Судьба моя

Татьяна горячо сочувствовала несчастной судьбе сестры. Её сострадание не проявлялось в словах — тема была слишком деликатной. Но разные мелкие услуги, терпение, с каким Таня почти полностью взяла на себя уход за больной матерью, ценные и вместе с тем тактично преподнесённые подарки для Ольги и её детей могли рассказать о сестринской любви больше, чем пространные монологи. И вот теперь Ольга обвиняла Татьяну в том, что она зазналась, загордилась, что она пренебрегает родней и презирает её! Княгиня чувствовала, что сие обвинение так же несправедливо, как Гришины наветы на Митеньку, и всё же ей было больно.

Кроме того, ещё одно обстоятельство беспокоило княгиню. Участившиеся визиты соседей, Буянова и Онегина, кое-что, несомненно, означали. В уезде уже переженили их давным-давно, но слухи и досужие разговоры не тревожили Таню так, как поведение Ольги. Едва освободившись от оков одного брака, она, очевидно, стремилась во второй без сомнений и размышлений; но разве не знали они, каков Буянов? Его репутация говорила сама за себя. Неужели Ольга желала вновь ощутить все тяготы связи с ненадёжным и злонравным человеком? Но мягкий намёк Татьяны исторг у Ольги весьма странные речи, лишь увеличившие недоумение княгини.

— А что же мне делать, когда никого другого нет? — вскинулась тогда Оля. — Кто же ещё ко мне посватается? Петушков уж пять лет как женился, братья Скотинины тоже; холостяков по пальцам пересчитать можно, и те моложе нас. В Москву, на ярмарку невест, меня уж никто не повезёт! — тут голос её сорвался от обиды. — А я уж одна здесь насиделась! Тоска, тоска какая… Быть может, я и пошла бы за Онегина, он приличнее прочих, да ведь по тебе сохнет. И как у тебя это выходит? Тишком, тишком, и… Князь, генерал, богатый, при дворе… а теперь и Онегин. А ведь Евгений Иваныч, помнится, со мной флиртовал… эх, когда это было!

Татьяна слушала и дивилась. Полно, её ли это сестра? Столь вульгарные, вздорные речи! Ольга вышла бы замуж за Онегина! А ведь она знала, какую роль сыграл этот человек в судьбе бедного Ленского!

— Не думаю, чтобы Онегина когда-либо привлекали узы Гименея, — сухо отвечала Татьяна на измышления сестры.

— Скажешь тоже! — хмыкнула Ольга и пожала полными плечами. — Будь я на твоём месте, повлёкся бы он под венец, как миленький. Сладко ли одной вековать?..

«Но была ли бы ты счастлива?» — подумала Татьяна, но вслух не сказала ничего. Она всё меньше и меньше понимала Ольгу, и это наполняло её сердце грустью. Не оставалось у неё родной души, кроме малых детей; сестра её была несчастна и твёрдо намерена оставаться таковой. Многое тревожило и беспокоило душу княгини; забыв о разбитой вазе, бродила она по зале, перебирая тяжкие свои думы; внезапный шум дождя, ударившего в оконные стёкла, заставил её вздрогнуть; в раскатах грома и блеске первой молнии почудилось ей нечто зловещее.

Здесь Татьяну и нашёл слуга Онегина со своим письмом.

* * *

Вновь, как встарь, в былую петербургскую пору своей жизни, Онегин с замиранием сердца ждал ответа, ждал, что прекрасная княгиня решит его дальнейшую участь. Ответного письма не было; на следующий день сильнейший дождь лил до вечера, и Евгений метался по дому, переходя от счастливой надежды к глубокому отчаянию. На второй день Онегин узрел за окном чистое небо и яркое солнце, оделся с особым тщанием и велел слуге подать ему коня.

И вот он уже едет навстречу судьбе своей, к Лариным, чтобы услышать приговор из прекраснейших уст; о, он надеялся, он был уверен, что она не будет к нему жестока! Она любит его, всё ещё любит; такое золотое сердце, как у Татьяны, не могло перемениться. Если уж она полюбит, то навеки.

