Сергей Михалков

Картина первая

Рассказчик (на авансцене, в зал). Сегодня со мной произошло совершенно необычное, я бы добавил — невероятное происшествие… Прогуливаюсь я нынче по Невскому и встречаю — кого бы вы думали? — Алексея Степановича Молчалина… Да, да, того самого… Он уж сильно постарел, хотя и преуспел на жизненном своем поприще… Так вот, встретились мы с ним, и говорит он мне… Такое говорит, что привел меня в состояние неописуемое… И настолько после этой встречи я взволновался, что первой мыслью моей было поделиться всем услышанным с другом своим давним Глумовым. Я горел нетерпением сообщить об этом странном коллоквиуме, дабы общими силами сотворить по этому случаю совет, а затем, буде надобно, то и план действий начертать.

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Освещается комната Глумова. Глумов сидит за столиком и набивает папироски. Рассказчик в волнении вышагивает по комнате, продолжая начатый разговор.

Рассказчик…Помилуйте, говорю я ему, Алексей Степанович. Ведь это уже, право, начинает походить на мистификацию! Как хотите, говорит Молчалин, рассуждайте, мистификация там или не мистификация, а мой совет таков — погодить!

Глумов. Погодить?

Рассказчик. Погодить. Да что же, спрашиваю, вы хотите этим сказать? А он мне: русские вы, господа, а по-русски не понимаете. Погодить — это значит приноровиться, что ли, уметь вовремя помолчать, позабыть кой о чем, думать не о том, об чем обыкновенно думается, заниматься не тем, чем обыкновенно занимаетесь… Например? — спрашиваю. Гуляйте, говорит, больше, в еду ударьтесь, папироски набивайте, письма к родным пишите, а вечером в картишки засядьте. Вот это и будет, значит, — погодить. Сделал мне ручкой и исчез!

Глумов. Вот чудак! Даже руку порядком не пожал?

Рассказчик. Не пожал… Вот так (показывает) ручкой сделал, повернулся и ушел.

Глумов. Что же он так? И не объяснил ничего толком?

Рассказчик. Некогда мне, говорит, объяснять. Эти вещи, говорит, сразу следует понимать. Я свое дело, говорит, сделал, вас предупредил, а последуете вы моему совету или не последуете, это уж вы сами… Извините, говорит, я просто так, по ходу действия, в департамент спешу. Ну как тебе нравится?

Глумов. Да… Чудак…

Пауза.

А он и ко мне заходил.

Рассказчик. Кто?

Глумов. Молчалин. И то же советовал. И тоже ручкой сделал. Живи, мол, как хочешь, думай что хочешь.

Рассказчик. Что же это с ним сделалось? Ведь мы же либералы… Что он нам доказать-то хочет?

Глумов. А что знакомство наше для него не ахти благостыня какая. Шел по ходу действия, забежал, предупредил — и… (Показывает ручкой.)

Рассказчик. И ничего не объяснил!

Глумов. А я, мол, посмотрю, дураки вы или умные… Если умные, сами до всего дойдете, а коли дураки…

Рассказчик. Это мы-то? Я понимаю, он нам добра желает, но объяснить-то все же следовало.

Глумов. Да. по правде говоря, и нет нужды в объяснении.

Рассказчик. Как так нет?

Глумов. Да вот нет и нет.

Пауза.

Я и без него до всего своим умом дошел.

Немая сцена.

Рассказчик. До чего дошел, Глумов?

Глумов (после небольшой паузы). Не Молча-лин, а ты чудак! Сказано: погоди, — ну и годи, значит. Вот я себе сам, собственным движением, сказал: «Глумов! Нужно, брат, погодить!» Купил табаку, гильзы — и шабаш! Ем, сплю, гуляю, папироски набиваю, пасьянс раскладываю — и гожу! И не объясняюсь. И тебе не советую. Ибо всякое поползновение к объяснению есть противоположное тому, что на русском языке известно под словом «годить».

Рассказчик. Что ты говоришь, Глумов? Ты это или кто другой говорит мне эти слова? Ты что, забыл?

Глумов. Забыл.

Рассказчик. Забыл, как мы с тобой восторгались? Всем восторгались! И упразднением крепостного права! И введением земских учреждений! А светлые надежды наши, возбужденные опубликованием новых судебных уставов! А?

Глумов. Да, да, да… И ничего такого, что созидает, укрепляет, утверждает и наполняет трепетной радостью сердца всех истинно любящих отечество квартальных надзирателей…

Рассказчик. Хорошо. А торжество, вызванное открытием женских гимназий?.. Ведь нам казалось, что это и есть то самое, что созидает, укрепляет, утверждает! И вдруг — какой, с божьей помощью, переворот!

Глумов. Мало ли что казалось! Надо было вдаль смотреть!

Рассказчик. Но ведь тогда даже чины за это давали!

Глумов. Мало ли что давали!

Рассказчик. Помилуй! Да разве мы мало с тобой годили? В чем же другом вся наша жизнь прошла, как не в беспрерывном само побуждении: погоди да погоди!

Глумов. Стало быть, до сих пор мы в одну меру годили, а теперь по-иному годить надо, а завтра, может быть, и еще как-нибудь больше годить придется.

Рассказчик. Как же это, Глумов?

Глумов. Пойми, мудреное нынче время! Такое мудреное, что и невинный за виноватого сойдет. Начнут это шарить, а ты около где-нибудь спрятался — ан и около пошарят! Где был? По какому такому случаю? Каким манером?

Рассказчик. Господи, спаси и помилуй! Ведь этак мы, хоть тресни, не обелимся! Но мы с тобой восторгались…

Глумов. Помню, помню… Чем только не восторгались!

