Простонародные рассказы, изданные в столице

Упрямый министр

Даны тебе годы и дни —
Храни свои годы и дни;
Даются на радость они —
Пусть будут на радость они.
Провал и успех десяти тысяч дел
всегда предрешается Небом;
Возможны сто тысяч различных развязок —
не стоит стараться для них.
О скаредности позабудь,
Простор предоставь для щедрот.
Новейших и древних падений и взлетов
рассказчик не переберет.
Глаза могут видеть одну только пыль
на месте Цзиньгуского парка[149];
Кровавые пятна на пиках остались
от всех хуайнаньских забот[150].
В линьтунских собраниях[151] в наши года
рассеялись духи письма;
Даньянский уезд[152] прославлявшая прежде,
свирель уж давно не поет.
Цветенье весны, когда время приходит,
пред нежной травой отступает;
Беспримесным золотом, как ни старайся,
не сдвинешь железный заплот.
Пусть дни в наслажденьях проходят беспечно —
все это недорого стоит;
В чем подлинный вкус, узнается тогда,
когда уже сделался старым.
Посконное платье, подмокшая пища —
для дома и этого хватит;
Кого же заботит лишь бренная жизнь,
тот век свой растратит задаром.

На этом кончаются слова, не идущие к делу.

Но прежде чем начать свой рассказ об упрямом министре, я познакомлю вас с четырьмя строками танских стихов[153].

Ведь было время — Чжоу-гун[154]
людской молвы боялся;
В начале дней своих Ван Ман[155]
был с низшими хорош.
Когда бы в ранние года
их жизней путь прервался,
Мы б не узнали, в их делах
где истина, где ложь.

Эти стихи говорят о том, что есть люди искренние по природе своей и есть лицемерные. Нужно уметь видеть хорошего человека, даже если он сию минуту кажется дурным; нужно уметь видеть дурного человека, даже если он сию минуту кажется хорошим.

В первой строке стихотворения говорится о Чжоу-гуне, носившем имя Цзи Дань, младшем сыне чжсуского Вэнь-вана[156]. Будучи одарен всеми высокими качествами, присущими государям, совершенной мудростью и благой силой дэ[157], он помогал своему брату У-вану в войне против Шан[158], и дом Чжоу утвердился на восемьсот лет. Но У-ван заболел. Тогда Чжоу-гун написал грамоту, в которой он обратился к небу с просьбой взять в тот мир его самого вместо брата. Он спрятал эту грамоту в золотой ларец, и никто не подозревал о ее существовании. Когда У-ван умер, престол унаследовал его сын Чэн-ван. Но он был еще слишком мал, чтобы править самостоятельно, и Чжоу-гун держал его на коленях, когда давал аудиенцию удельным правителям. Глядя на это, братья У-вана Гуань-шу и Цай-шу[159] задумали обвинить Чжоу-гуна в нарушении законов престолонаследия. Завидуя Чжоу-гуну, они пустили слух, будто он обманывает и унижает юного государя и недалеко то время, когда он открыто узурпирует трон. Чэн-ван стал сомневаться в верности Чжоу-гуна, и тогда Чжоу-гун вынужден был отказаться от поста министра, удалился в Дунго[160] и жил там в постоянном страхе.

Но однажды небо ниспослало грозу с сильным ветром, золотой ларец внезапно раскрылся, и Чэн-ван увидел в нем дощечку с письменами. Только тогда он узнал всю глубину преданности Чжоу-гуна. Он приветствовал возвращение своего министра, а Гуань-шу и Цай-шу казнил. Предки Чжоу, честь рода которых была в опасности, снова обрели покой. Но подумайте, кто бы сумел разобраться во всем этом, случись Чжоу-гуну заболеть и скончаться в ту самую пору, когда Гуань-шу и Цай-шу только начали распространять слухи о том, что он изменник, а золотой ларец с посланием оставался бы закрытым и сомнения Чэн-вана еще не разрешились? Разве последующие поколения не сочли бы этого хорошего человека дурным?

