Лесные тропы

ПРОЗРАЧНЫЕ ДНИ

Воздух похолодел, но над скошенным лугом еще висит благоухание срезанных и увядающих трав.

Самый яркий признак осени — протяжно несется паутина, цепляясь за что попало. Наудачу пускается в свое воздушное плавание паучок на конце белоснежной нити. Зачем так летит неосторожный путешественник, почему не сидит спокойно где-нибудь в родимом уголке? От мамаши своей спасается паучок. Что поделаешь, такая у нее странная привычка: как вывела паучиха детей, так кидается их есть. Ну и лети, куда ветер дунет.

«Бабье лето» настало. Спеши, охотник!

Они слишком коротки, слишком драгоценны — стремительные ярко-изумрудные дни начала осени, пахнущие яблоками в лесу, где нет ни одной яблони, дни красных гроздьев рябины, рдеющих в зелени, дни первой позолоты лип и берез, странных криков с вышины от незримых птичьих стай, прозрачные дни ласкающей теплоты солнца и неожиданных откуда-то ледяных дуновений.

Черемуха, осина и клен начинают пышное увядание леса. Это они вместе с молодыми березами в багрец и золото одевают лес. Осина дышит горечью, сбрасывая побуревшие листья. Клен стоит золотистым, пока еще держатся на ветвях его лапчатые листы. У березы часто встречаются выродки: совсем красные, хотя еще полные соком листья.

Река пустынна. Перестали носиться над ее гладью почти черные ласточки. По отмелям между мелкими камнями не шныряют, смешно подрыгивая хвостиками, зеленовато-серые трясогузки. Вместе ли они, трясогузки и ласточки, летят в теплые края? Исчезают они одновременно.

А кукушка? Давно улетела или только затаилась, молчит? Черно-мохнатых гусениц, любимых кукушкой, еще много в лесу севера, а кукушка где? И если улетела кукушка, то в одиночку, как хищники пробираются по ночам, или, по честному птичьему обычаю, громко кричащей стаей? Однако кто же когда видел табун кукушек?

Как бы там ни было, до будущей весны прощай, милейший из всех голосов леса!

Теперь, отлетая на теплые моря, с вышины гогочет гусь, кричит журавль.

Курлыканье журавлиной стаи нельзя слышать без волнения. Этот могучий зов из-под облаков что-то смутно напоминает грустное и приятное, куда-то манит. И как он значителен, журавлиный клич, как далек от зычного гоготанья гусей, от нелепого кряканья уток!

Болота населены густо. Среди начинающих рыжеть кочек таятся долгоносые кулики, бекас и дупель. Ночью откуда-то с севера прилетают стаей и отдыхают тут день — два. Это — высыпка, это — счастье, охотничье, конечно. К болотным присоединяется лесной кулик, вальдшнеп; он тоже ненадолго присаживается в болото, вероятно, в силу бесконечно давней привычки.

Вальдшнеп не может сесть на ветку, не в состоянии проглотить никакой ягоды. Гнездо делает по-куличьи, на земле; по всем статьям вальдшнеп — кулик, а живет в лесу. Но осенью хоть на час, на два побывает в болоте.

Когда красное без лучей солнце поздней осени выглянет из-за края земли на седую бороду полузамерзших кочек, там, в болоте, к восхищению охотника, из-под собаки вспархивает гаршнеп. Волосяным куликом прозвали его немцы, — такие у гаршнепа тонкие перышки на голове. Он не больше воробья, но на высоких лапках. У него коричневые перья и длинный нос. По всему облику — красная дичь. Благородный гаршнеп — последний пернатый гость северного болота.

Уже безлистными стоят многие деревья. За груздями прошли грибники. Под одеялом из мха и хвойных игл притаились семьи сероватых, полных жгучим соком грибов. Острый запах груздей в свежем воздухе утра дает грибнику знать, где скрылся пласт лучших для солки грибов.

В моховом болоте, на буром ковре, видны среди красных белые пятна. Снег? Нет, белые куропатки. А краснеет клюква. Так много кислой ягоды — значит, просто ее собирать? Не очень. Тяжесть куропатки — любительницы поклевать клюкву — спокойно терпит предатель-мох, но едва вступит на него, на мох, человек, мох выпускает воду, холодную как лед.

В это время лесная птица уже одета плотно, по-осеннему, и довольно резко меняет свои привычки. В черном пере молодой глухарь, зеленью металла заблестела его шея. Напрасно перестал он отсиживаться в трескучей трущобе и только на зорьке вылетать на ягодник, как это он делал все лето. Теперь глухарь средь бела дня несется — этакая махина — к лиственнице или осине, ищет там уцелевших на ветвях остатков хвои и листьев. Тут в него, в глухаря, конечно, хлоп да хлоп!

Тетерева-полевики сбились в стаи. Пока лист был на деревьях, тетерева не отличались особой сообразительностью. Теперь они совсем глупо летят к чучелам, торчащим в березняке.

Грубо сшиты из тряпок чучела; часто это просто чурки. Ничего! Тетерев подсаживается к чучелу, кокает вопросительно, вероятно удивляется, почему собеседник молчит. А в глупца из шалаша — хлоп! Он падает.

Остальные глупцы сидят и смотрят: что такое случилось? Отчего он упал? Но если даже взметнутся после выстрела тетерева, то немного погодя опять прилетят поболтать о чем-то с чурками.

Кончился листопад? Нет, на вербе еще треплются листья, на той самой вербе, что первая надула пухлые почки при первом дуновении весны. Теперь верба раздевается последней.

Исчезли перелетные птицы? Не все. С протяжным резким криком над полузамерзшим озером размахивают узкими белыми крыльями чайки. Они прилетели сюда в то время, как во́ды сбрасывали лед. Теперь чайки улетают так поздно. Последними?

Нет, после чаек еще летят лебеди. В недосягаемой вышине несутся лебединые станицы, и крик их звонок, как звук серебряных труб.

Белыми мухами замелькал первый снег.

Таков закон севера: его весна приходит, осень уходит, вода сбрасывает лед, а земля готовится скинуть снежное покрывало — все при трубном кличе лебединых стай.