Приключения на Безымянной реке

Так или иначе, но ребята оставили Карлика и Зику далеко позади и теперь, оглянувшись, различали лишь две черные точки, две маленькие мушки. Зато вблизи они увидели Ирку Страку, или, как его называли короче, Стракоша[1].

Он приближался широченными шагами, покачиваясь на своих журавлиных ногах, и, конечно, как всегда, с беретом на самой макушке. Берет сидел на Ирке как приклеенный и был настолько мал, что Иркина голова казалась яйцом с черной верхушкой. Что и говорить, зрелище довольно смешное.

Тем не менее Ирка Стракош выступал с достоинством, и, когда Румик закричал ему навстречу: «А я уже придумал название для лодки!» — он только высокомерно махнул рукой:

— У меня тоже есть — «Пузырь»! — Стракош остановился, явно наслаждаясь растерянным видом ребят.

Никогда нельзя было точно сказать, шутит ли Ирка или говорит всерьез… Они подозрительно покосились на него. Нет, ни одна черточка не дрогнула на его лице. В этом-то и заключалась его сила: никто никогда не догадывался, что скрывается в голове у Ирки, а если и догадывался, то слишком поздно.

Так и теперь.

— Ну, что вы на меня уставились? — проговорил Ирка с оскорбленным видом. — Пузыри, по существу, тоже из воды. Они плавают по реке, булькают на воде. Почему бы лодке не называться пузырем?

— Чепуха! — возмутился Румик. — Вот у меня название почище твоего…

Но в этот миг рот у Стракоша растянулся в улыбку, уголки губ взлетели вверх, и Стракош весь затрясся от смеха…

И Румик понял, что опять он попался на удочку, что Ирка снова выставил его на потеху. Румик побагровел как рак, кулаки у него невольно сжались, и кто знает, что случилось бы дальше, если бы в этот момент не подбежали отставшие ребята.

Впереди мчался, опустив голову, Зикмунд, мрачный и насупленный. За ним почти затылок в затылок бежал Карлик, выставив подбородок, словно наконечник копья. Сейчас он весь сжался, стараясь догнать, перегнать, выиграть, победить!

— Ура! — Тяжело переводя дух, Зика остановился и яростно затопал ногами, словно стараясь дать выход набранной скорости.

— Ура победителю! — хлопнул его по плечу Аква.

— Как это так?! — вскинулся Карлик. Он тоже остановился, и его быстрые глаза впились в Акву: — Выиграл, конечно, я. Вначале я вырвался на целых два шага вперед, а сейчас отстал всего на кончик носа!

— Все равно, — замотал стриженой головой Аква. — Кто раньше порвал ленточку, тот и победитель.

— Ах, так!.. — возмутился Карлик. — Ну, подожди…

Но тут Аква ринулся к лодочной станции, а за ним последовали и все остальные. Только Румик топтался возле взбешенного Карлика, в чем-то горячо убеждал его, размахивая руками. Потом и они направились к станции.

По мере того как они все дальше и дальше удалялись от шума трамваев и машин и приближались к Влтаве, их охватывала тишина. Казалось, они попали в совсем иной мир, где царит только река, ее волны, шум ее течения, тихий и в то же время такой могучий, что он сразу заглушал все посторонние звуки.

Ребята смолкли. Так молча они поднялись на крутой склон и остановились около деревянной лодочной станции.

Перед ними расстилался луг, а на нем, как огромные великаны, стояли тополя, словно застывшие в вечном покое. Кое-где выжженная солнцем трава побурела и приняла коричневый, табачный оттенок. Но там, куда падала тень от тополей, она сверкала свежей зеленью, усеянной маргаритками. Точно кто-то подсахарил траву.

Но ребят не занимали ни трава, ни тополя — они не сводили глаз с реки, где были видны раскачивающиеся под ударом прибоя две великолепные лодки.

