Судьба моя

Она о нём и не вспоминала... почти. Митенька рос, смеялся, узнавал отца и мать, садился, полз, вставал на ножки, и жизнь Татьяны была полна событиями его маленькой жизни, такими крошечными и значительными. В руках её, в руках матери, была его судьба, его будущее. Однажды он вырастет... сойдёт с материнских колен в огромный, полный опасностей и соблазнов мир... будет ли он счастлив? И вот тогда княгиня вспоминала о своём первом возлюбленном — несчастном, будто бы лишнем на празднике жизни, несмотря на все его несомненные достоинства, несмотря на блага, дарованные ему судьбой. Что же, как не воспитание, сделало его таким? Жалкой пародией, а не самостоятельным, полным сил и жизни человеком?

Дать сыну лучшее, что она могла — что они могли, ибо здесь князь Гремин был согласен с женою, — вот в чём состояла теперь главная цель её жизни... их жизни. Яснее, чем прежде, Татьяна видела и собственное прошлое, собственную юность, прожитую в шатком мире обольстительных грёз. О, теперь она понимала, отчего многие маменьки запрещали дочерям читать романы и называли такое чтение опасным! Иной раз Татьяна думала: о, если бы Бог послал ей дочку, совсем иначе сумела бы она воспитать её! Она оградила бы её от заблуждений, заняла бы юный ум и сердце, не позволив ему питаться одними лишь туманными фантазиями о заоблачной любви и неистовой страсти! Сколько несчастья навлекла она на себя, предаваясь подобным мечтам!

Страх за мужа, пережитый Татьяной в двадцать пятом году, радости и трудности материнства, — всё это сильно изменило её. Она поняла, что полюбила мужа; по-настоящему, всем сердцем полюбила. Ах, как сожалела она о тех годах, когда хранила в глубине души бесплодную любовь к фантастическому кумиру! Как жаль, что не отдала она сразу сердца достойному, любящему человеку!

Увы! Немного им было дано времени. Тяжело ударил по князю Михаилу двадцать пятый год, хоть и старался он не сгибаться под ударами судьбы, как не сгибался прежде под пулями. Да и пули неприятельские, на ногах перенесённые болезни и прочие испытания не прошли бесследно для него. Как и многие терпеливые и стойкие люди, он только казался железным... даже самому себе. Старая рана, полученная под Лейпцигом(3), дала о себе знать; смерть стояла у его порога; до конца Татьяна была рядом с ним, дивясь силе его духа и крепости его веры, помогавшей снести телесные и душевные страдания. Ибо лишь Богу ведомо, как было трудно этому деятельному, энергичному человеку оказаться беспомощным, прикованным к постели!

И вот в последний час, уже исповедавшись и причастившись, князь Михаил благословил сына, горько сожалея, что не увидит его юности и зрелости.

— Впрочем, милая Татьяна, я не уверен... мне всегда верилось, что с Небес видно всё, что происходит на этом свете, и павшие в бою вместе с оставшимися в живых радуются победам... иначе было бы слишком трудно. Я буду молиться за вас, за тебя и Митю, и на том свете. И... ты так молода и прекрасна... если ты полюбишь кого-нибудь... достойного человека... я буду рад. Ты должна быть счастлива...

— Нет, нет, нет! Никого не люблю я и не полюблю, кроме тебя! По-настоящему...

Он грустно улыбнулся, и эта улыбка так и осталась на его устах. В последний раз поцеловав мужа, Татьяна поднялась с колен и подошла к окну, где в тёмном небе ещё горели звёзды, освещая путь Михаила к Небесному Отцу, а её — к новой, одинокой жизни на этой земле. Отныне она должна была быть опорой и поддержкой сама себе — и другим. Сыну, родственникам, домочадцам…

И она ею стала. Теперь, сидя у постели племянницы, княгиня Гремина брала на себя ответственность за её судьбу, молясь, чтобы это решение было правильным и принесло счастье маленькой Полине. Уж её-то она не отдаст холодным объятиям смерти! У них впереди будет жизнь — долгая и радостная!

Татьяна и Поленька ещё немного поговорили, строя различные планы, один другого приятнее, пока девочке не пришло время отдыхать.

…А письмо Онегина так и лежало, нераспечатанное, в кармане лилового платья, сброшенного второпях и сложенного в ожидании стирки.

* * *

Много воды утекло с тех пор, как произошли описанные нами события, и история наша подошла к концу. Но мы не можем распрощаться с любезными читателями, не рассказав хоть коротко, как сложилась судьба главной героини нашей повести. Ибо не обо всех упомянутых лицах мы располагаем подробными сведениями; быть может, позднее нам удастся дополнить картину.

Итак, после смерти старушки Лариной Татьяна простилась с сестрой и родным домом, чтобы вернуться в поместье под Петербургом, где отныне была хозяйкой и госпожой. Полина отправилась с нею, и с тех пор жила вполне счастливо; княгиня относилась к ней, как к родной дочери, а с Митей её связывали узы самой крепкой дружбы.

Княгиня Татьяна Дмитриевна прожила долгую, деятельную жизнь и умерла восьмидесяти лет от роду, до последнего дня пребывая в ясном уме и твёрдой памяти. Душа её отлетела на рассвете, который она с юности так любила встречать; но глаза её были обращены не на расцветающее радужными красками небо, а на миниатюрный портрет покойного мужа, который она всегда носила с собой. Рядом с ним, под одной плитой, и нашла она последний приют, оплакиваемая детьми, внуками и правнуками, обласканными её любовью и неусыпной заботой. Хорошую, долгую память оставила княгиня после себя. Её вспоминали как нежную, любящую мать и бабушку, добрую соседку, щедрую благотворительницу и разумную, умелую хозяйку большого имения. Вспоминали родные и друзья и её развитый ум, и беззлобное, но меткое остроумие, и сохранившееся до последних дней изящество и утончённость истинной аристократки доброго старого времени.

Такова была судьба Татьяны Дмитриевны Греминой, урождённой Лариной, избранная ею добровольно и пройденная с высоко поднятой головою и открытым сердцем.