Рассказчик. А теперь как же?

Глумов. Забыть. Забыть и не вспоминать. Живи в свое удовольствие и не рассуждай!

Рассказчик. Что же это за рецепт такой: живи в свое удовольствие!

Глумов(резко). Ну, ешь! Надоест есть — пей! Надоест пить — дамочки есть!

Рассказчик. День прошел — и слава богу?

Глумов. Именно. Именно. Победить в себе всякое буйство духа. Жить — вот и все. Удивлять мир отсутствием поступков и опрятностью чувств… Нужно только в первое время на себя подналечь, а остальное придет само собою.

Пауза.

Знаешь что? Переезжай-ка, брат, ко мне. Вместе и годить словно бы веселее будет.

Рассказчик. Спасибо, друг… Завтра же к тебе перееду. Завтра же… Да нет, чего уж ждать до завтра? Нынче же вечером и переберусь.

Глумов. Вместе будем по городу гулять… калачи филипповские покупать.

Рассказчик. Да-а… Если уж годить, то вдвоем. Вдвоем-то, верно, легче.

Глумов. Табаку ц гильз купи — научу тебя папироски набивать. (Вслед уходящему Рассказчику.) Табаку и гильз не забудь!

Рассказчик. Хорошо! (Уходит.)

Глумов. Удивлять мир отсутствием поступков и опрятностью чувств…

Затемнение.

СЦЕНА ВТОРАЯ

Та же обстановка. Порядком уставшие после прогулки Глумов и Рассказчик раздеваются, надевают халаты и располагаются в креслах. Слуга подает завтрак.

Глумов. Вот этак, как мы с тобой нынче, каждый-то день верст по пятнадцати-двадцати обломаем, так дней через десять и совсем замолчим!

Рассказчик. Да… Так вот, как мы с тобой, вдвоем… так «годить» хорошо. Можно, оказывается, проводить время хотя и бесполезно, но в то же время по возможности серьезно.

Глумов. Осматривая достопримечательности нашей столицы, мы поневоле проникаемся чувством возвышенным, особенно проходя мимо памятников, воскрешающих перед нами страницы славного прошлого. Посмотришь на такой памятник — и все уже без слов ясно.

Рассказчик. Екатерина! Орловы! Потемкин! Румянцев! Имена-то какие, мой друг! А Державин?! (Расчувствовавшись, декламирует.)

Богоподобная царевна
Киргиз-кайсацкия орды.
Которой мудрость несравненна…

Удивительно!

Или:

Вихрь полуночный летит богатырь!
Тень от чела, с посвиста — пыль!

И каждому-то умел старик Державин комплимент сказать!

Глумов предостерегающе стучит ложечкой по чашке.

Что, опять?

Глумов. Да, опять. Знаешь, я все-таки не могу не сказать: восхищаться ты можешь, но с таким расчетом, чтобы восхищение прошлым не могло служить поводом для превратных толкований в смысле укора настоящему.

Рассказчик. Да?

Глумов. Да.

Рассказчик. Ну, я постараюсь.

Погрузившись в еду, приятели замолчали.

(Нарушив молчание.) Калачи от Филиппова?

Глумов. От Филиппова.

Рассказчик. Говорят, у него в пекарне тараканов много…

Глумов. Мало ли что говорят! Вкусно — ну и будет с тебя!

Рассказчик. А что, Глумов, ты когда-нибудь думал, как этот самый калач…

Глумов(перебивая). Что «калач»?

Рассказчик. Ну вот, родословную-то его…

Как сначала эта самая пшеница в закроме лежит, у кого лежит, как этот человек за сохой идет, напирая на нее грудью, как…

Глумов стучит ложечкой.

Что, опять?

Глумов. Опять. Да обуздай наконец язычище свой!

Рассказчик. Глумов! Да я ведь немножко! Ведь если мы немножко и поговорим, право, вреда особенного от этого не будет. Только время скорее пройдет.

Глумов. Да не об этом мы думать должны! Подвиг мы на себя приняли — ну, и должны этот подвиг выполнить. Вот я, к примеру, знаю только то, что мы кофей с калачом пьем, да и тебе только это знать советую!

Рассказчик. И то правда. Извини, брат. Какое мне дело до того, кто муку производит…

Глумов заерзал.

…как производит и прочее. Я ем калачи — и больше ничего! Теперь хоть озолоти меня, я в другой раз этакой глупости не скажу!

Глумов. И прекрасно сделаешь… А сейчас… Кофей попил?

Рассказчик. Попил.

Глумов. Калачи поел?

Рассказчик. Поел.

Глумов. Займись-ка. Папироски набивай. (Передает приятелю картуз с табаком и гильзы.)

Вместе (поют).

Красавица! Подожди! Белы ручки подожми!

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Обстановка та же. Глубокая ночь или раннее утро. В халате потихоньку входит Рассказчик, садится в кресло. Следом за ним входит и Глумов.

Глумов, Ты? Не спишь?

Рассказчик. Не сплю. А ты?

Глумов. И я не сплю.

Рассказчик. Рано залегли. Бывало, мы до двух ночи словесную канитель затягивали, а нынче залегли с девяти, точно к ранней обедне собрались.

Глумов. Зажечь свечу?

Рассказчик. Погоди, может быть, все-таки уснем.

Приятели уставились друг на друга и вдруг начали хохотать. Хохочут долго, до слез.

Глумов (все еще смеясь). Есть хочешь?

Рассказчик. Хочу.

Глумов. Я на всякий случай в буфете два куска ветчины припас.

Рассказчик. Давай!