Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал

* * *

Утром 26 июля Джексон все еще вносил поправки в свою речь. Он продолжал шлифовать текст еще по дороге во Дворец юстиции[1217]. Каждая фраза должна была вызывать резонанс; речь должна была быть идеальной. Приехав, он увидел, что зал суда набит битком и напряженно ждет.

Джексон был в своей стихии – судебный адвокат, готовый произнести самую важную заключительную речь в своей жизни. Он поднялся на трибуну и начал с того, что решительно защитил право победителей судить побежденных. Он объявил, что Германия капитулировала, «но еще не подписан мирный договор». МВТ как военный трибунал знаменует собой финальную фазу военных усилий союзников. В то же время Джексон вознес хвалу справедливости победителей, которые, как он снова напомнил всем, дали подсудимым возможность «предстать перед судом такого рода, право на который в дни их процветания и славы они не предоставляли никому». Будущим поколениям никогда не придется задаваться вопросом, что могли бы сказать нацисты в свою защиту, продолжал он. «История будет знать: все, что они могли сказать, им было позволено сказать».

Как и ожидалось, Джексон посвятил свою речь в основном пункту обвинения в заговоре (Раздел I Обвинительного заключения). Он рассказал, как каждый подсудимый сыграл свою часть в реализации «общего плана» преобразования Европы. Джексон назвал преступления против мира главными преступлениями подсудимых и отметил, что военные преступления и преступления против человечности были второстепенными, но абсолютно необходимыми для осуществления военных планов Гитлера. Программа рабского труда обслуживала промышленность и сельское хозяйство, а те в свою очередь поддерживали военную машину; концентрационные лагеря, куда гестапо поставляло людей, поддерживали на плаву военную промышленность. Он также заявил о том, что преследование евреев было неотъемлемой частью нацистских военных планов. Первоначально Гитлер использовал антисемитизм для политической мобилизации немецкого народа; затем рабский труд евреев применялся в военной промышленности[1218].

Полагая, что США должны будут играть главную роль в послевоенной Европе, Джексон в своей речи не щадил чувств своих британских и французских коллег. Он винил европейскую политику 1920-х и 1930-х годов в провоцировании подъема НСДАП. В то же время он настаивал, что это неважно, потому что Трибунал собрался не для того, чтобы судить «мотивы, надежды и разочарования», которые могли подтолкнуть Германию к вторжениям в соседние страны. Победители могут признать, что Версальский мир создал для Германии тяжелые проблемы; могут даже признать, что мир не предложил Германии решений, которые были бы «достойной и реальной заменой войне». Но, по мнению Джексона, это не меняет преступного характера «агрессивной войны» (аналогичный аргумент выдвигал несколько лет назад Арон Трайнин). Джексон снова напоминал о 1930-х годах, отвергая заявления защиты о превентивной войне. Германия противостояла Европе, которая не только «не хотела нападать», но и «дошла до грани позора, если не перешла ее, лишь бы купить мир»[1219].

Рассказав о преступлениях и аморальных деяниях отдельных подсудимых – и наградив их такими гомеровскими эпитетами, как «двуличный Риббентроп», «фанатик Франк», «великий инквизитор Кальтенбруннер», «духовный отец и проповедник теории „расы господ“ Розенберг» и т. д., – Джексон закончил свою речь напоминанием о том, насколько высоки ставки. Трибунал обязан признать подсудимых виновными. Вынести иной вердикт означало бы объявить, что «не было войны, не было убийств, не совершалось преступлений»[1220]. Его слова произвели желаемый эффект. Британский офицер Нив, который считал допросы Джексона «неумелыми», нашел эту речь «великолепной». Осыпав ее комплиментами, но также указав на ее намеренную театральность, Нив заметил, что она «создавала атмосферу голливудского суда»[1221].

Затем в тот же день Шоукросс произнес британскую заключительную речь и начал с того, что всеми силами постарался дистанцировать Великобританию от других стран-обвинителей. Он сказал суду, что каждая делегация подготовила свои замечания самостоятельно, так чтобы Трибунал и ее собственная страна «знали, на каком основании мы требуем осуждения этих людей». Британцы и американцы, несмотря на их близкое родство, по-разному представляли себе главные цели нацизма. Джексон подчеркнул, что главным преступлением была неспровоцированная военная агрессия в Европе, а Шоукросс заявил, что тягчайшей виной подсудимых было «холодное, расчетливое и преднамеренное стремление уничтожить народы и расы». Он сказал об убийствах, происходивших в концлагерях «подобно серийному производству». Он также осудил возрождение рабства в Европе, когда мирных жителей «увозили из-под родного крова» и обращались с ними «как с животными, которых морили голодом, избивали и умерщвляли»[1222].

В ответ на заявления Рафала Лемкина, Богуслава Эчера и других восточноевропейских юристов – и развивая аргументацию Максуэлл-Файфа, которую тот выдвинул в ходе допроса Константина фон Нейрата, – Шоукросс использовал термин «геноцид» для характеристики нацистского «сознательного и систематического плана» уничтожения народов и культур. Он сослался на доказательства преступлений айнзацгрупп и того, что творилось в Аушвице. Но он также напомнил Трибуналу, что геноцид не ограничивался убийствами евреев и цыган. (Именно это подчеркивала советская делегация с самого начала процесса, хотя и не применяла термин «геноцид».) Шоукросс подчеркнул, что нацисты совершали геноцид в Польше, Советском Союзе, Югославии, Чехословакии и Эльзасе-Лотарингии «в разных формах». Польская интеллигенция, по его словам, подвергалась «открытому уничтожению», тогда как в Эльзасе нацистами предпочтение отдавалось депортации. В оккупированной немцами части Советского Союза применялась техника доведения до голодной смерти; в Богемии и Моравии нацисты практиковали политику принудительной германизации[1223].

