Звёздный сын Земли

ПОД МОСКВОЮ. В ЛЮБЕРЦАХ

Летом 1949 года Юрий окончил шестой класс. Беззаботные школьные годы прерывались почти на половине. Он всё больше понимал, что не суждено ему первого сентября пойти в седьмой класс и сесть за парту…

Семья Гагариных бедствовала. Деревенский домик, который в Клушине разобрали, а на окраине Гжатска поставили своими силами, состоял из кухни и двух тесных комнат; одна из них была скорее боковушкой, чем отдельным помещением. А жило здесь восемь душ. Вернулись под родительский кров Валентин и Зоя. Зоя вышла замуж и родила дочь Тамару. Заработки у взрослых членов семьи были маленькими. Отец плотничал по найму в окрестных колхозах, часто с ним вместе надолго уходил и зять. Валентин работал монтёром, но сорвался со столба и долго лежал в больнице, — боялись ампутации ноги.

Анна Тимофеевна почти не могла сводить концы с концами: покинув Клушино, она лишилась того деревенского хозяйства, которое помогло ей растить детей и пережить войну. Хоть и сжималось её сердце от тревоги за сына, ничего другого, как отправить Юрия в Москву к дяде Савелию, придумать в семье не могли.

Савелий Иванович работал тогда в строительной конторе. Он попробовал было разузнать о ремесленных училищах именно своего, строительного, профиля. Но с каждым днём Юрины шансы всё падали: набор повсюду был окончен.

В унылом ожидании прошло больше недели, пока дело не взяла в свои руки старшая дочь Савелия Ивановича, Антонина, самая энергичная в их семье. Первым делом Антонина перевезла Юру к себе. У себя дома примолкла, села, по-бабьи жалостливо разглядывала его. Он был щуплый и малорослый не по годам. И какой-то очень уж беленький, по-детски чисто умытый, ребячливо смущённый в своей отглаженной рубашке.

Вернулся Иван Иванович. Предупреждённый женой по телефону, он наводил справки уже в своей, металлургической, отрасли.

— Пусть продолжит нашу ивановскую династию металлургов, — пошутил, тоже с сомнением бросая незаметный взгляд на приезжего мальчугана. — В следующем году и поступит.

Действительно, сделать было уже ничего невозможно: в Москве экзамены повсюду прошли.

— Но он не может вернуться в Гжатск! — горестным шёпотом сказала жена.

— Тогда остаётся ремесленное училище в Люберцах. Может, там повезёт, — отозвался муж.

— Поедем завтра же, — решила Антонина.

По дороге в Люберцы, слушая, как стучат колёса электрички на стыках рельсов, глядя в толстое стекло, Юра и не знал, что сделал первый шаг в свою собственную историю. Решение приехать в Москву было первым его самостоятельным решением.

Поначалу всё складывалось безнадёжно скверно.

Перед ремесленным училищем Антонина почти с ужасом увидела толпу дюжих, горластых парней, гонявших по двору футбольный мяч. Все они были соискателями.

Сестра оставила Юру в стороне и с бьющимся сердцем, но с внутренней отвагой и гагаринским фамильным упрямством вошла в здание.

Завучем оказался сероглазый человек, чуть старше самой Антонины. Между ними немедленно протянулись нити понимания. Они заговорили дружелюбно, с тем контактом, который так легко возникает в молодости.

— Я привезла к вам своего брата, — сказала она. — Он из Гжатска. Кончил шесть классов.

— Невозможно! — огорчённо отозвался завуч. — У нас огромный наплыв. Большинство с семилеткой, есть даже после восьми классов.

— Но я не могу отсюда уйти! — воскликнула Антонина. — Поймите, от вас одного зависит всё его будущее.

И горячо, почти вдохновенно, как случается в решительные минуты, она стала рассказывать обо всей короткой Юриной жизни в прифронтовом Клушине, о страшном немецком постое и теперешнем скудном существовании большой гагаринской семьи.

