Я — следователь

— Как же ты пошел по этой дорожке, как же это случилось?

Малахов опустил голову и надолго задумался. Мы его не торопили. Наконец каким-то другим взглядом он посмотрел на нас и обратился ко мне:

— Ты помнишь наш послевоенный город? Драки в пивных, поножовщина. Со временем меня стало восхищать право сильного, право, приобретенное ударом кулака, — закон волчьей стаи. А это привело в такое окружение, где удачно совершенная кража считалась проявлением смелости, удальства, находчивости. И эта обстановка затягивает. Вы мне поверьте.

— Когда же ты начал понимать это?

— Впервые серьезно задумался в лагере. Сейчас в местах лишения свободы воспитательная работа поставлена крепко. Воры в законе вкалывают на равных со всеми. Им уже пообломали рога. Теперь с гордостью не стучат себя по груди, заявляя громко: «Я вор!» Это общая атмосфера. Я сидел в нескольких местах. А в последнем лагере, Озерлаг называется, у нас был замполит — стоящий мужик. Он мне на многое глаза раскрыл... Потом уж, когда снова взялся за прежнее, ничего не боялся. Боялся только, если посадят, попасть в Озерлаг и снова встретиться с этим человеком. Поверил ведь он мне, а я его подвел... В общем, на свободу я вышел с твердым намерением покончить с воровской жизнью. Да не тут-то было. Не так просто оказалось сбросить с себя сразу эти путы. Наверное, опять бы я загремел под фанфары, да счастье улыбнулось: спасибо, на вас наткнулся.

— Наверное, старые дружки подтолкнули, — уточнил Жора.

— Да, не без этого, — вздохнул Малахов.

— А кто, они? Приметы, клички, в каких местах и когда воруют? — загорелся Китаев.

— Хорошие вы ребята, но этого я вам говорить не буду, — твердо заявил Джага, — стукачом не был. А у вас хватит ума и самим выследить их.

Мы с Жорой не настаивали. Распрощались с Малаховым по-товарищески, надеясь, что если он и не стал нашим союзником, то из лагеря противников наверняка выбыл. Действительно, ни я, ни мои товарищи Джагу больше не встречали. Китаев и я были довольны намного больше, чем в тех случаях, когда доставляли задержанных с поличным и их отдавали под суд. Несколько лет спустя я узнал, что Малахов умер в родном городе от туберкулеза: годы, проведенные в лагерях, не сказались добром. Но слово свое он не нарушил.

Все же думаю, что переоценить ценности меня в какой-то степени подтолкнул дядя Миша. Нет-нет да и вспоминался мне тот странный взгляд, которым он смотрел на меня во время беседы о судьбе Боршая и Мирголовского.

Мне уже не показалось чудовищным и нетерпимым, когда Костовский привел на тренировку по занятиям самбо Мирголовского и Боршая. Я знал, что они переданы на поруки.

А вскоре случилась настоящая сенсация. Произошло непредвиденное. Костовский сначала вместе с Боршаем, а затем с Мирголовским задержал карманных воров с поличным. Об этом было много разговоров не только среди бригадмильцев, но и среди оперативных работников управления. Не прошло и года, как наши противники превратились в наших помощников.

И тогда у нас состоялся еще один разговор с дядей Мишей. Взглянув на меня в упор, он без всяких предисловий спросил:

— Тот наш разговор помнишь?

Я понял, что он имеет в виду разговор о судьбе Боршая и Мирголовского.

— Конечно, помню, дядя Миша. Теперь-то я понимаю, что был не прав.

— Это хорошо, что помнишь и понимаешь, — задумчиво сказал он. — Значит, сердце твое не очерствеет, а то на нашей работе со многими это бывает. Грязь и преступления. Преступления и грязь. Вот иным уже и кажется, что все люди — преступники и их место в тюрьме. В действительности каждый изолированный от общества преступник — наша победа, а перевоспитанный без изоляции — победа в десять раз важнее.

— Дядя Миша, а со мной был такой случай... — И я рассказал ему о Джаге.

— По всей видимости, ты поступил правильно. Одобряю. — Дядя Миша немного помолчал. — Вот в прошлый раз мы с тобой говорили о ВЧК, о Дзержинском. Помнишь в его биографии один случай?

— Какой?

— После раскрытия одного из контрреволюционных заговоров в Москве по приказу Феликса Эдмундовича многих офицеров, бывших заговорщиков, собрали на манеже Алексеевского училища, и Дзержинский, страстный оратор, произнес перед ними зажигательную речь. Настоящую революционную речь. Многие из заговорщиков после необходимой проверки пошли служить в Красную Армию. А ведь вопрос тогда стоял остро: о жизни и смерти нашей революции. Но люди не побоялись довериться.

— Следовательно, и мы должны доверяться.

— При определенных ситуациях, когда перед нами не закоренелые преступники, — должны, — твердо проговорил Фомин. — А теперь я хочу, чтобы ты выступил перед всеми нашими ребятами, рассказал о Дзержинском и связал историю с настоящим моментом, с задачами, стоящими перед нашей бригадой. А то порой проскальзывают у нас идеи «хватай, хватай».

— Хорошо, выступлю.

— Думаю, ты справишься.

Михаил Николаевич Фомин занимался воспитанием не только правонарушителей.