Баллада о лжецах

Чего боятся короли

— О Боромир, я не знаю, какая сила таится в моей крови, но я клянусь, что не позволю пасть Белому городу.

Король Элессар хорошо помнил день, когда дал эту клятву. Мудрые эльфы знают, что Западному ветру можно доверить свою скорбь, Южному — последнее слово, Северному — сердце; Восточный ветер же то ли обидел кто, то ли характер у него был резок, но обращенные к нему слезы он возвращал калеными стрелами, прощание — воистину возмутительной ложью, любовь — хохочущей ненавистью. Поэтому лишь три ветра оплакали Боромира на Амон-Хене; четвертый явился сам. Фродо и Сэм отчалили от злого берега вовремя, Восточный ветер не успел перевернуть лодку; зато успел подслушать любопытные проклятия. Кто проклинал — непонятно, за что — не так важно; Восточный ветер дунул в прозрачный ус, недоуменно почесал в светлом затылке и полетел искать ненавистного живого. Арагорна он приметил скоро, тот мечом прорубал дорогу из чащи. Длинноухий спутник, отстававший на два шага, хмурился, но берег дыхание.

— Эльф, — пропел Ветер смутно знакомое слово. — А за ним, должно быть, торопится гном. Первый тогда и есть человек, сколько пакостных слов ему послано! — Ветер засмеялся и свернулся змеей в человеческом ухе.

— Так вот каков ты, Арагорн,

Тебе просили передать:

"Ты знаешь, что могу я дать

Тебе любовь, богатство, власть,

Но предложить тебе не трон,

Не сладкий стон, не денег звон,

А волю разума хочу.

Ах, скверный, лживый человек,

Поганишь мир почти уж век.

Ах ты убийца, лжец, палач!

Не ты ли обещал победу

Два, три... Ах, целых восемь раз!

И где же люди те сейчас?

Я б научил тебя не лгать..."

— Нескладно. Тебе нечего мне предложить. Уйди. Ты лишь призрак, — человек — Арагорн — чуть разомкнул губы, но Ветер захлебнулся бы воздухом, если бы мог.

— Лжец, лжец, лжец! — визгливо заголосил Ветер. — Какое сладкое, мерзкое слово: "лжец"! А ты лжец? — обратился он к эльфу...

Арагорн покачал головой. Впереди бурелом, опушка, где в некоторых лесах можно было бы встретить и настоящего тролля, степь; лодка, уносящая Боромира вниз по могучему Андуину, осталась позади.

— Лжец, — пропел издалека Восточный ветер.

* * *

— Да, лжец, — кивнула Арвен. Арагорн бессильно откинул голову ей на колени. Проклятый и благословенный миг назад он вслушивался в тихие слова Леголаса, уже в полусне отвечавшего на воистину бессвязное ворчание Гимли; причем Арагорн мог поклясться, что эльф поминал чью-то мать на синдарине, а гном путался в кхуздуле.

— Тебе я не лгал, — пробормотал Арагорн, вдыхая знакомый запах. Над головой ярко сиял Эарендиль, король надежды; Вечерняя Звезда ласково перебирала жесткие волосы.

— Разве? — рассмеялась Арвен. — А когда обещал на мне жениться?

— И женюсь, — возразил Арагорн. — Какая же это ложь?

— Сколько тогда листопадов ты застал? Двадцать? — вздохнула Арвен. — Ты решил, что я Лютиэн.

— Ты не сказала, что так с тобой заговаривал каждый третий эльф Лотлориэна!

— Каждый третий мечтает стать Даэроном, — печально прошептала Арвен, удивленно всматриваясь в звезды. Улыбнулась: — Ни один из них не осмелился назваться Береном. Сказать тебе было бы неучтиво.

— Ты хотела посмеяться надо мной.

— Виновата, — торжественно кивнула Арвен. — Но ты вернулся... Я почти дошила знамя. Хочешь взглянуть?

Ночь выдалась промозглой, роса затекла за шиворот; Странник перевернулся на спину и чуть приоткрыл глаза, что-то вот-вот должно было... Испуганное ржание перебудило крохотный лагерь Трех Охотников и оборвалось.

— Да что же за напасть такая! — воскликнул Гимли.

— Неужели тебе не будет хватать Арода? — ухмыльнулся Леголас. Арагорн удивленно приподнял брови: эльф качнул головой, и наметанный взгляд выхватил покрасневшие глаза. Даже их бессменного часового сильно утомила вчерашняя погоня.

— Эарендиль сегодня был ярок, — заметил Арагорн.