Во второй строке стихотворения говорится о Ван Мане. Ван Ман, по прозвищу Цзюй-цзюнь, был дядей императора Пин-ди[161] династии Западная Хань[162]. Он был лицемером. Пользуясь расположением и влиянием императрицы-регентши, он присвоил себе власть и величие государственного министра и втайне замышлял завладеть престолом династии Хань. Стремясь снискать расположение подданных, он старался держаться покорно и скромно, уважать надлежащие нормы поведения и ценить талантливых людей. Он делал вид, что действует справедливо, и притворялся, будто совершает подвиги. Сотни тысяч людей[163] в областях и уездах Поднебесной[164] толковали о добродетелях Мана. Видя, что подданные настроены в его пользу, он отравил императора Пин-ди, сослал вдовствующую императрицу-мать и провозгласил себя императором, назвав свою династию «Новой». Он держался у власти восемнадцать лет[165], пока его не убили, когда Лю Вэнь-шу[166] из Наньяна[167] поднял восстание, чтобы возродить династию Хань. А если бы Ван Ман умер на восемнадцать лет раньше, разве он не был бы признан добродетельным министром с незапятнанной репутацией? Таким бы его и описали в истории, и потомки считали бы этого дурного человека хорошим. Вот почему с давних пор говорят: «Лишь время может открыть до конца то, что кроется в душе человека»[168]. Говорят еще так: «Репутация человека утвердится бесповоротно не раньше, чем над ним опустится крышка гроба»[169]. По кратковременной славе нельзя судить, благороден ли человек, а по случайной хуле нельзя считать его низким. И стихи подтверждают:

Известно давно: ни хвалу, ни хулу
внимательно слушать не стоит;
В урочное время и правда, и ложь
проявятся сами собою.
Ведь стоит мгновенье одно легковерно
послушать сужденья людские —
И смотришь, разумнейший человек
уже опорочен молвою.

Сегодня я расскажу об одном министре, служившем прежней династии. Пока он не занял высокий пост, он имел очень хорошую репутацию. Но когда в руки к нему пришла власть, он дал себе волю, стал действовать безрассудно и немало напортил, чем вызвал всеобщее недовольство; его имя сопровождали бранью и поношениями. И многие затаили в душе злобу против него. Так вот, если бы этот человек уснул навеки в ту пору, пока он пользовался доброй славой, люди и по сей день тысячи и десятки тысяч раз выражали бы о нем сожаление и говорили бы, что государство постигло несчастье, раз такой замечательный человек не успел занять высокой должности и полностью проявить свои способности. Случись так, в веках сохранилось бы его доброе имя. Но смерть поздно пришла к нему, и он дожил до того времени, когда его стали ругать и поносить в десять тысяч голосов. Вся беда была в том, что он прожил на несколько лет больше!

Кто же был этот министр и при какой династии он жил? Династия эта не близкая нам, но и не очень давняя: дело было в тоды правления императора Шэнь-цзуна[170] из династии Северная Сун[171], а министром при нем был тогда некто по фамилии Ван и по имени Ань-ши[172] из Линьчуани[173]. Этот человек мог охватить одним взглядом сразу десять строк на странице и прочитывал тьму томов[174]. Известные сановники Вэнь Янь-бо[175], Оуян Сю[176], Цзэн Гун[177], Хань Ци[178] — все изумлялись его способностям и превозносили его. Едва ему исполнилось двадцать лет, он успешно выдержал экзамен на чин и стал известен. Сначала он получил должность начальника уезда Иньсянь области Цинъюаньфу в провинции Чжэцзян. Он поддерживал все полезное и уничтожал вредное, и это принесло ему популярность. Затем его назначили помощником судьи с правом подписи[179] в округе Янчжоу[180]. Обычно он занимался делами всю ночь напролет и не ложился спать до наступления утра. Когда же всходило солнце и до Ань-ши доносились шаги правителя округа, входившего в зал заседаний, он в большинстве случаев, не успев даже умыться и прополоскать рот, направлялся туда же. И когда Хань Ци, правитель округа Янчжоу, носивший титул вэйгуна, видел Ань-ши растрепанным и неумытым, к нему являлось сомнение, не пропьянствовал ли тот всю ночь. И поэтому вэйгун постоянно советовал Ань-ши быть прилежным в делах. Ань-ши благодарил его, но ничего не объяснял. Зато потом, когда Хань-вэйгун узнал, что Ань-ши до рассвета сидит над книгами, он очень удивился и принялся повсюду его расхваливать. Ван Ань-ши получил повышение и стал правителем области Цзяннинфу[181]. Слава о его способностях распространялась все шире и достигла ушей самого императора. А затем получилось совсем как в стихах:

Первое время
был он хорош — и поэтому
Люди позднее
им введены в заблуждение.

