Голубятня на желтой поляне: Роман-трилогия

Двое на рельсах

Янка сел рядом со мной.

Юрки и Глеба уже совсем не было видно. Только маковки черной травы рисовались на закате, который все бледнел и стал зеленоватым. Над закатом висел вверх рогами очень большой и очень тонкий месяц.

Не хотелось вставать, не хотелось ничего делать. Но не сидеть же всю ночь. Тем более что вдруг она в этой бесконечности тоже бесконечная…

— Поедем? — спросил я у Янки.

— Ну… пожалуйста, — сказал он. И встал. Я тоже. Шурша по головкам травы курткой, пошел к вагону.

Вагон громоздился на рельсах, как темное чудовище. Янка вдруг сказал:

— Гель… подожди.

Я остановился.

— Вот… — проговорил он неловко. — Возьми это… Юрка велел передать. Еще давно велел, да я как-то… не получалось. — Он сунул мне в руку что-то маленькое, плоское и твердое.

И я сразу понял. Догадался. Это была та арабская монетка.

— Откуда?

— Он ее тогда нашел. Долго лазил по траве… Потом говорит: «Отдай как-нибудь…»

— Да? — сказал я, и захотелось зареветь, как в давнем дошкольном детстве, когда первый раз уезжала мама. — А сам-то… он почему не отдал?

— Ну, он вообще… — вздохнул Янка. — Я ему один раз сказал: «Зачем ты так с Гелькой? Ему же обидно». А он говорит: «Так надо».

— Почему надо? — горько спросил я.

— Он говорит: «Гелька — такое существо… Он привязчивый. Я уйду, а он будет изводиться. Пускай уж лучше злится на меня…»

— Почему? — прошептал я. — Разве он знал, что уйдет?

— Давно…

— Откуда? Он же только сегодня увидел эти рельсы. Он из-за Глеба…

— Не из-за Глеба, — виновато сказал Янка. — Наверно, из-за меня… Потому что я играл ему «Восстание».

— При чем тут «Восстание»? Ты же не хотел, чтобы он ушел!

— Не знаю… — шепотом отозвался Янка. — Теперь все равно… Гель…

— Что?

— А зря мы не отдали искорку…

— Кому?! — испугался я. Сразу вспомнил о Клоуне.

— Глебу и Юрику. Им она нужнее. Они там одни, впереди неизвестно что… А в ней вон какая энергия.

«И опасность», — подумал я. И боязливо оглянулся. А что, если кто-нибудь в темноте скажет сейчас шелестящим голосом: «Геля Травушкин, подари искорку…»

И фонарь не горит, Глеб его зачем-то погасил.

Я прыгнул на площадку вагона, дотянулся до выключателя «Сатурна». Но «сатурн» не зажегся, сколько я ни давил кнопку. Я потряс его — никакого результата.

— Теперь не загорится, пока не зарядим на солнце, — сказал снизу Янка.

Мне по-прежнему было страшно. Я соскочил с площадки и судорожно нащупал свой фонарик — он оттягивал боковой карман куртки и колотил по колену. Без света нельзя. Войдем в темный вагон, а там — хлоп — и кожаные браслеты на руках… «Геля, подари искорку…»

— Янка! — сказал я.

— Что?

«Ну, а если расскажу? — подумал я. — Чем он поможет? Легче разве, если будем бояться вдвоем?»

— Янка… чего теперь говорить. Юрку и Глеба все равно не догнать…

— Не надо их догонять. Сделаем бумажного голубка, искорку — на него. Пустим — и он долетит.

— Он-то долетит. А мы без искорки как доберемся домой?

— Пешком. Это же недалеко, оглянись.

В той стороне, откуда мы приехали, за вагоном, горели огни Старогорска: ряды окон в многоэтажном квартале, освещенные прожекторами башни монастыря, красные лампы телевышки.

— За час дошагаем, — вздохнул Янка. — Не такая уж длинная оказалась эта бесконечность…

— Да, — сказал я и обрадовался: не хотелось мне в темный вагон.

— Значит, пошлем искорку?

Я молчал.

— Неужели жалеешь? — тихо спросил Янка.

— Янка, я не жалею. Ты не знаешь…

— Что?

— Сядь.