Завуч слушал с грустным пониманием. Большинство мальчишек за окнами обладали сходными биографиями.

— Вот что, — сказал он вдруг. — Через полчаса экзамены. Пусть ваш брат поднимается на четвёртый этаж. Я внесу его в список. Как, вы сказали, его фамилия?..

Антонина выбежала, не чуя ног.

— Скорее, Юрка, скорее! — И внезапно охнула: — Но ты же не готовился! Экзамены прямо сейчас.

— Тоня, не волнуйся, — вполголоса твердил он, пока они поднимались по лестнице, и заглядывал ей в лицо с нижней ступеньки — она бежала впереди него. — Конечно, сдам. Не боюсь я никаких экзаменов. Я всё знаю. Успокойся…

Четыре часа, пока Юра писал сочинение и решал арифметические задачи, Антонина бродила вокруг дома.

— Задачки сошлись с ответом?.. А какие были слова, трудные? Как ты их написал? Мягкий знак не забыл? — тормошила она его.

Он же повторял, как прежде:

— Да всё хорошо, Тоня. Ты не беспокойся.

Антонина снова отправилась к завучу. Тот просмотрел поданные ему списки только что сдававших экзамены.

— Знаете, ваш брат действительно очень хорошо сдал. Четыре и пять. Мы его принимаем. Но общежития дать не могу. Все койки уже заняты. Попробуйте устроить у местных жителей. В прошлом году наши ученики снимали углы.

Антонина и Юрий перешли железнодорожную линию, постучали в первый дом. Открыла старуха. Да, у неё жил ремесленник. И занимался тут, и спал. Тихий, прилежный постоялец (она испытующе скользнула глазами по пришедшим). У неё очень хорошие условия, почти что отдельная комната. Берёт недорого: всего двадцать пять рублей в месяц.

"Почти отдельная комната" оказалась тесным чуланом без окна, отгороженным грязной ситцевой занавеской. В чулан вмещались только раскладные козлы с соломенным тюфяком да больничная тумбочка, заменявшая и стол и шкаф. Лампочка малого накала болталась на шнуре.

Антонина оглядела этот затхлый закуток и за руку вывела брата на вольный воздух. После нескольких неудачных попыток они вернулись в училище. Третий раз за день Антонина постучалась к завучу.

— Ведь он не сможет платить даже одного рубля, поймите! Как-нибудь, хоть в коридор поставьте кровать.

— Некуда. Не могу!

— Тогда… всё равно зачисляйте! Будет у меня в Москве жить.

Завуч открыл было рот, чтоб отвергнуть и эту возможность. Но Тонины карие глаза так упрямо сверкали, а гладкие упругие щёки так ярко пламенели, что молодой человек только вздохнул и улыбнулся. Рука его сама собою потянулась к перу. "Явиться на занятия 25 августа", — написал он на бланке.

— А если для меня не будет койки? — совестливо бормотал Юра, когда они уже вечером возвращались обратно в электричке.

Антонина бесшабашно махнула рукой.

— Да забудут тогда все уже про твою койку! Приезжай пораньше и занимай любую.

Поначалу в цехе с конвейера, куда ставили начинающие формовщики, в том числе и Юрий, свои изделия, шёл густой брак; хотя мастер к концу смены хватался за голову при виде перекошенных стержней в опоках, всё-таки они делали что-то уже собственными руками. Пальцы, недавно способные держать лишь ученическую ручку, становились со дня на день гибче, цепче, взрослее. А какой юнец не спешит стать мужчиной!

Да и первая получка, из которой половина тотчас была отослана Юрием в Гжатск, — разве это не наполняло его, как и других парнишек, внутренней гордостью и удовлетворением?