Император Шэнь-цзун много сил и времени тратил на составление планов по управлению страной. Услышав о талантах Ван Ань-ши, он призвал его ко двору и пожаловал ему звание ханьлиня[182]. «Какими методами следует управлять страной?» — спросил император. Ван Ань-ши высказался за методы, Яо и Шуня[183]. Император был очень доволен таким ответом.

Не прошло и двух лет, как Ван Ань-ши получил пост министра и ему был пожалован удел Цзин. Весь двор считал, что в нем возродился Гао Яо[184], что вновь пришли времена И и Чжоу[185], и все в один голос превозносили его. Один Ли Чэн-чжи заметил, что у Ван Ань-ши слишком высокомерный взгляд. Он говорил, что Ван Ань-ши — министр неискренний и ненадежный и что рано или поздно он непременно доведет Поднебесную до больших потрясений. Да еще Су Лао-цюань, видя, что Ван Ань-ши ходит в потрепанной, неопрятной одежде и не умывается целыми месяцами, считал, что он не заслуживает уважения. «Рассуждение о распознавании ложного» Су Лао-цюаня было направлено против Ван Ань-ши. Кто бы подумал, что Ли Чэн-чжи и Су Лао-цюань пришли к единому мнению независимо друг от друга? Но не будем больше говорить об этом.

Раз уж Ань-ши был назначен первым министром, он общался с самим императором Шэнь-цзуном и во всем безропотно повиновался ему. Он провел ряд новых законов. Какие же это были законы? Закон о землевладении, о работах по орошению полей, о ссудах крестьянам под будущий урожай, о системе баоцзя[186], об уравнивании перевозок налоговых поступлений, об освобождении от трудовых повинностей, об организации торговли, о сохранении конского поголовья, об обмере полей с целью равномерного обложения налогом, о запрещенных действиях.

Ван Ань-ши прислушивался только к словам низкого человека Люй Хуэй-цина[187] да еще своего сына — Ван Пана. С ними-то он и обсуждал все эти дела. Он изгонял преданность, отвергал прямоту. Голос народного недовольства зазвучал на всех дорогах, небесные знамения участились. Но Ван Ань-ши считал себя правым и на все отвечал тремя «не стоит»:

Не стоит знамений Неба бояться.
Не стоит сплетням людским поддаваться.
Не стоит с законами предков считаться.

Он был очень упрям: стоило ему утвердиться в собственном мнении и принять решение, и уже ни Будда, ни бодхисаттвы не смогли бы убедить его изменить это решение. Поэтому все называли его «упрямым министром». Вэнь Янь-бо, Хань Ци и многие другие известные сановники, прежде восхвалявшие и превозносившие его, теперь тоже увидели, что они ошиблись в нем, горько сожалели об этом, и один за другим подали императору петиции, в которых оспаривали нововведения Ван Ань-ши. Но государь не желал никого из них слушать, и они отказывались от должности. С тех пор Ван Ань-ши еще упорнее отстаивал свои новшества. С законами предков не считались, и народ лишался средств жизни.

И вот однажды любимый сын министра Ван Пан заболел, покрылся нарывами и вскоре умер. Ван Ань-ши очень горевал. Он пригласил известного в Поднебесной монаха, просил провести поминальный пост, который длился семь раз по семь дней, а всего сорок девять, чтобы спасти душу умершего. Ван Ань-ши сам воскуривал благовония и совершал поклонения. На сорок девятый день, в четвертую стражу, когда поминальный обряд подходил к концу, Ван Ань-ши воскурил благовония перед статуей Будды и вдруг упал без сознания на войлочную подстилку. К нему бросились со всех сторон и громко кричали, но он не приходил в себя. К пятой страже он словно бы начал пробуждаться от сна и произнес: «Удивительно! Удивительно!» Ему помогли войти в дом. Госпожа У Го, его жена, велела служанке проводить его во внутренние покои и стала расспрашивать, что с ним случилось.