Так и было

ВАСЕНЬКА

В начале первой блокадной весны в Ленинграде в один из дворов на улице Некрасова упала бомба замедленного действия, и пришлось поспешно эвакуировать всех жильцов.

Но рассказ будет не о бомбе, не о том, как её выкапывали и обезвреживали, — этого я не видела, — рассказ будет о другом.

Полине Ивановне, коменданту большого дома по улице Восстания, тоже прислали двух детей из заряженного бомбой двора. Девочку и мальчика, Люду и Васеньку. Девочка выглядела тринадцатилетней, но в разговоре выяснилось, что ей скоро шестнадцать, а мальчику было семь.

Очень худенькие и бледные, оба белокурые и большеглазые, они напомнили вдруг Полине Ивановне героев её любимой детской сказки про сестрицу Алёнушку и братца Иванушку, и она почувствовала к ним какую-то особенную симпатию.

Дети стояли перед ней, вытянувшись, как два солдатика, и кротко ждали своей участи. В руках у мальчика был ящик с его игрушками, девочке оттягивали руки две большие сумки с домашними вещами.

— Где же мне вас устроить, чтобы было вам потеплее? — сказала Полина Ивановна и задумалась.

Поселить детей в какую-нибудь пустую, за зиму выстудившуюся и обледеневшую комнату было невозможно. Там и до лета квартира не обогреется, даже если поставить железную печурку. Да и где взять дрова?

Пораздумав, Полина Ивановна решила устроить детей в комнату, смежную с конторой, где раньше была бухгалтерия, а теперь стоял старый диван, стол и стулья. В конторе топилась печка, её тепла хватало на обе комнаты.

Девочка сразу согласилась и стала устраиваться на новоселье.

Полина Ивановна своим зорким взглядом не могла не заметить, в каком порядке были детские вещи: бельё постирано и даже поглажено, две кастрюльки — сияют. Мальчишка был беленький, будто только что умытый, а в то время и взрослые не могли похвалиться чистотой. Полина Ивановна сказала об этом Люде.

— Так у нас в доме уже второй месяц идёт вода, грех не помыться и не постирать, — объяснила ей Люда. — А дрова папа нам ещё той весной купил и привёз. Мы и соседям давали.

— И никто в нашей квартире зимой не умер, потому что было тепло, — сказал Васенька.

Потом Люда рассказала Полине Ивановне, что всю эту зиму они с братом прожили вдвоём. Отец их воюет на Карельском перешейке, а мать ездит проводником по железной дороге между Москвой и Горьким.

— Раньше она ездила «Стрелой» между Москвой и Ленинградом, но немцы перерезали путь, и мама не смогла к нам вернуться. Она нам пишет и всё спрашивает: часто ли плачет её дорогой сынок, её белый голубок — Васенька? И сильна ли растерялась Люда, оставшись одна в такое тяжёлое время?

…Нет, Люда не растерялась. Было голодно, было холодно, было страшно, но Люда не пала духом. Не маленькая.

Васенька, правда, вначале поплакивал: ни папы с ними, ни мамы. По ночам падают бомбы, спать нельзя, и надо сидеть в убежище. Есть всегда хочется, а хлеба дают маленький кусочек. Хныкали и другие ребята, но не все. Некоторые даже смеялись и играли в убежище в лото и в «тише едешь — дальше будешь». А один мальчишка, тот, у которого дома съели его футбольный мяч, говорил, что если фашисты узнают, что ленинградские дети плачут, так они очень обрадуются. Плакать нельзя. И Васенька, не желая радовать фашистов, сдерживал слёзы. А Люда, если когда-нибудь и всплакнула, так никто этого не видел. А вообще — вряд ли. Некогда ей было заниматься глупостями.

В школе разместился госпиталь, и она стала работать в нём санитаркой. Врачи заметили, какая она аккуратная и как ласково разговаривает с ранеными, и посоветовали ей поступить на курсы медицинских сестёр. И она стала учиться.

Конечно, жилось им трудно. В начале зимы ещё были маленькие запасы, мать, уезжая в рейс, всегда оставляла дома продукты. Ведь Люде надо было тогда и в школу, и уроки учить, и покормить Васю с папой. Когда же ей было бегать за крупой или за макаронами!

Всё, что у неё было, Люда собрала, подсчитала и поделила на каждый день. Каши она теперь уже не варила, только — суп. Картошки тоже не жарила, хоть Васенька и очень просил, а клала по две штучки в похлёбку. Зато и соседской девочке выделяла она иногда тарелку супа.

Было голодно. Съели бы, кажется, в пять раз больше, но надо было терпеть. Зато протянули со своими продуктами до конца января. А в феврале стало уже легче. Стали выдавать полную норму хлеба, сахар, масло. А Васеньке раз в десять дней плитку шоколада. Он, конечно, мечтал съесть её сразу, но Люда делила плитку на несколько дней. Худенькая, маленькая была эта Люда, а характер крепкий!

На новой квартире Люда была занята по-прежнему: утром — госпиталь, потом — курсы. Вечером она варила Васеньке суп и оставляла на другой день.

Булочная была здесь рядом, и свой хлеб Васенька получал самостоятельно и за день съедал. А вечером Люда приносила свой паёк и делилась с братом. Васенька сперва отказывался у неё брать, но она убедила его, что сыта, потому что обедает в госпитале, и этот хлеб всё равно останется и засохнет. Васеньке было жалко губить такой мягкий, такой прекрасный хлеб, и он помогал ему не сохнуть.

