Цемесская бухта

Глава четвертая. ПЕТР ПЕТРОВИЧ

Найдя домик капитана, я постучал в дверь. В ответ странный скрипучий голос произнес непонятные слова:

— Пушки на больварки! Картечью по палубе!

Я замер. Тишина наступила и в доме. Но что это за голос я слышал? Что за непонятные слова? Может быть, это не тот дом?

Я заглянул в клочок бумаги с адресом. Нет, дом тот.

Я постучал еще раз, но более робко. И тот же голос заскрипел снова:

— Боцман, гр-р-р-рязь на палубе! Вздерну на рее!

Я отошел на всякий случай от двери, но тут услышал голос совсем другой и, я бы сказал, очень добрый. Кто-то сказал:

— Федька, перестань безобразничать! В чем дело? Кто-нибудь постучал?

— Постучал, мокрый шкот ему в глотку! — отвечал невидимый и ужасный Федька.

— Войдите! — спокойно сказал добрый голос. — Не заперто.

Я осторожно вошел в коридорчик и осмотрелся. Коридорчик был узкий оттого, что по обеим сторонам его тянулись полки с книгами. Под потолком висела засушенная крупная серая акула с серповидным хвостом и страшной пастью…

Я миновал коридорчик и попал в большую комнату-кабинет. За письменным столом сидел пожилой человек со светлыми и веселыми глазами и седой головой. За спиной его в высокой клетке куполом не жердочке головой вниз висел облысевший от старости попугай. Веки его были в морщинках.

— Чем могу быть полезен? — спросил человек.

— Бросить его в трюм! — сказал попугай. Это и был Федька.

Хозяин же дома, Петр Петрович, дружелюбно указал мне на стул и спросил, пристально на меня глядя:

— Чем обязан вашему приходу?

В тот момент я еще не знал, что знакомлюсь с человеком необычайным во многих отношениях. Поэтому позвольте мне забежать немного вперед и рассказать кое-что о нем.

Начну хотя бы с того, что прапрапрапрадедушка Петра Петровича служил в шведском флоте в те самые времена, когда царь Петр Первый воевал с королем Карлом Двенадцатым. Этот капитан как раз командовал десятипушечным кораблем «Гедан».

«Гедан» и еще один корабль вошли в устье Невы и встали на якорь, даже не подозревая, что с невских берегов за ними следят русские солдаты. Впрочем, шведы знали, что у русских нет больших кораблей и в бой они вступить не посмеют.

Но русские были не дураки: две роты солдат сели в лодки и, пользуясь темнотой, напали на шведов. Шведы кинулись было к пушкам, но лодки русских были уже у них под бортом, и из пушек их было не достать. Шведы обрубили якорные канаты, чтобы уйти, да паруса поднять не успели, как корабли были захвачены. Шведский капитан хоть и храбро отбивался, но должен был спустить флаг и отдать свою шпагу победителям.

— Храбрец! — сказал Петр, обрадованный победой, и велел вернуть капитану шпагу. — Предложите ему служить в русском флоте!

Капитан подумал и согласился. Женился он на русской и первого сына назвал в честь своего победителя Петром. И завещал, чтобы внуков и правнуков называли только Петрами. Так и пошли Петры Петровичи, и все — капитаны.

Вот только у Петра Петровича, к которому я пришел, сыновей, к сожалению, не было, и на нем должна была окончиться эта семейная традиция.

На морях Петр Петрович провел пятьдесят лет. Но ослабело зрение, и здоровье стало не то, что прежде, когда Петр Петрович проводил на капитанском мостике по пять суток подряд, совсем без сна, и ушел он на заслуженный отдых. Поселиться же решил неподалеку от моря. И выбрал город Новороссийск.

Во многих южных портовых городах, надо вам сказать, живут старики капитаны.

В городе Одессе их можно увидеть на Приморском бульваре, в Батуми — в кофейне, что возле яхт-клуба, в Севастополе — у Лазаревского акведука, в Аполлонке…

Им совершенно необходимо каждый день видеть это самое море, посидеть на берегу и перекинуться парой слов с такими же, как они, стариками, да вспомнить, как оно все было при них, да сравнить с тем, что стало сейчас.

Случись им переселиться насовсем в город без моря — они умрут, как умирает без воды рыба.

Носят они старенькие, застиранные морские кители, фуражки с «крабом», и некоторые курят трубки…

Петр Петрович, правда, фуражку с «крабом» не носил и трубку не курил. Но очень любил, как опять-таки я узнал позднее, пить чай с кизиловым вареньем.

Домик у Петра Петровича был небольшой — две комнаты и кухня. В одной комнате кабинет, в другой — спальня.

О, что это была за удивительная комната — кабинет Петра Петровича! Чего здесь только не было! И чего я только здесь не увидел!

И раковины из Вест-Индии, и бумеранги из Австралии, и белого священного крокодила из Африки, и чучела диковинных рыб из Карибского моря…

Я трогал мушкетные пули, разглядывал тяжелые, пролежавшие под водой многие годы и оттого спекшиеся в коралловые слепки серебряные монеты, и там, где коралловый слепок был разломан, монеты эти тревожно блестели, словно не желая выдать какие-то преступления давно минувших дней.

А старинные мореходные инструменты из желтой бронзы! А модели парусных и паровых кораблей, стоявшие на полочках из красного дерева! В стеклянных футлярах, изящные, с отклоненными назад мачтами, с медными штучками на палубах…

Был здесь и чайный клипер из тех, что участвовали в знаменитых гонках клиперов из Фучжоу в Лондон. И знаменитый бриг «Меркурий». И первый пароходик, который еще при жизни Пушкина начал ходить из Петербурга в Кронштадт. Только назывался он тогда не пароходом — такого и слова-то тогда для парохода люди не придумали, — а пироскафом…

Были и книги. О морских приключениях, о путешествиях, о кораблекрушениях. Лоции разных морей. Издания с золотым тиснением на темной и желтой коже переплетов.

Да, это была, конечно, удивительная комната!

В тех местах, где стены были свободны от книг, висели картины, а на картинах в белых облаках дыма сражались корабли. С их бортов выплескивались языки пламени — это палили пушки. Там, на картинах, среди зеленых волн погружались в пучину мачты и на реях, как муравьи на ветках, лепились люди — ужасное зрелище!

На одной картине было море в полный штиль и корабли с повисшими плоскими парусами. На другой — корабли неслись по темным волнам и паруса были выпуклы и туго надуты ветром. А на третьей картине военный фрегат разбивался о черные скалы…

— Так что же привело вас ко мне? — спросил Петр Петрович.

Я вздохнул и начал свой рассказ.