Честно говоря, они были не так уж великолепны — всего две пестрые некрашеные плоскодонки, — и покачивались они не от морского прибоя — просто к берегу пристала моторка. Но ребят это нисколько не огорчало. Это ведь были их собственные лодки, и, конечно, лучше их на свете не найти. И не все ли равно, что их покачивает: волны от морского прибоя или от простой моторки? Главное — лодки двигались, качались на волне, готовы были стремительно мчаться в невиданную даль, которая таит в себе чудесные приключения…

Такими мыслями были полны все эти юные головы, хотя никто из ребят не произнес ни слова. В эту минуту они действительно составляли одно целое, одно тело и одну душу — шмыгающий носом Эмиль и важный Стракош в своем маленьком берете, степенный Аква и самолюбивый Карлик, озабоченный Румик, у которого снова прядь волос свесилась на лоб, и хмурый Зика.

Они стояли, любуясь рекой и лодками, и еще долго не двинулись бы с места, если бы… если бы в тени тополей кто-то не махнул им рукой.

Там сидели двое ребят, и один из них без всякого сомнения был Франта-Мышка.

Франта сидел почти неподвижно, только равномерно покачивал головой. Его светлые, соломенного цвета волосы золотистым пятном выделялись на яркой зелени травы, и ребята догадались, что он сосредоточенно обдумывает название для лодки, потому что Франта делал все старательно и тихо, как мышка.

Вторым, кто сидел в тени тополя, оказался Патичка. Это он махал рукой ребятам. Они сразу узнали его по размашистым движениям и отдали бы голову на отсечение, что ему осточертело сидеть возле Франты. Наверняка Франта только делает вид, будто что-то соображает, а у самого в голове уже бродят озорные мысли, а вовсе не название лодки. Но ребята на него не сердились, потому что это был… ну просто Патичка…

Ребята понимающе переглянулись и двинулись к причалу, прямо к своему «клубу».

«Клуб» нельзя было назвать ни просторным, ни светлым, но это тоже была их собственность, как и те несколько деревянных шкафчиков, перешедших к ним по наследству от старых владельцев, после того как в настоящем клубе купили новые, металлические. Но и эти старые шкафчики были совсем не плохи, во всяком случае, кроме двух-трех, почти не поломаны, да к тому же затейливо разрисованы. Это уж постарался Патичка, которому пришло в голову обозначить каждый шкафчик не именем его хозяина, а его личным знаком, который он, Патичка, тут же придумал и нарисовал. Со шкафом Румика долго думать не пришлось: Патичка нарисовал на нем физиономию с вытаращенным одним глазом и прядью на втором; на шкафчике Эмиля он нарисовал голову с большими торчащими ушами; Стракоша изобразил в виде яйца с беретом на макушке — правда, физиономия чуть-чуть смахивала на желудь, но все поняли, кого имел в виду художник; Карлику с его слабостью к капитанским чинам он нарисовал якорь, подобный тем, какие красуются на морских фуражках; для Аквы придумал лягушку, ученую лягушку, квакающую по-латыни, но, так как Аква считался тоже капитаном, для точности Патичка пометил лягушку якорем. Франте-Мышке, естественно, пришлось довольствоваться силуэтом мыши. Лишь с Зикмундом дело не ладилось: эту мрачную личность с пышной шевелюрой нарисовать никак не удавалось. А придумать какой-нибудь знак для такого удивительного имени, как Зикмунд, Зика, было нелегко. Но тут Патичку осенило: на храме святого Вита висит огромный колокол, прозванный Зикмундом, и он решительно изобразил на шкафчике Зики колокол, а для полной ясности пририсовал еще большое «3».

Себе он нарисовал лыжи — ведь он был страстным лыжником, и даже своим прозвищем «Патичка»[2] был обязан замечательному умению спускаться с гор особым способом, который люди посвященные называют «пяточка». Но об этом пойдет речь дальше.

