Что вам от меня надо?

Он ненавидит летать, терпеть не может, но, пробормотав заклинание и взмахнув палочкой, взмывает и летит туда, откуда слышался крик.

Грейнджер с невозмутимым видом сидит в какой-то яме и спокойно рассматривает свою ногу.

— Грейнджер, — шипит он, опускаясь рядом и покачиваясь — после этих долбаных полетов его мутит, хуже, чем после парной аппарации.

— Оу, вы прилетели? — спрашивает она.

— Странно, — язвит он, — не может быть. Что вы там делаете и почему орете на весь лес? Я решил, что вас убивают!

— Я думала, тут земля, а тут был снег, но не оказалось дна, и я упала. Но лодыжка в порядке, — бодро рапортует она.

— Знаете, Грейнджер, — он протягивает ей руку, — я вас однажды прибью сам, чтобы сэкономить нервные клетки!

— Но сегодня отличный день, я же не ночью пошла. Что со мной могло случиться? В самую чащу я не лезла… — заявляет она и ему нечего ей ответить.

— Давайте руку, живей!

Она протягивает ему руку, цепляется за него, он выдёргивает ее из ямы слишком резко, они качаются и чуть не падают: он вынужден — конечно же вынужден! — обнять ее и прижать ее голову к своему плечу. Он знает, знает, что должен тут же отпустить ее, еще раз отругать и отконвоировать в замок, запретить из него выходить — она студентка и обязана слушаться, но… но вместо этого прижимает ее к себе еще сильнее. Она что-то бурчит.

— Что? — спрашивает он раздраженно, чуть отстраняясь.

— Вы меня придушите, — она смотрит на него с улыбкой и не пытается отодвинуться, даже когда он размыкает объятия и его руки повисают, она стоит и обнимает его за талию.

— У меня еще нога болит, мне кажется, я переоценила себя, — объясняет она свое возмутительное поведение.

— Если вы скажете, что не сможете идти… мне придется… вас левитировать. Не думаю, что вам это будет по душе, — говорит он и не узнает свой голос.

Она цепляется за него одной рукой, наклоняется, трет лодыжку, с трудом балансируя и рискуя снова свалиться. А заодно свалить его.

— Грейнджер, с вами столько хлопот! А я думал — с Поттером тяжело, наивный. Садитесь! — он трансфигурирует маленький пенечек в пень побольше, она хмыкает и он смотрит на нее красноречиво: пусть только попробует хоть что-то сказать — он и сам знает, что в трансфигурации не ас.

— Давайте уже вашу ногу! — он встает перед ней на колени, помогает снять башмак, который больше подошел бы суровому аврору, чем молодой девушке.

— Это берцы, очень удобны для таких прогулок, — она считает нужным просветить его.

— Лишняя информация, — огрызается он, — меня не волнует ваша обувь, — он осматривает ногу. — Так больно? — она морщится, но терпит. — Это не перелом, вывих. Сейчас... — он немного поворачивает и дергает ногу, Грейнджер вопит так, что с соседней елки падает несколько шишек, а где-то вдали смолкает рев гиппогрифа.

— Вы не предупредили! — на глазах Грейнджер слезы.

— Зато через пять минут будет легче, и вы сможет ковылять.

— В больничное крыло не пойду, там можно умереть со скуки, — она напяливает свои ужасные «берцы», встает и делает пару шагов… — Тем более уже ничего не болит. Спасибо!

— Заболит к вечеру, — злорадно обещает он. — Пойдёмте,— он с тяжелым вздохом предлагает ей руку, но скоро становится понятно, что так идти невозможно и он обнимает ее за талию, на всякий случай грозно посмотрев.

Они медленно бредут к замку, ему приходится помогать Грейнджер, да еще тащить корзину: само собой Грейнджер уперлась и потребовала набрать цветов, раз они «все равно уже тут».

А вечером Сесиль устраивает ему скандал. Она умудряется кричать шепотом! Она втолковывает ему, как он неправ, что связался с Грейнджер, что она — чертова интриганка и манипуляторша. Он смотрит на Сесиль с тоской, просто слушает, даже не делая попыток возразить и думает — неужели любые отношения обречены на такое? Неужели всегда все так заканчивается? Неужели даже с Лили они бы превратились в пару, где она выносит мозг, а он или пьет, или бьет или становится полным ничтожеством? Если вспомнить его семью, то выходит — так оно и есть? Неужели стоит радоваться, что Лили не стала его, не превратилась в озлобленную сучку, которую б он возненавидел? Ему становится невыносимо, и он уходит молча, даже не хлопнув дверью.

Сесиль бежит за ним, шепотом просит прощения, идет с ним до его комнат.

— Прости, прости, — повторяет, когда он сдается и впускает ее к себе. — Я не могу на это смотреть! Мне иногда кажется, что она нарочно, нарочно, ты понимаешь? Она умная и хитрая, она…

— У нее же есть жених…

— Она с ним в ссоре!

— Какие познания о личной жизни студентов.

— Она с моего факультета! — у Сесиль дрожат губы. — У них только и разговоров, что Грейнджер отшила Уизли! Захочешь не знать — не выйдет. И она меня не ставит ни в грош! И другие на нее смотрят и… Они меня ненавидят из-за нее! Зачем я приехала! — она садится на стул и чуть не плачет… — Ты знаешь, что они отказались ходить в мой клуб. Знаешь?

— Кто — они? — устало спрашивает он, садясь напротив и думая, что он сыт по горло «серьезными» отношениями, что он не хочет ничего подобного и что даже секс того не стоит.