Эти приятные мысли поддерживали Евгения половину пути; решив укоротить дорогу, он поехал узкой тропкой вдоль оврага, не думая о недавней грозе и ливнях; слишком долго он жил в Европе и позабыл об особенностях дорог отчизны. Едва он выехал на тропу, его взору предстало зрелище нерадостное: расплывшаяся от грязи тропка кончалась обрывом: потоки дождя смыли её в овраг. Ругаясь про себя, Онегин поворотил коня, и… бедное животное поскользнулось на жидкой грязи.

Это было в высшей степени глупо, смешно и унизительно: рухнуть вместе с лошадью на грязной тропинке! Онегин мог бы сломать себе шею, но ему повезло: безнадёжно испортив свой парадный костюм, он выбрался из-под лежащего на боку коня, чувствуя лишь ноющую боль в плече и лодыжке. Освободившись от всадника, конь кое-как поднялся тоже, виновато кося на хозяина блестящим карим глазом; Евгению ничего не оставалось, кроме как воротиться домой.

Дома ему сделалось хуже; хоть он приехал домой верхом и преспокойно наступал на обе ноги, вскоре левая лодыжка распухла и разболелась так, что хоть плачь; ушибленное плечо тоже ныло и расцветало великолепным сине-фиолетовым цветом. Испробовав два-три народных средства, предложенных Анисьей, Евгений послал за доктором, не в силах выносить боль в ноге и причитания сердобольной ключницы.

Прибыл доктор Штайн, добродушный и разговорчивый немец; он облегчил страдания Онегина и обещал, что нога пройдёт через неделю, если соблюдать его, докторские, предписания.

Неделю! Неделю лежать взаперти, в этом скучном доме, вдали от княгини! Евгений был заметно огорчён, и доктор надумал подбодрить его:

— Ну-ну, сударь, у вас всё пройдёт, вы почти здоровы; неделя покоя — и всё в порядке! Грешно вам унывать, да! Вот у соседей ваших, Лариных… хозяйка тяжко больна, а уж это конец, старость; ей не выздороветь, нет! Я сейчас от Лариных: у них и ещё беда: заболел ребёнок, нехорошо заболел…

Евгений приободрился, с интересом прислушиваясь к рассказам словоохотливого доктора. Польщённый вниманием своего пациента и вообразивший, что его маленькое нравоучение оказало благотворное воздействие, Штайн продолжал:

— Заболела девочка, Полин… Милая девочка, и вот — горячка, бред! Жаль, жаль… может, выживет, может, и нет; детский организм хрупок и нежен, так-то вот. Взрослый человек во цвете лет куда быстрее выздоравливает и легче переносит болезни…

Онегин вспомнил, как на аллее повстречал Татьяну с детьми, и припомнил прилипшую к его княгине девчонку; он уже успел позабыть, кто из детей принадлежал Ольге, а кто — Татьяне, и решил уточнить у доктора:

— Полин? Маленькая княжна?

— О нет, нет, не княжна; но княгиня Гремина относится к ней как к дочери. Доброе, щедрое сердце у княгини, да!

Онегин мог лишь от всей души согласиться с любой похвалою в адрес Татьяны. Доктор уехал, и потянулось долгое ожидание выздоровления — и ответа от княгини.

Но Татьяна молчала. Миновала неделя, и Евгений выздоровел, как предрекал доктор. Избавленный от боли и заточенья в четырёх стенах, он испытывал радость только что поправившегося человека. Но радость эта была омрачена мукой влюблённого, которому отказали… и который ещё не был до конца уверен в этом и терзался неопределённостью.

И вот Онегин вновь надел лучший костюм (второй после того, вконец испорченного падением в лужу), и вновь отправился на прогулку верхом, на этот раз чинным шагом; он уже не был столь уверен в успехе, и мысли его были не столь приятны, и путь он выбирал длинный. Свернув не на ту дорогу, выехал он не к поместью Лариных, а к церкви и старинному кладбищу, где покоились родственники Онегиных, Лариных и других местных семейств.

