Внутри и снаружи

Она приоткрывает дверь палаты и смотрит на него. Совсем юный, не знающий жизни, но такой сильный: выдержать Беллатрикс не каждому дано, да еще и в своей голове. Гермиона горько усмехается.

— Скорпиус привязался к вам.

Она вздрагивает от неожиданности, даже шепот кажется криком в тишине Мунго.

— Не знала, что вы здесь, — говорит, будто не услышала слов Астории.

— Где же мне еще быть, когда сын умирает.

Гермиона так и не научилась общаться с родственниками. С пациентами проще, ты просто делаешь свою работу, не вдаваясь в детали. Гермиона не любит успокаивать и давать ложные надежды: она колдомедик, а не Мерлин.

— Он сильный мальчик, — большего она не может сказать. Гермиона и так уже обещала больше, чем когда-либо.

— Он устал, — вздыхает Астория. — Сегодня просил бумагу, чтобы… — голос дрожит, она всхлипывает, практически давится рыданиями, и Гермиона в порыве жалости обнимает ее за плечи, а та только этого и ждет, утыкается в грудь и больше не сдерживается.

За время работы Гермиона видела сотни безутешных матерей, но ни одну из них не утешала. Она снова смотрит на Скорпиуса, отказывается думать, что нет шансов его спасти. Он ведь ни в чем не виноват, мальчик, оказавшийся не в то время и не в том месте. Взгляд цепляется за блокнот, лежащий на тумбочке.

— Так зачем ему нужен был блокнот? — Гермиона отстраняет Асторию и основательно ее встряхивает, чтобы быстрее пришла в себя.

— Я… я…

— Грейнджер, не тряси мою жену. — Драко тоже выглядит усталым, но куда лучше жены. — Дневник он решил писать... — запинается, взглянув на жену, — сказал, чувствует, что осталось недолго.

Не в то время не в том месте.

— Ну конечно, дневник! — хлопает себя по лбу она. Почти подбегает к Скорпиусу, хватает блокнот и раскрывает его. — Умница, — улыбается почти счастливо. — С Люциусом могу поговорить?

Драко удивленно кивает, Астория даже перестает плакать, но Гермиона уже не думает о них. И как она могла забыть о Люциусе, если в первую очередь должна была вспомнить, впрочем, сейчас нет времени заниматься самоедством.

— Малфой Мэнор, — без запинки произносит она, бросая летучий порох под ноги.

Гермиона давно победила своих демонов и обязана помочь Скорпиусу. Он не виноват, что у Беллактрикс с ней старые счеты, весьма мелочные, стоит сказать. Гермиона хмыкает, когда видит вытянувшееся лицо Люциуса, и уверенно выходит из камина.

— Добрый вечер. Надеюсь, не против поделиться знаниями о крестражах? — Она и сама понимает, насколько ядовито это звучит. — Почему-то я уверена, что вы знаете о них куда больше, чем может показаться.

Гермиона понимает, что свалилась как снег на голову, но на любезности времени нет. Они оба это понимают, и оба знают, зачем она здесь.

— Если бы речь шла не о моем внуке…

— Меня бы здесь не было, — обрывает его Гермиона и протягивает дневник: — Взгляните. Это сегодня написал Скорпиус. Конечно, я могу ошибаться, но, по-моему, это шифр.

— И с чего вы взяли, что я знаю к нему ключ? — Он не пытается увиливать, но и совсем не ерничать не может. Потирает лоб, разглядывая символы.

— Потому что это вы подложили в книги Джинни дневник Риддла.

Люциус вскидывает брови и переводит взгляд на Гермиону:

— Не сомневаюсь, что даже на смертном одре мне не дадут забыть этого.

— Помогите своему внуку — все, о чем я прошу, — пожимает плечами Гермиона. Вступать в бессмысленные перепалки ей совсем не хочется, да и ни к чему. Чем им мериться сейчас, когда война давно позади, а за плечами целая жизнь после.

— Оставьте его мне, завтра утром поделюсь своими выводами.

