В следующей жизни, когда я стану кошкой...

6

...Алиса сидела в плетеном кресле в теньке чтобы не обгореть на солнышке, которое начало вдруг припекать нещадно. Ноги ее были укутаны теплым шерстяным пледом, на лице лежала черная кожаная маска, которую Алиса придерживала исхудавшей ладонью, а тонкие ее пальчики, едва шевелясь, управляли громоздкой, поблескивающей на солнце отполированными деталями механической рукой, которая когда-то поджаривала блинчики и бекон на завтрак доку Брауну.

Пальцы ослабевшей Алисы лежали на чувствительных кнопках, она нажимала на них поочередно, и громоздкая металлическая конструкция, изящно оттопырив мизинец, осторожно брала с маленького столика крохотную фарфоровую полупрозрачную чашечку с укрепляющим питьем и подносила ее к губам Алисы — та отнимала от лица маску, делала глоток и вновь возвращала дыхательный аппарат на место.

Закончив с чаепитием, Алиса принималась играть с кошкой — огромная железяка, зажав меж пластинчатых пальцев шерстяную нить с привязанной к ней бумажной бабочкой, дразнила котенка, а тот прыгал между мечущихся по расчищенной дорожке солнечных пятен.

Вердикт врача, в очередной раз выдернутого из серой лондонской суеты сюда, в пестрое летнее спокойствие, был неутешителен.

Он долго осматривал пациентку, слушал ее хрипящую грудь, поправлял очки, краснел, крякал от смущения и покачивал головой, но док заставил его сказать прямо, в чем дело.

— Вы, милейший, сотворили чудо, да, — подслащивая пилюлю, проговорил врач, нервно потирая пухлые ладони и глядя, как странная, полумеханическая Алиса, смеясь, играет с кошкой. — Вы спасли мисс Браун этой ночью, это вне всяких сомнений, да-с... Я потрясен силой вашего ума, который смог отсрочить неизбежное, но...

— Так что с ней такое?! — в нетерпении воскликнул док, горячась. Он уже не боялся; самый страшный по его разумению диагноз — чахотка, — был невозможен, а все остальное, по его разумению, было не так опасно.

— Боюсь, дорогой, что мисс ослабла сердцем, — печально ответил врач наконец, снимая очки. Он всегда так делал чтобы не видеть потрясения и ужаса на лицах родных, которым он говорит неутешительные новости. — Ее сердце отказывается работать как нужно. Ваш аппарат, конечно, помогает ему, он помогает дышать, но...

Врач замолк, опустив глаза, и док сурово засопел, нервно стискивая пальцы.

— Что это значит? — звонко и сухо спросил он. — Сколько нам осталось?

И осекся.

Этот вопрос он уже задавал, и тот прозвучал страшно и мертвенно знакомо.

Врач пожал плечами, пряча близорукие глаза от огненного взгляда дока.

— Одному Господу Богу известно, — ответил он печально. — То есть, конечно, мисс больна, тяжело больна, — поспешил объяснить врач, — но она может протянуть как год, так еще и много лет. При вашей смекалке, с вашими чудо-аппаратами, помогающими ей жить...

И он замолк. Неоконченная фраза уныло повисла в воздухе и док не вынес.

— Помогающими ей жить?! — горько воскликнул он. — По-вашему, это жизнь?! — он ткнул пальцем в сторону Алисы, играющей с котенком. — Она не может бегать, она не может играть... ни танцевать, ни посещать публичные увеселения... В таком состоянии, черт вас подери, она не сможет даже выйти замуж, если ей вдруг это взбредет в голову!

— А что вы от меня хотите, — взвился врач, вдруг побледнев от гнева, нацепив на нос очки и уставившись в раскрасневшееся от злости лицо дока. — На все воля Божья, а нам остается только молиться, верить и ждать! И прикладывать все усилия, чтобы...

— Чушь! Ерунда! — визжал док, брызжа слюной. — К дьяволу вашу веру! Чем она поможет мне, а?!

— Я не могу дать мисс нового, надежного сердца! Не мо-гу! В нем все дело! А вы можете?!

