Голубятня на желтой поляне: Роман-трилогия

Лунная песня

Дома ждала меня новая беда. Бабушка деревянным голосом сказала с антресолей:

— Подымись ко мне, Гелий.

Я поднялся с нехорошим предчувствием.

— Гелий, где дедушкина машинка?

У меня сразу — брык — голова ниже плеч. Дурацкий такой характер: если я в чем-то виноват, ни спорить, ни отпираться не могу. Стою носом вниз, краснею и молчу.

— Гелий, ты будешь отвечать?

Отвечать, конечно, придется. Надо только переждать, когда перестанут противно слабеть ноги и растает в животе холод, который туда наливается от страха.

— Ну? — сказала бабушка.

— Ну? — сказала тетя Вика. Она сидела здесь же, в бабушкиной комнате.

Я переглотнул и прошептал:

— Я ее дал на два денечка…

(Ничего себе, два денечка! Две недели уже Глеб на ней стучит. А я не решаюсь сказать, что хватит. Работает человек…)

— О-о… — простонала бабушка и села.

— Кому дал? — деловито поинтересовалась тетя Вика.

— Одному… журналисту. Знакомому… Он попросил…

— Что ты сочиняешь! — воскликнула тетя Вика. — Какому журналисту? Кто он такой? У журналиста нет своей машинки? Ему понадобилась эта, старинная, без электронного блока?

— Реликвия… — вставила бабушка.

— Так получилось, — пробормотал я. — Очень было надо.

Тетя Вика с горечью покачала головой.

— И ты не мог попросить разрешения? Почему?

— Вы бы не дали…

— Именно! — сказала бабушка. — И ты пошел на обман. На чудовищное вероломство. Тайком взял не принадлежащую тебе вещь и с трусливой хитростью оставил футляр! Чтобы скрыть следы! О, если бы ты мог осознать всю глубину…

— Всю глубину он осознает потом, — пообещала тетя Вика. — Сначала машинка. Где она? Надеюсь, она цела?

Я поднял глаза.

— Цела! Конечно! Я сейчас…

Я бросился в дедушкину комнату, схватил футляр, крикнул уже из прихожей:

— Сейчас принесу!

Может, если сразу принести, не будут сильно воспитывать?

Я мчался к станции, а футляр колотил меня по ноге и царапал бронзовым уголком. Я не обращал внимания. Но перед вагоном я отдышался. Заправил майку. Принял спокойный и независимый вид. В «Курятнике» все было по-прежнему. Ерема чертил, Янка и Юрка о чем-то разговаривали. Они посмотрели на меня виновато. Глеб настраивал карманный телевизор. Я небрежно сказал Глебу:

— Дома ворчат, почему долго машинку не несу. Придется забрать…

— Конечно, бери! Мне Ерема на свалке нашел какую-то, скоро наладит.

— Завтра налажу, — отозвался Ерема.

Глеб озабоченно спросил:

— Гель… А тебе не попало? Может, мне пойти с тобой, объяснить?

— Да вот еще… Привыкать мне, что ли?

С тяжелой машинкой я спустился с подножки. Глеб, Юрка и Янка стояли в раздвинутых дверях «Курятника». Между Глебом и Юркой просунул голову Ерема. Глебу и Ереме я сказал:

— Пока.

И пошел.

Почти сразу сзади затопали. Это догнали меня Юрка и Янка.

— Гелька, ну ты чего? — сказал Янка. — Не обижайся.

— Ты здесь ни при чем, — ответил я.

— Гелька всегда так, — хмыкнул Юрка, но я уловил в его словах виноватость. — Сам наплетет что-нибудь, а потом дуется на всех.

— Наплетет?! Что я наплел?

— А про склад? Мы о деле говорили, а ты шуточки начал дурацкие…

— Шуточки? Там на самом деле якорь! Настоящий!

— Ну… тогда объясни толком.

— Ага, теперь «объясни»…

С минуту мы шли молча. Они — виноватые, я насупленный. Наконец Юрка сказал:

— Давай я коробку за ту ручку понесу. Вдвоем легче.

Я дал. Помолчал еще немного, а потом рассказал про якорь.