Джексон и Шоукросс переключили внимание мира вновь на чисто количественный размах нацистских преступлений. Лондонская «Таймс» сообщила, что МВТ запомнится в истории благодаря «исследованию такого преступления, как „геноцид“, новой правовой концепции, источником которой останется Нюрнберг»[1224]. Однако все еще высказывались сомнения по поводу суда победителей. Тем более что в последние дни мировую прессу наполняли истории об ограблении Восточной Европы Советским Союзом; в одной из статей сообщалось, что Красная армия систематически вывозит из Венгрии «жизненно важные продукты и промышленное сырье»[1225]. Додд в письме домашним отметил, что во время двух первых заключительных речей размышлял не только о советском, но и о британском лицемерии; он думал о том, что происходило в недалеком прошлом в Ирландии и других британских колониях, и «о том, что, вероятно, все еще происходит в Индии»[1226]. Додд, как и многие другие американцы, находился в плену идеи американской исключительности – удобно забывая историю рабства и империализма в своей собственной стране, а также ее политику в отношении коренных американцев.

В понедельник 29 июля, как раз когда во Франции начиналась Парижская мирная конференция, французские обвинители произнесли в Нюрнберге свои заключительные речи. Огюст Шампетье де Риб прямо выступил против обвинений в суде победителей, подчеркнув, что Трибунал исключил все, что «могло бы показаться продиктованным чувством мести». Во имя исторической истины Трибунал зафиксировал не только преступления нацистов, но и «колебания, слабость, упущения миролюбивых демократий». Как и Шоукросс, он выделил преступление геноцида, но удержался ближе к дефиниции, данной в Обвинительном заключении, – подчеркнул «научную и систематическую» природу мер нацистов по уничтожению групп, чье существование «препятствовало гегемонии германской расы». Он добавил, что эта попытка ликвидировать целые народы была преступлением «столь чудовищным», что для нее потребовался новый термин[1227].

Шарль Дюбост произнес оставшуюся часть французской заключительной речи и подробнее разъяснил роль геноцида в нацистском заговоре. По его мнению, подсудимые участвовали в преступлении геноцида с целью захвата «жизненного пространства» и все остальные их преступления служили средствами для этой же цели. Затем он перечислил отдельных подсудимых и объяснил, каким образом их преступления вписывались в общий преступный план. Геринг не только подготовил войну, но и основал концлагеря, где «геноцид был почти доведен до конца». Риббентроп захватывал «жизненное пространство» для Германии путем завоеваний и «актов терроризма и уничтожения» в странах, оккупированных Германией. Дюбост, который, как и де Вабр, хотел, чтобы Франция играла ведущую роль в послевоенном развитии международного уголовного права, перешел затем к философствованиям о праве и политике. По его мнению, те, кто оспаривает легитимность Трибунала, забыли, что юриспруденция меняется со временем. Он с чувством призвал создать новое международное право и «надгосударственную организацию», которая сможет вмешиваться в суверенные дела государств и тем самым защищать права индивидов[1228]. Идеи Дюбоста были неоднозначно восприняты международным сообществом. Но они вызвали глубокий отклик у экспертов по международному праву на конференции в Париже, которые хотели усилить роль новой Организации Объединенных Наций и нового законодательства о правах человека.

Руденко в тот же день начал свою заключительную речь, тщательно подготовленную при помощи комиссии Вышинского. В течение нескольких предыдущих месяцев Горшенин и Вышинский по секретным каналам обсуждали содержание речи[1229]. Теперь, выступая перед судом, Руденко объявил главным преступлением бывших нацистских руководителей агрессивную войну. Как и Джексон – и в противоположность Шоукроссу и Дюбосту, – он доказывал, что все преступные деяния подсудимых были направлены к этой цели.

Шоукросс пытался установить дистанцию между победителями, а Руденко говорил об общих ценностях «миролюбивых» и «свободолюбивых» наций. Со стороны СССР это был стратегический ход – попытка побороть его прежнюю изоляцию и отвести внимание публики от его сотрудничества с Германией. Затем Руденко (снова повторяя Джексона) подчеркнул справедливость суда, давшего подсудимым все возможности защитить себя. Демонстрируя солидарность с британскими и французскими обвинителями и с такими юристами, как Эчер, Руденко употребил в своей речи термин «геноцид» – конечно со стороны советских руководителей это был сознательный выбор. Руденко сослался на него лишь раз, когда упомянул о праве союзных наций «карать тех, кто сделал своей целью порабощение и геноцид»[1230]. (Вскоре в МИД СССР за закрытыми дверями обсудили значение и полезность термина «геноцид».)

Руденко дал суровый отпор аргументам защиты, назвав их «дымовой завесой» для сокрытия ужасной правды о преступлениях подсудимых. Он также отверг утверждение защиты, будто бы обвинение, ставя в вину подсудимым то, что они не выступали против Гитлера, якобы не понимало сущности нацистского государства. Он подчеркнул, что авторы Устава МВТ узнали все о гитлеровской Германии благодаря Харьковскому процессу и другим процессам против военных преступников, и именно потому специально указали, что подчинение приказам вышестоящих «не освобождает от уголовной ответственности». О попытках защиты изобразить вторжение в Советский Союз превентивным нападением Руденко сказал, что они слишком абсурдны, чтобы тратить на них время Трибунала. Он также отверг мнение защиты, что индивиды не должны отвечать за государственные преступления. Перефразируя Трайнина, который глубоко исследовал этот вопрос в книге «Уголовная ответственность гитлеровцев», он отметил, что в международных отношениях индивиды всегда действуют от имени государств и потому могут быть сочтены «виновными в самых разнообразных преступлениях»[1231].