— Могу! — в запале выкрикнул док. — А вы сможете вставить его в грудь Алисы?!

Врач сардонически расхохотался, колыхаясь всем своим жирным телом.

— Даже если б я отважился на такую операцию, — едко парировал он, — мисс не пережила бы ее! Она не вынесла бы наркоза!

— А если бы вынесла? — док зло прищурился, и врач, понимая, что убитого горем отца сейчас не переубедишь и ничего ему не докажешь, лишь устало махнул рукой.

— Если вы придумаете, как обезопасить пациентку, — сухо и устало произнес он, — я к вашим услугам. Прощайте!

И он откланялся.

Док, взъерошенный, красный от ярости, остался стоять на дорожке.

Руки его тряслись от пережитого потрясения. Врач не озвучил этого прямо, но док и так понял — почувствовал то, что тот хотел сказать, но не посмел. Дни Алисы сочтены. Своими машинами док всего лишь поддерживает еле тлеющую искорку жизни в девочке, но та может погаснуть в любой момент. И этих долгих лет, о которых так торопливо говорил врач, стыдливо пряча глаза — их просто нет. Нет; возможно, нет и года... Алиса скоро должна умереть, дыхательная машина не сможет раздувать жизнь в ее измученном тельце слишком уж долго.

И тогда док останется один.

Один на один с вечностью, пустотой и тишиной, в которой растворилась сначала его жена, и куда сейчас шаг за шагом уходит его ненаглядная дочь, Алиса.

Пустота и тишина, черное нечто, конец всему.

Алиса после перенесенного приступа, после бреда и жара, едва не оборвавших ее жизнь, рассказывала о прекрасном свете и дельфинах, и док, вспоминая эти красивые, полные восторга рассказы, сердито топал ногой.

Нет никаких дельфинов. Нет света и путешествий, нет бесконечных берегов! Ничего нет! Нельзя поддаваться этой уловке умирающего разума, который таким образом хочет победить страх, подсластить горькую пилюлю умирания. Нельзя поддаваться манящему наваждению, которое ведет Алису в смерть, в пустоту... нельзя!

— Папа, ты сердишься на доктора?

— Что?.. А, нет, дорогая... мы просто спорили...

Док и не заметил, как очутился рядом с дочерью.

Ее лукавые глаза казались уставшими, в них мелькало какое-то неуловимое, до боли знакомое выражение, и у дока у самого защемило в груди, когда он вспомнил прощальные взгляды жены, уходившей так же трудно. Она тоже выглядела уставшей, она не хотела и не могла бороться...

— Тогда почему же ты кричал? — спросила Алиса, внимательно всматриваясь в лицо отца, у которого был абсолютно потерянный вид.

— Он говорил, — медленно произнес док, присаживаясь на низенькую скамеечку у ног Алисы, — он говорил...

Решение созрело у дока мгновенно, и оно было настолько ужасным, невозможным и фантастическим, что от страха дока снова окатило горячей волной, каждый нерв словно загорелся от адреналина, в голове вспыхнул огонь, сжигающий все остальные мысли, пожирающий реальность и оставляющий только дрожащее от боли "а вдруг получится?!"

Вдруг выйдет? Это единственный шанс, твердил горящий мозг, и тот уже не мог вытрясти эту горячечную, ненормальную мысль из головы, не мог избавиться от нее. Она захватила все его существо, поработила его, и он почувствовал себя послушной марионеткой, которой движут иные силы, а не собственная воля.

— Ну?

— Он сказал, — отважившись наконец, четко произнес док, — что я не смогу дать тебе новое сердце.

— Новое сердце? — рассмеялась Алиса. — К чему оно мне?

— Алиса, — док прямо посмотрел в глаза дочери, — твое сердце... оно теперь ни на что не годно. Это из-за него ты болеешь, и доктор сказал, что единственный способ тебя вылечить — дать тебе новое.

Алиса на миг задумалась, приложила руку к чуть вздымающейся груди.