Зимой, перед каникулами, меня выставили с урока танцев, и я болтался в коридоре. Там наткнулась на меня наша директорша Клара Егоровна. Ругать не стала, а сказала:

— Гелюшка, выручи. Столько дел, народу не хватает, съезди с нашим Сан-Дымычем на склад за игрушками для елки. Он один не управится.

Я обрадовался. Завхоз Александр Вадимович нас, мальчишек, любил. Он был старенький, мы его звали Сан-Дымыч и всегда ему помогали. Сан-Дымыч вызвал с автостанции фургончик, и мы покатили.

Склад елочных игрушек находился в старой церкви. Внутри горели тусклые лампы и было холодно, изо рта шел пар. Пока Сан-Дымыч с начальником склада выбирали коробки, я оглядывался. За штабелем ящиков я увидел наклонный столб с кольцом и тяжелой цепью. Полез туда. И оказалось, что столб и кольцо — верхняя часть могучего трехметрового якоря!

Якорь стоял в кирпичной нише. Даже не стоял, а был прислонен к боковой стенке. Под ним темнела чугунная плита с выпуклыми буквами. Я сел на корточки и с трудом прочитал:

Флота Капитанъ и Кавалеръ

Ѳедоръ Осиповичъ Ратмановъ

1 iюля 1753 года — 2 августа 1832 года

—————

Онъ трижды плавалъ во кругъ свѣта

и много раз могъ погибнуть въморѣ

но судьба уготовила ему

последний прiютъ въ родномъ городѣ.

Миръ праху твоему,

Капитанъ и Командиръ

Я потрогал буквы: они были очень холодные, над ними таял пар от моего дыхания. Потом я погладил холодный якорь. Может быть, его взяли с корабля, на котором в давние времена ходил в плавание Флота Капитан Ратманов. Мне стало жаль капитана Ратманова, хотя жизнь он прожил долгую и, конечно, интересную…

Дома я рассказал про старинную могилу бабушке и тете Вике. И они впервые поссорились при мне. Бабушка сказала, что это безобразие — превращать в склады памятники старины. Тетя Вика работала как раз в Городской комиссии по наблюдению за культурными ценностями. Она стала быстро объяснять, что склад — это временно. Все исторические здания взяты на контроль, надежно законсервированы и со временем будут реставрированы. Просто пока не хватает времени и средств. Бабушка заявила, что поменьше надо тратить денег на всяческие колоссальные авантюры вроде сверхглубокой скважины или проекта СКДР. Планету ковыряем насквозь, к звездам летаем, а в обычной жизни порядка нет, не было и не будет… Тетушка сказала, что планету она не ковыряет и никуда не летает. Даже в отпуск. Потому что те, кто занимается всеми этими сверхглубокими бурениями, имеют привычку вызывать к себе жен, а детей оставлять родственникам: воспитывайте…

Тут они спохватились и погнали меня спать.

А старую церковь с могилой я с тех пор называл про себя Капитанской.

Когда я кончил рассказывать, мы были уже совсем помирившиеся. Юрка сказал:

— Значит, завтра в десять в парке у самолета. Я прихвачу напильник.

— Ага! Приду! — кивнул я.

И ошибся. Назавтра меня ожидало совсем другое.

Только я вернулся с машинкой, как на меня упало новое несчастье. Тетя Вика поставила меня перед собой и долго смотрела суровыми и печальными глазами. В ушах у нее качались подвески из фальшивых марсианских кристаллов. Тетя Вика сказала:

— Были времена, когда провинившихся мальчишек воспитывали не так. Тратили гораздо меньше слов… Я пока не стану применять старые способы, но и разговоров с меня довольно. Сейчас ты отправишься в свою комнату и в течение трех дней будешь размышлять о себе и своих поступках. А уж потом побеседуем… В эти дни из комнаты никуда!.. Кроме туалета.

Я посмотрел на бабушку. Она поджала губы и развела руками: допрыгался, мол. И я отправился на отсидку. Оправдываться я не умел. Каяться и просить прощенья не умел тоже.

Утром я с горькими мыслями сидел на подоконнике. И с надеждой. Думал: Юрка с Янкой увидят, что я не пришел, и прибегут ко мне сами. Может, хотя бы посочувствуют.

Они пришли, но только после обеда. Появились у меня под окном. Юрка сказал как ни в чем не бывало:

— Проспал, а теперь торчишь в окошечке, как красна девица?

