Девочка из Франции

Жанетта, глядя на играющих детей, носком туфли подбрасывала камешки. Жалобный голос бабушки приятно жужжал в ушах, о смысле ее слов Жанетта не думала и потому приподнятое настроение не исчезло. Она видела себя перед мальчиками Вавринек: вот она изображает для них равнодушные движения киноартиста, передразнивает жалобные стоны этого верзилы, а ноги ее так сами и подпрыгивают при одном воспоминании о колдовской пляске негра. О, какие гадкие люди! Да на те деньги, что они там пропили да выкурили, эта бедная печальная женщина купила бы своему неказистому сыночку десять костюмчиков и столько же пар ботинок.

— …Что-то я теперь скажу твоему отцу! — донеслись наконец до нее бабушкины причитания. — Что я скажу ему, когда он увидит, что деньги не все?

Жанетта передернула плечами. Она не чувствовала желания утешать всхлипывающую бабушку. Пусть сама как-нибудь уладит с папой денежный вопрос. Следовало раньше думать!.. А, надо признать, в Париже очень хорошо. Ох, и огромный же город! И подумать только, в громадном дворце, что высился когда-то в этом саду, жили короли и королевы…

Старушка плакала, тихонько всхлипывая и горестно сжимая руки. Так она и задремала на скамейке, свесив голову на грудь. На ее черной соломенной шляпе вздрагивали белые цветы… Жанетта подошла к бассейну, где нарядные, кудрявые дети пускали по зеркальной глади воды красивые деревянные кораблики. Она рассматривала молодых мамаш, сидевших с вязаньем в руках на садовых скамейках и в глубоких креслах, разглядывала толстых, пожилых нянюшек в белых кружевных наколках. От Елисейских Полей сотни машин мчались к площади Конкорд, а оттуда к мосту или к Большим бульварам. Вода в Сене отсвечивала серебром, собор Парижской богоматери вздымался на фоне синего неба высоким темным силуэтом, словно одинокий великан. Жанетта, худенькая девчурка в зеленой вязаной кофточке, смотрела вокруг, широко раскрыв глаза, жадно впитывала в себя всю эту сказочную картину, и сердце ее быстро колотилось. Потом она почувствовала одновременно усталость и голод и безжалостно разбудила бабушку:

— Пойдем, бабушка, мне очень есть хочется.

Бабушка заохала и поднялась со скамьи. Жанетта тащила ее к площади, где, как зеркало, блестел асфальт и стояли на страже тысячи стройных фонарных столбов. Бабушка же хотела лишь одного: добраться до остановки метро. Разбитая волнением и усталостью, она едва волочила ноги. Но девочка настаивала на своем:

— Я витрины хочу посмотреть… И театры… Всё-всё!

Взявшись за руки, они поплелись, с трудом пробираясь в толпе, выливавшейся из магазинов. Жанетта плечами и локтями пробивала себе дорогу к сверкающим витринам, перед которыми теснились люди. Зажглись электрические фонари. Пылающие буквы разноцветных реклам словно живые парили в воздухе. Мадам Мишо суетливо озиралась и, тыча то направо, то налево указательным пальцем, говорила:

— Опера. Тут только музыка да пение… Кафе Де ля Пэ, знаменитое кафе. Здесь на террасе вечно уйма народу сидит, один бог ведает, как они умещаются за этими крошечными столиками… А в той стороне, далеко, — Монмартр, туда иностранцы ездят развлекаться…

Девочка мало-помалу стихла, голова ее устало склонилась к плечу бабушки. Она тихонько повторяла: «Есть хочу…» Они свернули в переулок, потом снова оказались на широком бульваре. Но здесь уже не было ни сияющих витрин, ни огромных гостиниц — лишь тянулись бесконечными рядами высокие серые доходные дома и торопливо двигалась толпа прохожих. Перед каждой закусочной усталые путешественницы замедляли шаги. Возвращаясь домой с работы, люди заглядывали сюда, пили у стоек кофе; иные, разговаривая, сидели за столиками… Мадам Мишо колебалась, но так и не решилась войти ни в одну закусочную: теперь она боялась прикоснуться к деньгам и все дальше и дальше увлекала свою внучку. Наконец в лавке она купила кровяной колбасы и хлеба. Ни живы ни мертвы добрались они до Северного вокзала и, сидя в зале ожидания, медленно и без аппетита съели бутерброды.

Поезд еще стоял у перрона, а обе они уже заснули глубоким сном.