— Все эти… переростки.

— Все эти переростки, Сесиль, воевали. Они не к тебе не хотят идти, они убивали и… им не хочется дуэлей, даже в шутку. На уроках они ведут себя прилично? Не желай большего, тренируй младших, — говорит он, удивляясь, когда это научился понимать детей? Раньше за собой он такого не замечал, наверняка это тлетворное влияние Грейнджер. Он задумывается о ней и о том, что она-то наверняка сможет построить нормальные отношения, когда придет в себя, отойдет после войны, когда уедет к чертям отсюда, когда… и тут он вспоминает, что сам уговорил ее остаться здесь.

Ну вот, возвращается такое знакомое, успокаивающее, привычное ощущение собственной ничтожности.

— Ты меня не слушаешь! Северус! — Сесиль сползает со стула и становится перед ним на колени, заглядывает в глаза. — Северус?

И он понимает, что пуст, абсолютно пуст и ему нечего ей ответить.

Она воспринимает его молчание как покорность и успокаивается. А он впервые в жизни понимает, что чувствовала Лили к нему: наверняка это была вот такая брезгливая жалость, когда только воспоминания о чем-то хорошем мешают оттолкнуть человека.

Следующие недели пролетают на удивление быстро и спокойно. Весна вступает в свои права, но ни Северусу, ни Грейнджер не до прогулок. Сесиль делает вид, что ничего не происходит и, кажется, смиряется, что Северус большую часть времени проводит с Грейнджер, но чем больше Сесиль старается угодить ему, тем больше это раздражает Северуса.

Правда, Грейнджер тоже раздражает его, но как-то иначе и если от Сесиль хочется сбежать, то Грейнджер хочется приковать цепями в кабинете, чтобы легче было контролировать ее неуемную энергию и жажду знаний.

Она сидит перед ним, в его личных покоях, сложив стопку книг на коленях и упираясь в нее подбородком, и смотрит внимательно и немного печально. Ее волосы отросли и топорщатся в разные стороны. Он велит ей или смазывать их маслом, чтобы они не летели и не могли случайно попасть в котел, или надевать косынку. Она соглашается на косынку и теперь так смешно в ней выглядит, а ему хочется подойти к ней и заправить все время выскальзывающий на лоб локон.

— Значит, вас держит тут еще одни долг? — спрашивает она. — И вы почти что директор?

— Я надеялся, если честно, что Минерва возьмет это на себя. Был уверен, что ей захочется единоличной власти, но оказывается, нет.

— И никаких зацепок?

— Грейнджер, мне делать больше нечего, как вам жаловаться? Просто, зная вашу тягу читать все подряд, думал, может вы что-то встречали об этом?

— Не-а, — она пытается переставить руку, у неё не выходит и она, ловя книги, чуть не падает сама. — Он подхватывает ее, отбирает книги, уносит их в библиотеку и в который раз думает, что они стали слишком часто касаться друг друга. С одной стороны — это неприемлемо, с другой — они вместе работают и, по мнению Грейнджер, дружат.

— Но знаете, — она идет за ним следом и останавливается за спиной, пока он расставляет книги по местам, — у меня есть идея. Надо поговорить с портретами бывших директоров. Уверена, кто-нибудь что-нибудь слышал или знает.

— А то я не говорил, — желчно произносит он, пытаясь втиснуть «Трактат о тысяче способов применения корня мандрагоры» в узкую щель на полке. — Или они не хотят рассказывать или Минерва успела переговорить с ними до меня, или старые склерозники просто ничего не помнят. Ну или не знают, — он ставит последнюю книгу на полку и поворачивается к Грейнджер.

— Мы найдем, обязательно найдем, — заверяет она его. — Я помогу.

— Зачем вам это? — спрашивает он. Последнее время он заменил свой вопрос о том, что ей от него надо, на вопрос: «Зачем ей это надо?», хотя и на первый ответа так и не дождался.

— Свобода, ваша свобода.

— Это не ответ. Вам какая выгода?

— Всю жизнь мечтала занять ваше место, — отвечает она ему в тон. — А как вас иначе сместишь?

— Врете. И вообще, это полная ерунда, — взрывается он, — моя свобода в обмен на вашу?

— Почему же? — она берет со стола его яблоко и начинает его есть, — хотите? — и протягивает Северусу яблоко, любезно развернув еще не надкусанной стороной.

«Прекрасно было яблоко, что с древа, Адаму на беду сорвала Ева…», — проносится в голове, но он уже берет ее руку в свою, кусает и наслаждается его сочным вкусом.

— Я не теряю свою свободу, — продолжает она. — Это мой выбор, совершенно осознанный и добровольный.

— Вы просто не знаете, во что вы ввязываетесь, — он утирает тыльной стороной ладони сок с губ. — Через несколько месяцев вы будете уверены, что я вас жестоко обманул и испортил ваши лучшие годы.

— Знаете, после войны, страха, жизни в лесу, в палатке… Нет, у вас не получится испортить мне жизнь, — она опять протягивает ему яблоко. Он снова кусает и смотрит прямо ей в глаза и ему так нравится, как ее щеки медленно заливает румянец и она, не выдержав, все же отводит глаза. Он не признается и под пытками, что ему нравится ее смущать, но ему и правда — нравится. Нравится, потому что… да просто потому, что она смущается и это забавно. Но он ни на секунду не забывает: она его ученица, а значит — он не сделает ничего, что может навредить ее или его репутации.