— Дубина ты. Тетка не пускает. За машинку.

Юрка свистнул. Потом предложил:

— Сбеги.

Нет, на это я не решался. И дело не в том, что после будет еще хуже. Просто… ну, не мог я. Все-таки тетя Вика — она тетя Вика, она меня с младенчества воспитывала, я привык ее слушаться. То есть я часто не слушался по мелочам, спорил, но нарушить вот такой приказ — это будто в себе что-то сломать.

Я покачал головой.

— Ты что, честное слово дал не удирать? — с пониманием спросил Янка.

— Не давал, но… — Я пожал плечами.

— А мы уже от колеса и от крыла наточили порошка, — сказал Янка. — Вот… — Он достал из кармашка бумажный пакетик, развернул. Я увидел горсточку серебристой пыли.

«Конечно, — подумал я. — Они и без меня справятся. Юрка даже рад, что под ногами не путаюсь».

— Ну и молодцы, — мрачно сказал я.

Юрка беззаботно зевнул:

— Мы же не виноваты, что тебя посадили… А вечером пойдешь? Надо якорь точить.

— Тетушка, наверно, не пустит…

— Попробуй как-нибудь. А то в церкви мы без тебя заплутаем.

— Разве нельзя подождать три дня?

Юрка объяснил:

— Мы там на разведке были. Смотрели, как пробраться. Дверь, конечно, заперта, но в одном окне решетка отогнута и стекол нет. Это сегодня. А завтра вдруг заметят и починят? Надо использовать момент… В общем, если сможешь — в одиннадцать у церкви.

Они убежали.

А я прямо заметался.

Ну, не мог я так жить, не мог без Юрки!

Я позвал тетю Вику и скрутил в себе гордость. Стал упрашивать, чтобы отпустила. Она слушала внимательно, однако была непреклонна. Тогда я пошел на жуткое унижение. Зажмурился, задержал дыхание и выдавил:

— Прости, пожалуйста. Я больше не буду.

Не помогло!

— Больше и не надо, — сухо сообщила тетя Вика. — Достаточно того, что ты натворил. Сиди. И обдумывай свою вину.

Я стиснул зубы и стал обдумывать.

Виноват я? Виноват. Стащил машинку без спросу.

Но почему без спросу? Потому что просить было бесполезно. Ах, это память о дедушке!

О дедушке, кроме машинки, памяти полно: и портрет, и книги, и дипломы на стене, и шкаф с письмами учеников. Целая комната памяти. Это во-первых! Во-вторых, дедушка был общий. Значит, и мой тоже. А почему же мне запрещается брать его вещи?

Этими мыслями я себя немного оправдал. Конечно, если бы я высказал их тете Вике и бабушке, они сразу бы доказали, что я все равно виноват. Но бабушка не заходила, а тетя Вика зашла на несколько секунд — молча поставила на стол мой ужин.

«Ладно! — подумал я. — Если так, ладно…»

Без пятнадцати одиннадцать я поднял в окне раму и прыгнул во двор. Скользнул к забору. Дуплекс в будке лениво застучал хвостом. Я вытащил его за ошейник, быстро обнял.

— Дуплекс, ты меня прости…

Потом я махнул через забор.

Я бежал и думал, что ребята уже у церкви и что они совсем не ждут меня. Ладно, а я вот он… А потом пускай хоть что будет!

На Зеленом спуске я услышал впереди себя частый топот. В свете окон мелькнула синяя майка и светлые волосы.

— Янка! Постой!

— Гелька!

Мы побежали рядом. Янка смеялся:

— А я играл, играл, потом смотрю — времени-то уже ой-ей! Выскочил, даже смычок не положил…

Он размахивал на бегу длинным смычком, как шпагой.

Я подумал — чего мы так несемся? Теперь-то Юрка нас подождет.

Капитанская церковь стояла у маленького пруда, на плоском берегу. Вода подходила вплотную к одной из стен. Стены, колокольня и купола были обшарпанные, забор из кирпичных столбов с решеткой покосился и поломался, у фундамента росли метровые сорняки. Но сейчас, при свете яркой луны, церковь была таинственной и красивой. Тянул ветерок, бежала к берегу маленькая рябь, и казалось, что церковь плывет над водой.