Итак, ребята обзавелись собственными шкафчиками, красивыми, удобными и даже с петельками. Однако, не довольствуясь этим, Румик, который сразу же вообразил себя пиратом, притащил откуда-то огромный ржавый замок для будущего сундука с кладом. Впрочем, вскоре он же первым из всех перестал пользоваться своим шкафчиком. Да и что в него прятать? Прибежишь сюда в трусиках и майке, сбросишь одежду на скамейку — и готов. Да почти все делали так же. Свои вещи упорно продолжали прятать только Эмиль и Франта-Мышка, хотя им достались шкафчики без петель.

Не прошло и двух минут, как ребята уже разделись и побежали по траве к причалу.

— Ого-го-о! — закричал им вслед Патичка громовым голосом заправского моряка. — Ого-го-о! А боевое крещение состоится?

— Состоится! — отозвался Румик, опускаясь рядом с ним на траву. — Одно название у меня уже есть: «Корморан»!

— Ого-го-о! — оторопел Патичка, уставив на Румика свои небесно-голубые глаза и качая головой с такими золотыми кудрями, что ему мог бы позавидовать ангелочек с картинки. — Го-го! А что это за штука?

— Морская птица, — с видом знатока объяснил Румик.

Эмиль шмыгнул носом и подумал: «Спроси так он, Эмиль, в ответ посыпался бы град насмешек. А вот Патичка все может спросить, ему все позволено. Удивительное дело!»

— И при чем тут какая-то морская птица! — недовольно проворчал Зика. — Разве мы на море?

— Почти, — засмеялся Патичка. — Не будь вон там другого берега, так Влтава была бы уже не рекой, а морем.

— А если бы ты не болтал столько, то был бы, наверное, умным человеком, — съязвил Карлик.

Все рассмеялись, и сам Патичка тоже. Только Эмиль не смеялся. Он уже не слушал, о чем говорилось дальше. Может, Патичка только пошутил насчет моря, но Эмиль попробовал представить себе море на самом деле. Ему всегда удавалось представлять те вещи, которые на самом деле он не видел, но которые ему очень хотелось увидеть. Так и теперь: он зажмурил глаза… и вдруг река за баржами стала широкой-широкой, почти бесконечной, и синей, как небо, и по ней катились волны, словно ветер колыхал хлеба. Только эти морские волны были ужасно огромными, с белыми гребнями пены, они яростно рычали и словно зловеще смеялись и звали куда-то: «В путь, ребята, в путь! Посмотрим, кто кого!»

Но тут кто-то больно ткнул Эмиля в бок, море мгновенно исчезло, а перед глазами его снова струилась Влтава, обычная река, поросшая на берегах тополями и усеянная на воде каноэ, каяками и несколькими плоскодонками.

Но Эмиля это не обескуражило: ведь их плоскодонки поплывут по реке, которая в конце концов попадет в море. А на море — моряки, и, где бы они ни находились, они должны всегда быть мужественными и немного героями…

— Да говори же! — загудел кто-то ему прямо в ухо.

Эмиль испуганно вздрогнул: «Что сказать?» Эмиль и не подозревал, что, пока он тут мечтал о море, ребята отвергли «Корморана» Румика и теперь каждый по очереди должен был предложить свое название.

— А ну говори! Быстрей! — приказал Карлик не терпящим возражения тоном.

— Я… — начал, заикаясь, Эмиль, — я…

Он испуганно отворачивался от колючего взгляда Карлика и переводил свой взор поочередно то на насмешливое лицо Стракоша, то на недовольного Румика, то, наконец, на Франту-Мышку, словно ожидая спасения и помощи от этого всегда тихого и спокойного паренька. Но все будто воды в рот набрали; ведь никто из них даже не подозревал, что еще минуту назад Эмиль видел перед собой бурную морскую пучину.

— Ну давай же! — проворчал Карлик и тут же вместе с другими ребятами повернулся к причалу, откуда послышался истошный вопль.

Это означало, что появились два последних члена экипажа.

Первым мчался Виктор, румяный и рыжеволосый, точно булочка, помазанная абрикосовым джемом.

За ним торопился Ондра, нагнувшись так, словно он собирался укусить Виктора за пятки. Но Ондра, оказывается, отчаянно хлестал Виктора крапивой по ногам, подстегивая его прыть.