Гермиона кивает и идет к камину. Говорить о чем-то еще излишне. Они — люди дела, переливать из пустого в порожнее, не обладая полнотой информации, глупо и не свойственно обоим. «Завтра, — думает она. — Все будет завтра».

Прежде чем скрыться в каминной сети, она ловит задумчивый взгляд Люциуса и возникшего перед ним домовика. Что ж, эта ночь будет трудной и для нее: Гермионе придется взвесить все «за» и «против», чтобы решить, готова ли она пойти ва-банк: спасти или убить Скорпиуса — другого варианта не будет, если она рискнет.

Он в последний раз оглядывает свою комнату: завтра «Хогвартс-экспресс» увезет его далеко отсюда. Скорпиус инстинктивно стискивает медальон в кармане. Там Беллатрикс не будет.

— Не будет, — повторяет одними губами.

— Конечно, буду.

Он вздрагивает и резко оборачивается, но в комнате никого нет.

— Как это возможно? — крутится на месте, но ни картин, ни зеркал, в которые она обычно приходит. Даже призрачной дымки нет, если бы вдруг фантом…

— Все может быть, — он слышит усмешку в голове, — в твоей голове. — Неосознанно сжимает рукой медальон, ставший почти талисманом. — Умница.

Он вздрагивает и отшатывается.

— Неужели?..

— Наша связь крепче и глубже, чем кажется.

Скорпиус ощущает пальцами выемку, которой раньше не было, — или он просто не замечал? — и посреди комнату появляется неясный туман. Он клубится, но постепенно в нем вырисовываются очертания Беллатрикс. Она откидывает волосы на спину и улыбается, манит к себе, Скорпиус, как гипнотизированный, тянется, но ладони проходят сквозь Беллатрикс — она смеется.

— Ты будешь со мной, — завороженно смотрит на нее, — ты всегда будешь со мной.

Прозрачные пальцы дотрагиваются до груди, и Скорпиус почти уверен, что чувствует это касание. Иллюзорное, но такое реальное.

— Конечно, — обещает она. — Я тебя не брошу…

Морок разрушает хлопок аппарировавшего в комнату домовика, образ Беллатрикс рассеивается.

— Пора, молодой хозяин, — Динки кланяется до пола. — Вас уже ждут.

Он кивает.

Скорпиус не один, а с Беллатрикс ничего не страшно.

Гермиона засыпает только под утро, так ничего и не решив. За все время работы ей, пожалуй, никогда не было так сложно.

— Личное всегда мешает, — говорит колдомедик Тодеус практикантке Грейнджер в первый ее день в Мунго, и она соглашается.

Со временем срастается с этим правилом, потому что так и вправду проще. Она не имеет права позволять собственным эмоциям заслонять профессиональное чутье, поэтому следует этому правилу беспрекословно. Пока Малфой не приводит к ней на прием своего сына. Смешливого, непосредственного, милого ребенка с проблемами сна. Практически неизученная область медицины как магической, так и маггловской. Все лечение строится на догадках и экспериментальных методах, но, глядя в глаза этого мальчишки, Гермиона не смогла отказать, хоть и ничего не обещала. А сейчас она смотрит, как он спит, и чувствует себя как никогда беспомощной.

Тусклый свет не может скрыть ни болезненную бледность, ни запавшие щеки, ни глубокие круги под глазами. Беллатрикс терзает его изнутри, а Гермиона ничего не может сделать. Только пытаться как можно меньше времени проводить рядом, чтобы не провоцировать приступы, и искать, искать, искать. Она вздыхает и привычным жестом накладывает диагностирующие заклинания. Без изменений: физическое истощение, нестабильный магический фон, стихийные выбросы энергии.

— Начинаю думать, что ты игнорируешь меня, — усмехается Скорпиус.

Она и не заметила, как он проснулся.

— Тебе кажется, — она достает из кармана зелья и протягивает ему. — Я же твой колдомедик.

Он грустно улыбается, быстро выпивает и чуть морщится.