— Но ведь если ты его вынешь, — задумчиво и глухо произнесла она, — я умру.

В ее словах не было страха, только немного печали. Она вспомнила звездных дельфинов и начало нового пути, и ей стало вновь любопытно, куда он ведет. Но отец... он останется тут совсем один. Он будет скучать — ведь кто знает, когда настанет его час идти той дорогой? Он будет долго-долго тосковать...

— Нет, дорогая, не говори так! — взвился док. В спокойных словах Алисы он с ужасом слышал смирение, которое ему совсем не нравилось. Она не хотела бороться, не видела в том смысла, и это вызывало у дока самый горячий протест. Как можно отказаться от борьбы?! Как можно смириться?! — Ты не умрешь дорогая! Я не допущу этого! Я ведь...

Глаза Алисы сделались веселыми, заблестели, и она улыбнулась, хотя док не видел ее улыбки под маской.

— Ты ведь ученый, — закончила за него Алиса. — И твой разум всемогущ.

— Именно! — с жаром закивал док придвигаясь ближе к дочери. — Алиса, я обещаю тебе! Ты не умрешь! Я все придумал... я сделаю тебе новое сердце, лучше прежнего! Из чистейшего серебра, с золотыми клапанами!

— Как у нашего манекена? — изумилась Алиса. Док с жаром закивал:

— Да, да, как у него!

— Оно будет красивым, — неуверенно произнесла Алиса.

— Очень красивым! И очень надежным! — подтвердил док. — Я подарю тебе ключ от него, ты сможешь носить его на шее, на ленточке.

Эта мысль показалась Алисе забавной, она вновь рассмеялась, представляя, как заводит перед сном свое сердце словно карманные часы. Побыть механической, хоть ненамного, хоть на крохотную часть, стать такой же совершенной, как игрушки, которые обычно собирал ее отец? Стать всецело его детищем, как его машина, и достойным продолжателем его дел — живым напоминанием о всесильности науки, побеждающей все...

— Но операция, пап...

— Бобби проведет ее, — быстро ответил док. — Это он может. У него золотые руки...

— ... но слабая голова, — задумчиво закончила Алиса. — А как же...

Док мотнул головой, словно отгоняя страшных призраков, атакующих его воспламенившийся разум.

— Алиса, — ликующим голосом ответил он, и глаза его безумно блестели. — Не будет тебя в твоем теле!

— Как это?! — удивилась она.

— Как? Как крысобака, — ответил док, потирая руки. — Мы перенесем тебя, твое сознание ну вот хотя бы в кошку, — он подобрал с дорожки играющего с мечущимися солнечными пятнами котенка. — На время операции и заживления раны. Тебе не будет больно. Пока твое тело будет выздоравливать, ты будешь играть с другими котятами, бегать по саду...

Алиса рассмеялась так, что снова закашлялась, и даже дыхательная маска и принудительное нагнетание кислорода не сразу помогли ей восстановить дыхание.

— Я буду кошкой? — повторила она, утирая слезящиеся глаза рукой.

— Да, — подтвердил док. — Да.

Он замер, затаил дыхание, ожидая вердикта дочери.

Алиса оглядела танцующее на песке солнце, сияющее летнее небо и чуть слышно вздохнула.

Ей очень не хотелось расстраивать папу, который хотел провести с ней здесь, в этом мире, побольше времени, не хотелось прерывать его игру во всемогущего человека, которым он так стремился стать, споря с Богом...

— Жизнь такая красивая, — произнесла мечтательно она. — Хорошо, папа. Я согласна. Я буду кошкой!

...Бобби идея столь фантастической операции повергла в ужас и почти священный трепет.

— Вы уверены, что готовы все это провернуть на собственной дочери? — недоверчиво произнес он со свойственной ему простотой.

— Я ученый, черт подери! — сердито ответил док. — Если мои изобретения не могут помочь человечеству, то зачем они вообще нужны?! Если я не могу спасти Алису, то зачем я изобретаю? Зачем я посветил этому всю свою жизнь?

— Но это такой труд, — с сомнение в голосе произнес Бобби.