем давно, ещё до революции, женский институт. Сейчас здесь разместился госпиталь. Сюда привозили с фронта раненых и контуженых бойцов… И на этот дом, где лежали больные, беспомощные люди, фашисты тоже сбросили бомбу.

На главной улице Ленинграда, на Невском проспекте, все витрины забиты досками, и в магазинах темно, как ночью на улицах. На Аничковом мосту, что лежит через речку Фонтанку у самого Дворца пионеров, не видно знаменитых коней и их укротителей. Этих громадных коней ленинградцы зарыли глубоко в землю, чтобы в них не попала фашистская бомба или снаряд.

И теперь Аничков мост выглядит пустым и скучным, словно кто-то его обокрал.

Но до реки Фонтанки Галя и Вовка не дошли. Они свернули раньше и вышли на Владимирский проспект. Не успели они пройти по нему и двух кварталов, как завыла сирена… Значит, летят фашистские самолёты. Вовка сказал:

— Может, не будем прятаться?

Галя вздохнула:

— Мне тоже не хочется. Да ведь я маме слово дала…

И они вошли в ворота большого дома. На стене была нарисована стрелка и под ней надпись: «В убежище!» В этом убежище они просидели около часа, и Галя успела два раза прочесть папино письмо.

Сначала тихонько про себя, а потом вслух для Вовки. Вовка слушал, нахмурив брови, а потом сказал:

— Очень тихо они воюют. Если бы я был на фронте, я бы воевал не так. Я бы день и ночь бил фашистов. Я бы ни одной минуты покоя им не дал.

— А ты думаешь, наши солдаты им покой дают? Ого! — сказала Галя. — Пошли. Отбой.

Они опять шли по улице и опять не могли оторвать глаз от покалеченных и разбитых домов. Вот на этом углу совсем ещё недавно стоял небольшой двухэтажный дом. Фугасная бомба попала в соседнее высокое здание, а маленький домик снесло воздушной волной, и он превратился в груду кирпичей, железа и деревянных обломков.

— Смотри, — говорит Галя Вовке, — ведь разбиты самые обыкновенные мирные дома. И возле нас так же: в госпиталь попал, в детскую консультацию и в овощную лавку… Если бы ты знал, как я их ненавижу!

— Знаю. А они опять палят. Слышишь?

Галя и Вовка бегом бросились в ближайшее парадное. Там тоже было написано, что «убежище во дворе направо», но в убежище они не пошли. Вовка успокоил Галю, сказал, что в это парадное снаряд залететь не может. Не с той стороны обстрел.

— И все-таки страшно, — вздохнув, сказала Галя… — Никак не пойму тех людей, которые ничего не боятся. А я и бомбёжки, и обстрела — всего боюсь.

— Так, может, вернёшься домой? А я один схожу.

— Что ты! Я буду прятаться, а ты пойдёшь один? — возмутилась Галя. — Я потерплю. Мне страшно, но не особенно. А главное, я хочу увидеть, как обрадуется мама.

Стрельба наконец прекратилась. Вовка выглянул за дверь и сказал:

— Пошли, пока тихо.

Вскоре они подошли к перекрёстку, не похожему на другие перекрёстки, потому что здесь было не четыре угла, а пять. Пять улиц лучами сходились к одной точке, и трамвайная остановка называлась тут «Пять углов».

— У тебя ноги не мокрые? — заботливо спросил Вовка.

— Нет. Только болят немного. А как ты думаешь, такой блокады, как ленинградская, никогда раньше не было?

— Конечно, не было. В старину тоже бывали города в осаде, но ведь с самолётов тогда не бомбили, самолётов тогда ещё не было, из тяжёлых орудий тогда не стреляли.

А потом о блокаде они уже больше не вспоминали, а всю остальную дорогу говорили об интересных книжках. Галя любила читать книжки про школу, а Вовке больше нравились приключенческие повести и о путешествиях.

Так потихоньку и добрались они до маминой фабрики. На часах возле проходной было без десяти минут пять. Значит, мама уже кончает работать, и разыскивать её в конторе или в цеху нет никакого смысла. Галя и Вовка решили подождать её на проходной. Скоро мама вышла. Увидев ребят, она остановилась и прикрыла рукой глаза: верно, подумала, что случилось что-то плохое. Галя подошла, обняла маму и вложила ей в руки письмо.

— От папы! — сказала она. — Он жив и здоров!

Мама торопливо развернула письмо и стала читать, с трудом разбирая слова, потому что на глаза её всё время набегали слёзы. Но это было от радости, и Галя не мешала ей плакать.

У ворот стояла машина, гружённая солдатскими фуфайками, которые шили на этой фабрике. Шофёр Катерина Васильевна приоткрыла дверцу и крикнула маме:

— Нам по дороге, садитесь, я вас подвезу!

Галя и Вовка страшно обрадовались. Катерина Васильевна помогла им забраться в кузов и устроиться на ватниках. А мама села в кабину.

Ехать было очень хорошо. Просто даже отлично. Где-то далеко, должно быть за островами, садилось прохладное мартовское солнце. Вовка рассказывал Гале о новой, недавно прочитанной книжке. А мама в кабине, наверное, в десятый раз перечитывала папино письмо.