Он сразу послушался. Мы опять сели на теплые рельсы. Друг против друга.

И я наконец-то рассказал про все. И даже про то, почему молчал до сих пор. Наверно, я это очень сбивчиво объяснил, но Янка понял. И не удивился.

— Кажется, я про такие дела уже слышал.

— Да? Янка, где?

— Не помню. Давным-давно. Может, дедушкина сказка…

— Это не сказка, Янка. Опасно посылать искорку. Вдруг эти… Клоун и его дружки… начнут охотиться за Юркой и за Глебом, а те даже ничего не знают…

— Можно объяснить им. Написать прямо на голубке… Гель, они искорку сберегут лучше нас. Они сильнее нас, и смелости у них побольше.

Это была правда.

— Ладно, давай! — Я встал. — Бумага для голубка у тебя есть?

— Ой, нет…

Я накинул свою длиннополую куртку на Янку, а сам зашарил по карманам на шортах и на рубашке.

— Да тут в куртке полно каких-то листов, — сказал Янка.

— Это нельзя, это записки Глеба… Вот, я нашел… Смотри, это письмо Еремы!

Янка включил фонарик. Прочитал. Сказал серьезно: — В самый раз. Вот его и пошлем. Только напишем еще…

У Янки в кармане оказался автоматический карандашик. Янка разложил листок на твердой шпале. Я светил, а он писал:

Мы посылаем вам искорку. Вам с ней будет лучше. Только охраняйте ее от врагов. Не верьте клоунам в масках и берегитесь гипсовых шпионов, они охотятся за искоркой. Вот Еремино письмо. Он хотел что-то рассказать, но не успел.

Янка и Гелька

Мы свернули из письма голубка. Такого, каких пускаем в школе на переменах (а иногда и не на переменах). Выпустили из ампулы искорку. Посадили ее на бумажный клюв. Крошечная галактика засветилась ярко-ярко, будто прощалась с нами.

— Пускать? — спросил Янка.

— Пускай.

Он встал и легонько толкнул голубка — в ту сторону, где все еще светлело над горизонтом небо и горел месяц. Голубок пошел легко и ровно. Последний раз мигнула нам искорка и вместе с голубком растворилась в темном воздухе.

— Долетит, — сказал Янка.

Я кивнул. И спросил:

— Пошли домой?

— Да…

Мы не стали заходить в вагон. Не потому, что страшно. Теперь-то бояться было нечего. Просто «Курятник» был для нас как дом, а прощаться с опустевшим домом всегда грустно. Лучше уж так… Хорошо, что вагоны не умеют думать и чувствовать. А то ему сейчас тоже было бы тоскливо. Мы уходим, а он смотрит вслед. Что он будет делать один? Стоять бесконечное время на пустых путях…

А почему на пустых? Что мы знаем про эту линию? А если оттуда, из бесконечности, вылетит на полной скорости поезд?

— Янка! А вдруг кто-нибудь врежется в вагон?

Мы быстро оглянулись.

Вагона не было.

Там, где он только что громоздился черным неровным кубом, не было ничего. Только рельсы да высокая трава рядом с ними.

— Не врежется… — прошептал Янка.

Я даже не удивился. Мало ли что может быть на границе разных пространств… Просто сделалось горько-горько. Понял я, что все кончилось.

Кончились вечера в «Курятнике», приключения, сказка про искорку, неуклюжая моя дружба с Юркой, тайна Глеба, опасности… Даже страха и опасности мне стало жаль.

— Пойдем… — прошептал я.

И мы пошли к недалеким огням Старогорска.

Шагать по шпалам было неудобно. Ступать на каждую — это слишком частый шаг, а через одну — широко. Я встал на рельс и двинулся по нему, как по канату. Ничего, можно идти. Главное, не думать все время про равновесие, оно само собой появится.

Янка тоже шел по рельсу.

Звезды были очень яркие, да и месяц за нашими спинами набирал силу. Можно было различать дорогу и друг друга. Я посмотрел на Янку, он на меня. Еремина куртка была теперь на Янке, и он в ней казался похожим на пингвина-канатоходца из цирка.

Я чуть-чуть улыбнулся. Янка сказал:

— Давай держаться за руки, будет легче идти.

— Давай.