Бомбу на Некрасовской улице выкопали и обезвредили, жильцы вернулись в свои квартиры. Но в комнате у детей воздушной волной выбило стёкла, и они всё ещё жили на улице Восстания под крылом у Полины Ивановны.

За это время и с ребятами из нового дома у Васеньки завязались отличные отношения. Старшие девочки во время воздушной тревоги и обстрела уводили его в убежище, читали ему там книжки. А в хорошую погоду, если не было стрельбы, он вместе со всеми гулял во дворе. Люда могла спокойно ухаживать за ранеными и учиться на курсах.

Но однажды случилось происшествие. Васенька получил утром хлеб, положил его в карман, нарочно сшитый для этого Людой, расплатился и отправился домой. На крыльце его поджидали две девочки Таня и Галя. Галя спросила:

— Хлеб получил?

— Вот он. Хочешь кусочек? — сказал Васенька и опустил руку в карман. Хлеба там не было. — Потерял, — растерянно сказал он. Сел на ступеньку и закрыл руками лицо.

— Потерял? — эхом откликнулась Таня. — Как же это ты так?

— Чепуха, — сказала Галя. — Карман глубокий — не мог он его потерять. Забыл в булочной на прилавке. Сейчас мы с тобой, Таня, сходим и возьмём его. — И девочки убежали.

Полины Ивановны в конторе ещё не было. Васенька попробовал заняться игрушками — неохота! Через несколько минут дверь отворилась, и на пороге появились девочки. Галя сказала:

— Вот видишь, я угадала. Твой хлеб лежал на прилавке. — И она протянула Васеньке довольно большой кусок.

— И хватит тебе тут киснуть, вон солнышко как отлично греет, иди-ка скорей гулять, — велела Таня.

— Гулять я пойду, — согласился Васенька, — а хлеб есть не буду. Не мой это хлеб, а ваш. У меня же была горбушка. И лучше вы меня не обманывайте.

— Да кто же тебя обманывает, пошутить нельзя, — возмутилась Галя. — Представь себе, что этот хлеб мы тебе подарили. Ешь и не выдумывай!

— Самого чуть видать, а характер тоже уже ленинградский, — добавила Таня. — Поешь и беги во двор.

Во дворе, у входа в убежище была большая куча песку. Её привезли ещё осенью, чтобы тушить зажигательные бомбы. Но бомб в этот двор падало мало, и песок остался. Сейчас он был тёплый и сырой, и очень приятно было из него строить и лепить.

Ребята построили крепость и крепостной вал. Серёжа принёс зелёный танк, а Васенька зенитную пушку, и они установили их на валу. Очень хорошо получилось. А потом все устали и разошлись отдыхать.

Полина Ивановна была в конторе. Она согрела Васеньке суп, велела ему помыть руки и обедать, а сама стала говорить по телефону.

Васенька ел суп и прислушивался к разговору. Полина Ивановна просила кого-то, чтобы тот дал ей стёкол вставить в разбитые окна её дома. А тот не соглашался и давал вместо стёкол фанеру. Полина Ивановна сердилась и кричала, что фанеры она не возьмет, что не могут люди всегда сидеть впотьмах, что она всё равно не отступится и стёкла вырвет…

Васенька представил себе, как Полина Ивановна станет вырывать у кого-то стёкла, и руки у неё будут порезанные, и очень испугался. Он бросился к ней, хотел попросить, чтоб она этого не делала. И вдруг он увидел, что она уже не сердится, а говорит весёлым голосом:

— Вы угадали. Конечно, ленинградский, а какой же ещё другой характер у меня может быть?

Потом тот, с кем она спорила, видно, сказал что-то хорошее, потому что она ответила:

— Большое вам спасибо. Спасибо за всех. Машина у нас есть, через час мы прибудем.

Полина Ивановна положила трубку и сказала Васеньке:

— Ну вот, мой дружок, теперь все окна в нашем доме будут застеклены. Представляешь себе, какая это радость? И в вашей комнате тоже вставим стёкла, и вы вернётесь к себе домой.

— Мне бы не хотелось, — вздохнул Васенька. — Я бы лучше жил здесь, с вами, пока наша мама не вернётся.

— Можно и так, — согласилась Полина Ивановна и спросила, почему на столе лежит нетронутый хлеб. Может, Васенька нездоров?

— Здоров? — ответил он. — А хлеб этот мне девочки подарили, и я не знаю, можно его съесть или нет.

— Конечно, можно. Немедленно ешь, — сказала Полина Ивановна. — А может, хочешь со мной за стёклами съездить? Тогда скорей собирайся, машина уже стоит у ворот.

…Ох, какое это было счастье сидеть в кабине грузовой машины между комендантом дома Полиной Ивановной и шофёром дядей Федей, который хотя уже и «отвоевался» — рука-то у него одна была не настоящая, — но всё равно был человек насквозь военный, ходил в солдатской шинели и рассказывал интересно про войну.

По дороге Васенька вспомнил, что захватил с собой хлеб. Вытащил его из кармана, разломил на равные доли и протянул по куску своим взрослым друзьям.

Полина Ивановна покачала головой.

— Ешь сам, мой дорогой, я не хочу.

И дядя Федя тоже наотрез отказался:

— Ещё чего не хватало!

Но Васенька заупрямился:

— А я всё равно один есть не буду. Не буду и всё! Галя говорит, что у меня тоже такой, как у вас, характер… Ленинградский.

Полина Ивановна засмеялась и сказала:

— Похоже!

А дядя Федя пробурчал:

— Во-во…

И остановил машину. Потому что в это время они как раз приехали туда, где людям с ленинградским характером выдают стёкла для их разбитых войной окон.