Сейчас, при ясном свете дня, в расцвете лета, это место дышало медовым покоем и особенной, тихой и кроткой прелестью русского пейзажа... той, к которой Онегин был всегда равнодушен. Теперь же вся эта спокойная, благолепная красота и вовсе бесила его. Но как бы ни досадовал Евгений, кресты и купола церкви блестели весело и торжественно на фоне голубого неба, птицы чирикали в кронах молодых берёзок и вековых дубов так, словно распевали хвалебные гимны Создателю за такое прекрасное утро.

Онегин остановился, раздумывая, просто ли поворотить ему назад или же попытаться припомнить более короткий путь в имение Лариных. Но тут под его рассеянным взором двери храма растворились, пропуская стройную фигуру в тёмно-синем платье и такой же тёмной шляпке — Татьяну! И, конечно, у её юбки вновь вертелся ребёнок. По крайней мере, он был один!

Татьяна перекрестилась, и мальчик, сопровождавший её, повторил благочестивый жест матери с трогательной серьёзностью. Потом он уцепился за руку княгини, и они вместе пошли по дорожке — прямо навстречу Онегину! Тот торопливо спешился и, держа коня под уздцы, сделал несколько шагов вперёд.

Пусть Татьяна и удивилась, увидав Евгения неподалёку от церкви, но никак этого удивления не выказала; она поздоровалась с ним так ровно и доброжелательно, будто они расстались только вчера, будто он не писал ей никакого письма с пылким объяснением. Она улыбалась, и в её улыбке был дивный свет, отблеск ясного, чистого покоя, какого Онегин ещё не видел в ней — и в ни к ком другом, пожалуй, разве что в рафаэлевской Мадонне. Как не похожа была эта Татьяна на разгневанную княгиню петербургских времён! Такое сравнение приободрило Евгения, и надежды вновь расцвели в его душе пышным цветом.

Некоторое время они шли рядом, и Онегин, мысленно воспаряя ввысь, к блаженству, рассеянно отвечал на Митины расспросы относительно того, как зовут его коня, сколько ему лет и нельзя ли принести ему сахару... Ах, как жаль, что Митя позабыл взять с собой кусочек... Наконец Митя смолк, отвлёкшись на жука-бронзовку, который мирно полз по своим делам прямо через дорогу, но был схвачен мальчиком в качестве трофея.

Евгений, чувствуя, что тут нельзя терять ни секунды, сбросил маску спокойствия и взглянул на княгиню с мольбой и страстью во взоре. Его голос дрогнул, когда он спросил, получила ли она его письмо.

— Письмо? — повторила Татьяна с изумлением столь искренним и глубоким, что Онегин понял: она не только не видела его послания, но и решительно не ожидала, что он будет к ней писать. — Нет, никакого письма я не получала.

— Но... — Онегин подумал, что бессмысленно сейчас рассуждать о пропавшем письме, и прервал свою речь, — я не могу больше молчать... — начал было он, но замолчать-таки пришлось, потому что Митя подбежал к ним, демонстрируя своего красавца-пленника.

— Нам необходимо объясниться, — сказал Евгений, чувствуя, что ненавидит мальчишек и жуков сильнейшей ненавистью, когда-либо сжигавшей душу романического героя. На лице Татьяны мелькнуло выражение, весьма похожее на досаду и покорность судьбе; она кивнула и обратилась к сыну:

— Митенька, видишь там, у берёзы, много колокольчиков? Я думаю, Полина обрадовалась бы букету. Будь добр, поди и набери ей цветов. Да остерегайся ос!

Митя кивнул и с готовностью побежал рвать колокольчики, посадив своего изумрудного жука на берёзу. Татьяна смотрела ему вслед, не поворачивая головы к Онегину. Молча выслушала она его признание, и ищущий взгляд Евгения ничего не мог прочитать на её лице. Полно, слушала ли она его? Слышала ли?

— Мне очень жаль, вышла... ошибка, — вдруг сказала она. — Я сейчас вспомнила, что ваш слуга и впрямь вручил мне письмо. Но в тот вечер заболела моя племянница, Полина, и тяжело заболела. Мы опасались за её жизнь. Я... я забыла о вашем письме и не читала его. Я прежде была честна с вами; поверьте же мне, прошу вас, и теперь.