— Гадость.

— Знаю.

Гермиона забирает склянки, но уходить не торопится. Нужно, но хочется еще немного побыть с ним. Совсем чуть-чуть.

«Нельзя привязываться к пациентам, — напоминает себе и сразу признает: — Поздно, эта грань давно пройдена».

— Ты ничего не можешь сделать, — не спрашивает — утверждает он. — Я чувствую, что…

Гермиона накрывает его губы ладонью. Чересчур поспешно, как ей кажется.

— Рано сдаваться.

Он усмехается — она ощущает это под своими пальцами, — а потом берет ее руку в свою и неожиданно крепко сжимает.

— Ты не сможешь помочь, — его голос насквозь пропитан горечью, — потому что всего не знаешь, но даже если расскажу, все равно не получится.

— Скорпиус…

— Посиди со мной.

И Гермиона не спорит. Есть в его взгляде что-то такое, чему она не может сопротивляться. Тоска? Смирение с неизвестностью? Усталость? Мрачная решимость.

Она садится на стул рядом с кроватью, пусть ей и нужно обойти еще несколько пациентов; молчит, пытаясь по выражению его лица понять хоть что-то, но впервые за время их знакомства она не видит ничего. Глаза лихорадочно блестят, а пальцы поглаживают ее ладонь. Гермиона упрямо убеждает себя, что это благодарность пациента.

— Беллатрикс взбесилась, когда я понял, что ты мне нравишься.

Эти слова ставят реальность с ног на голову, и Гермиона принимает решение.

Она не появляется в общей спальне, но Скорпиус слышит ее голос почти постоянно. Ехидные замечания за завтраком, фырканье на занятиях, когда она не согласна с преподавателями, возмущенные цоканья при взгляде на девушек. И если поначалу это и казалось ему странным, то со временем становится второй натурой. Он никогда не чувствует себя одиноким и в любой момент может поговорить с Беллатрикс. Она плюет на правила хорошего тона: не стесняется в выражениях, говорит, что думает, нашептывает делать, что вздумается. Это не чопорные родители с их высокоморальностью, не дедушка с бесконечными беседами о традициях и долге, не бабушка с уроками этикета. Беллатрикс его не сдерживает, наоборот, раскрепощает, и Скорпиусу это нравится. Он носит медальон на шее и не снимает даже в душе, несмотря на двусмысленные комментарии в голове. Если бы только можно было ее воскресить…

— А кто сказал, что нельзя, — озорно подмигивает она и взмахивает нижними юбками.

Сейчас в спальне никого нет, все еще за ужином.

— Как? — он загорается этой идеей.

Если бы Беллатрикс рядом, то было бы еще лучше. Тогда бы все было совсем по-другому: лучше, интереснее, свободнее.

— А если я скажу, что придется убить, пойдешь на это? — прищуривается она, наблюдая, как у Скорпиуса вытягивается лицо и он инстинктивно отшатывается.

— А нужно?— все-таки спрашивает дрожащим голосом.

— Нет, конечно, — но ухмылка остается ехидной, — к тому же ты еще слишком маленький. Даже на девчонок не заглядываешься, — добавляет лукаво.

— Так не на кого смотреть же, пластиковые все и с одинаковыми ужимками, — морщится он и передергивает плечами.

— И мне не нравятся, — хмыкает Беллатрикс.

— И это тоже, — соглашается он.

— Да и зачем они, если есть я, — обольстительно улыбается она, Скорпиус чувствует невесомые прикосновения к коже, каждое проносится электрическим разрядом по телу.

Он будто со стороны — хотя так и есть, это ведь лишь видение — видит, как касается губ Беллатрикс. Пробует их на вкус, втягивает в рот, посасывает. Она чуть стонет, прижимает всем телом к нему. Голова идет кругом от нахлынувших эмоций, его ведет. Хочется больше, ближе, острее. Еще…

Беллатрикс отстраняется, когда ему уже нечем дышать, и облизывает губы. Его.