В самом деле стало легче. Не так шатаешься, когда рука в руке. Янкины пальцы были теплые и очень тонкие. Но они были крепкие…

Так мы шли минут пятнадцать. А впрочем, кто знает? На часы я не смотрел: вдруг там опять какая-нибудь путаница. Тяжелая куртка часто сползала с Янкиного плеча, он ее поддергивал.

Я сказал:

— Мешает? Давай понесу.

— Да ничего… Она какая-то вся бумагой набитая. Все карманы.

— Я же говорю, это Глеб мне оставил.

— Гель… А дашь почитать?

Я усмехнулся:

— Ну… пожалуйста.

— А давай сейчас посмотрим…

— Зачем? — удивился я. — Не успеешь, что ли?

— Ну… так. Давай немножко глянем, а? Мне всегда было интересно, что он пишет, а спросить боялся. Там стихи?

— Да с чего ты взял?

Мы остановились. Я включил фонарик.

— Доставай.

Янка вытащил мятые свернутые листы. Серые, исчерканные.

— Да не то, — сказал я. — Это старые какие-то. В другом кармане возьми.

Но Янка придвинул мою руку с фонариком.

— Гель, смотри… Это Еремины чертежи. Это же Васька!

Я увидел какие-то линии, квадраты, а среди них — начерченную фигуру тонконогого роботенка. А потом, на других листах, его улыбающуюся квадратную голову с носом, похожим на рожок чайника. Руки, туловище…

— Гелька! — радостно сказал Янка. — Раз есть чертежи, можно сделать Ваську!

— Мы же не умеем.

— Научимся! Главное, что есть чертежи!

— А искорка? Ее-то нет.

— Гель… Разве мы не можем сделать вторую?

«А ведь правда же! — подумал я. — Мы же помним рецепт!»

Но тогда опять… Опять надо жить с оглядкой, бояться всяких клоунов и других непонятных врагов.

Но если прятаться от них, так и не поймешь, кто они такие! Не поймешь, зачем им нужна искорка и почему так легко разлетелся от удара барабанной палочки гипсовый дурак с веслом…

А он хорошо разлетелся!

Я засмеялся, вспомнив это. А потом честно сказал Янке:

— Страшновато.

— Из-за Клоуна?

— Из-за пальца. Я знаешь как боялся иголкой тыкать! А теперь опять…

— Я еще больше боялся.

— Ты?!

— Конечно. Ты все же сам проткнул, а я струсил… Ну, ничего.

— Как-нибудь, — согласился я.

— Зато будет Васька.

— Будет, — сказал я. И подумал, что ничего еще не кончено.

Мы затолкали чертежи в карман и опять пошли по рельсам. Каждый по своему. В одной руке я держал Янкину руку, а в другой сжимал Юркину монетку. И все время помнил, что где-то далеко от нас так же шагают Юрка и Глеб. И наверно, держат в ладонях голубка с искоркой. И помнят про нас.

— Гелька! — вдруг встревоженно сказал Янка. — А ведь нас всего двое!

— Ну и что?

— А капелек надо не меньше трех. Кто еще даст?

Я даже не задумался. Сразу мелькнула в памяти огненная рубашка и веселое лицо.

— Даст, — сказал я.

— Надо, чтобы надежный человек.

— Он надежный. Тот мальчик, что принес от Еремы письмо.

— А, ясно, — откликнулся Янка, и я понял, что он улыбнулся.

Но тут же он печально сказал:

— Нет, Гелька, ничего не получится.

— Почему?

— Ты же скоро уедешь в Ярксон.

Я не сразу ответил. Не так-то легко было ответить. Я вспомнил печальные мамины глаза и еще многое вспомнил. И отца, и свои тревоги. А Янка ждал, я понимал, что он ждет. Почему-то мне вспомнилось, как он при первой встрече загораживал скрипку и какое у него было лицо.

И мне показалось, что теперь у него в темноте такое же лицо.

— Нет, Янка, — сказал я. — Не уеду.

Он задышал так, будто сбросил в траву со спины тяжеленный рюкзак. И заговорил быстро и весело:

— Конечно! Нам же столько сделать надо! И узнать про многое надо!

— Про Клоуна…

— Конечно. А когда будет полнолуние, надо пробраться на свалку. Есть на самом деле ржавые ведьмы или нет?