— Юра показался мне поначалу, — рассказывал завуч ремесленного училища, — слишком хлипким, тщедушным. А вакансия оставалась единственно в литейную группу, где дым, пыль, огонь, тяжести… Вроде бы ему не по силам. Да и образование недостаточное: шесть классов. Мне сейчас трудно припомнить, почему я пренебрёг всем этим и что заставило всё-таки принять Гагарина. Наверно, та целеустремлённость, которой он отличался всю последующую жизнь, его желание учиться. Ну что ж, раскаиваться нам не пришлось. Случайно сохранилась ведомость за первую четверть: у него прекрасные отметки. Но был ли он особенным? Нет. Просто работящим, живым, обаятельным.

Итак, Люберцы, 1949 год.

Их было трое, смоленских мальчишек: Чугунов, Петушков и Гагарин. Смоленское землячество. Они заприметили друг друга ещё в актовом зале, после сдачи экзаменов, и дальше уж так и держались вместе. И тогда, когда пришли на завод и впервые увидали там, как из вагранки чугун течёт, и позже, когда решили — кровь из носу! — кончать седьмой класс, хотя это была нагрузка сверх учёбы в ремесленном и сверх работы на заводе.

Первым такую мысль подал Тима Чугунов.

— Я, ребята, пойду в вечернюю, — рассудительно сказал он. — Надо.

— Я тоже, — подхватил тихий Саня.

Юрий размышлял не больше секунды.

— И я.

— У него было такое свойство, — рассказывал потом Петушков. — Он не начинал первый, но сразу подхватывал всё толковое и уже ни за что не отступал.

— Как же вам хватало времени?

— А после отбоя выйдем из спальни, сядем на лестнице, под лампочку, и учим уроки. Потом наш воспитатель Владимир Александрович Никифоров, видя, что у нас не блажь, что мы решили заниматься по-настоящему, дал нам комнатку для троих. Мы каждый день сидели до часу. Каждый занимался молча. Если что-нибудь не пойму, спрошу Юру. Он быстренько объяснит, и снова у нас тишина, только страницы шелестят. Юра со своей помощью не навязывался, но так уж получилось само собой, что мы старались делать, как он.

А я подумала: уже тогда в нём стали проявляться почти незаметные поначалу черты героя своего времени — умение объединить вокруг себя людей и поворачивать мир его светлыми сторонами.

Рассудительный Тимофей Чугунов оказался нынче плотным приветливым мужчиной.

— С Юрой всегда было интересно, — говорил он. — Он больше нас читал и уже о многом знал из того, о чём мы и не слыхали. Уроки ему почти не приходилось готовить — запоминал в классе. А энергии было так много, что без дела он просто не мог оставаться. Отсюда, мне кажется, возникла и его любовь к спорту. У него было много азарта. Однако азарт никогда не делал его бесчувственным или злорадным. Как-то мы бегали на лыжах, шёл зачётный кросс, и вдруг Юрин соперник сломал палку и так растерялся, что остановился. Юра на ходу сунул ему свою лыжную палку и всё-таки обогнал его.

Хотел ли он стать лётчиком? Не знаю. Юру всё-таки больше тогда увлекала физкультура. Нет, он в своих мечтах никогда не зарывался, трезво выбирал возможное. Хотя и самое трудное из возможного!

Когда ремесленное училище было окончено, Петушков и Чугунов получили направление в Саратовский индустриальный техникум. Что касается Юрия, то в ту пору он мечтал совсем о другом поприще: ему хотелось поехать в физкультурный, в Ригу.

Иногда будущее решают мелочи. В Саратов сдавать экзамены можно было ехать тотчас, а в Ригу — спустя месяц.

— Ну и где ты будешь этот месяц болтаться? — увещевал своего воспитанника завуч Владимир Ильич Горин-штейн, как каждый производственник, не желавший, чтоб пропадали зря два года литейного обучения в училище.

— Юра, а мы? Как же ты без нас? — завздыхали Тима и Саня.

Юра немного помялся и… передумал. Чашечка невидимых весов вздрогнула и качнулась. Вектор решительно указал на космос. В Саратов.