Время сжигать

Гермиона прерывисто вдыхает. Он замирает, встречаясь с ней взглядом. Он ждал, что будет туго. Не потому что особенно грандиозен; как и все мальчишки, он сравнивал себя с другими, так что знает, что совершенно адекватен. Но потому что именно на это и рассчитывал, именно об этом и слышал. Хотя Гермиона напрягается, широко распахнутыми глазами продираясь сквозь темноту, пытаясь разглядеть его, она достаточно влажная, чтобы сопротивление ощущалось дополнением, а не помехой.

Наступает момент — повисает между ними, — когда ни один из них не двигается. Драко практически слышит, как она сглатывает.

Гермиона кивает, не сводя с него глаз, пальцы сжимают его полураспахнутую рубашку. На выдохе Драко снова толкается вперёд.

Так медленно.

Так обжигающе.

Она шипит.

К тому времени, как он полностью проникает в неё, мозг уже затуманивается и превращается в абсолютное ничто. Драко не может двигаться, иначе сразу же кончит.

Всё, что он способен чувствовать, всё, о чём способен думать, — какая она горячая, влажная и замечательная. Женская пизда. Настоящая женская пизда. Лучше, чем во всех его самых грязных фантазиях. Само собой, все эти фантазии были безликими, безымянными и смутно чистокровными по своей природе. Реальность же настолько превосходит их, что даже осознать её невозможно.

Несмотря на всё это, несмотря на лучше, это всё равно не самое лучшее. Чего-то не хватает.

Драко вцепляется в неё, но недостаточно близко. Гермиона, наверное, тоже это понимает, потому что втягивает воздух и снова повторяет:

— Я думала, ты ушёл.

Драко жаждет её кожи.

Конечности сплетаются ещё сильнее, когда он поднимает её кофту, пытаясь вытянуть ту через руки, плечи и копну волос. Гермиона тоже сосредотачивается на нём, заканчивает расстёгивать оставшиеся пуговицы, стягивает с плеч потрёпанную рубашку.

Он откидывается назад, когда ему наконец удаётся стянуть её водолазку через голову. Мир замирает, блаженство размывает тончайшие грани его способности двигаться.

Когда кофта падает на пол, Драко снова толкается вперёд. Тихие стоны плывут по золотистым крапинкам вокруг.

Их близость становится немного больше, чем простым столкновением, руки впиваются в кожу, пытаясь оказаться как можно ближе. Он крепко прижимает Гермиону к себе, прижимаясь своей обнажённой грудью к её груди, потому что что-то внутри него настаивает, что именно это ему необходимо.

Обжигающе, но так, чтобы не причинить вреда. Открытое пламя без боли.

Её руки опускаются на его бёдра, кончики пальцев врезаются в плоть над ягодицами.

Драко уже настолько глубоко внутри неё, насколько это возможно, но всё равно улавливает смысл, особенно когда её надтреснутый голос — она плакала? — выстанывает:

— Двигайся. Пожалуйста, двигайся.

И он двигается: вытаскивает, а затем толкается внутрь. Даже в темноте кажется, будто зрение затуманивается. Драко не отрывает свою грудь от её ни в чём ином, как в удушающе тесной близости. Жар слишком силён, его достаточно, чтобы ковать металлы, железо, олово, сталь, золото и серебро.

Вокруг взрывается искрами нить.

Не одним только золотом, но и серебром. Прижавшись лицом к волосам Грейнджер, Драко следит, как она ширится, опоясывает их, образуя круг из серебра и золота. Тело продолжает плавиться, желая достичь неповторимого ощущения.

Он толкается снова. Грейнджер издаёт звук, более близкий к удовольствию, чем всё, что Драко слышал от неё прежде. В смутном, опалённом жаром уголке сознания, мелькает мысль: означает ли это, что ей было не достаточно хорошо? Потому что так не должно быть; разве это не его работа? Заставить девушку чувствовать себя хорошо, чтобы самому не чувствовать себя плохо из-за того, что хорошо ему?

Прежде чем он успевает начать действовать в соответствии с этой умеренно бескорыстной мыслью, нить вокруг них сжимается. Проходит сквозь них.

И вдруг: пуф.

В груди больше нет дыры.

Ощущение наполненности такое непривычное, что Драко отшатывается назад. Дыхание перехватывает.

Это достойно паники — чувствовать себя настолько цельным.

Драко был так близок к тому, чтобы кончить, но теперь всё изменилось. Кандалы брюк вокруг лодыжек сваливают его с ног. И это прекрасно, потому что стоять внезапно становится сложнее, чем он способен выдержать.

Стоя на четвереньках, Драко пытается перевести дух. Одной рукой он удерживает себя, а другой вцепляется в грудь, туда, где когда-то была зияющая дыра, но теперь исчезла.

— Я никогда… я не… — Он понимает, что плачет, когда что-то мокрое падает ему на руку. При большем освещении он, наверное, увидел бы слёзы, смачивающие пол под его лицом.

Ясность пронизывает его в мгновение ока, когда он осознаёт, что они натворили.

Связь.

Они завершили её. Во всяком случае, частично.

Гермиона опускается на колени рядом. Одна её рука ложится на его плечо, а вторая, замечает он краем глаза, шарит по полу в поисках порванного белья. Вспышка белого в темноте. Драко хочет умереть от смущения; он садится на колени, пытаясь незаметно подтянуть штаны и прикрыть свою быстро увядающую эрекцию.

— Я знаю, — говорит Грейнджер. — Я тоже это чувствую. Так приятно.

— Приятно? Приятно? Это ужасно!

Её голова наклоняется.

— Почему сразу ужасно? Это самое… самое близкое к норме, что я чувствовала как минимум за год.

— Это норма? Ты хочешь сказать, что я мог… что это возможно — чувствовать себя так… всё время? Как будто чего-то не хватает?

Её голова наклоняется ещё больше, а рука опускается с его плеча. Потеря контакта вызывает меньше раздражения, чем раньше. Драко ждёт, что его грудь сократится, что флёр магии, кипящий на поверхности кожи, снова осядет и впитается внутрь. Но ничего не происходит: как будто пропасти в груди никогда не существовало, как будто магия всегда была живой, осязаемой частью его самого.

Он опускает голову на холодный каменный пол, пытаясь выровнять дыхание.

— Уходи, — тихо говорит он полу. Затем громче: — Пожалуйста, уходи. Просто… уходи. — Это ещё не крик. Но уже близко.

Драко не понимает, что Гермиона слушала его всё это время, пока не слышит щелчок открывающейся двери. За этой брешью в заглушающем заклинании он тоже слышит крик.