— Увы! Я не видел его света, — горестно воскликнул Леголас и исподлобья взглянул на Арагорна.

"Просыпался ночью, — понял Арагорн. — Но сейчас я не лгал. В эльфийском сне звезды не гаснут".

* * *

— Вам тоже не спится, мой король, — Фарамир встал за плечом.

— Некогда спать, — покачал головой Арагорн, однако не поспешил вернуть взгляд к черному небу. — Только и время без сна не дает мне ответов.

* * *

Арагорн размышлял. Он не был лжецом. Воспитанный мудрым, добрым, но суровым Элрондом смертный мальчишка не мог не быть полной тому противоположностью: порывистым, восторженным и любопытным. Впрочем, Арагорн не был уверен, что Владыке Раздола так уж чужды были эти черты: не так легко поверить, что гроза всех окрестных лесов Элладан и Элрохир вышли легким, но горячим нравом в прекрасную Келебриан; впрочем, не доверять близнецам причин тоже не было — разумеется, тогда, когда те не придумывали, как выудить вино покрепче из отцовских кладовых. Так или иначе, встретив пришедшую из владений Эарендиля Вечернюю Звезду, юный тогда еще Эстель так и не смог придумать названия охватившему его приятному волнению: счастье — слишком просто, печаль — слишком тихо, любовная тоска — слишком глупо. Эстель был уверен, что встретил саму Лютиэн Тинувиэль, и боялся, что сейчас она, как столетия назад, растворится в листве и не откликнется на крик. Эстель юным своим сердцем вдруг смутно почувствовал, что смертная дорога вот-вот круто повернет и уведет его далеко-далеко от прекрасной девы, но упрямства мальчишке было не занимать. Лютиэн не рассмеялась над ним, и он, окрыленный, восторженно повторил, что обязательно-обязательно найдет ее вновь и женится на ней.

Знал, что не найдет. Такова была его первая ложь.

Не отойдя от заветной поляны и на десять шагов, Эстель испугался: что скажет отец и учитель, узнав, что он обманул саму Лютиэн? Юноша был уверен, что расстроит Владыку Элронда своей ложью. Любовь к звездному созданию он бы простил, конечно, простил, простил бы даже неловкие попытки в ней объясниться, хоть и не таким словам его учил Эрестор, но ложь — ни за что.

И Эстель решил превратить ложь в правду — хоть и не знал точно, что это значит.

Мать тогда грустно усмехнулась, потрепала Эстеля по голове и велела забыть о Лютиэн: она-де сама забудет о данном ей слове; Эстель кивнул и стиснул зубы, чтобы не напомнить: память эльфов вечна.

С истинно человеческим упрямством, помноженным на наставления близнецов Элрондионов, Эстель сочинял стихи, учился сочетать лекарственную ромашку с фиалками в одном "венике"; чтобы много лет спустя вновь встретить не Лютиэн Тинувиэль, но Арвен Ундомиэль, поймать в ладони не Соловья, а Вечернюю Звезду.

Эстель не оборачивался, навсегда оставляя Раздол. Он не желал короны и не знал, как вернуть ее, но клятвы, данные на Керин-Амроте, он не имел права превратить в ложь.

* * *

— Ты нужен людям, — медленно заговорил Фарамир, — а люди нужны тебе. Но все ли?

— Я слушаю тебя, — нахмурился Арагорн.

* * *

"Ты нужен людям", — уговаривал себя сурового вида юноша; чуть поодаль хмурые мужчины в замызганной одежде седлали понурых лошадей, то и дело оглядываясь друг на друга.

— Торонгил, — статный старик, Хальбарад, передал поводья одному из спутников и подошел к юноше. — Ты ведёшь нас не первый день; воды хватит ещё на три дня, если каждый будет только смачивать губы; мы не вспугнули ни птицы за прошедшие сутки; ближайшая деревня осталась за спиной десять дней назад. Уж не знаю я, что ты ищешь в этих поганых землях...

— Именно в поганых местах мы и нужны, не ты ли учил меня этому, Хальбарад? — юноша, Торонгил — Арагорн, — вперил в лицо старика упрямый взгляд. — Мы уходим оттуда, где нам не рады, туда, где нас некому встретить, чтобы годы спустя нас изгнали и оттуда тоже. В этих землях не живут даже птицы, а может быть цветущая деревня. Если только мы поймем, что здесь...

— Скажи им, Торонгил, — потребовал Хальбарад. Вовсе не старик; проседь в темных волосах, горбатый нос и мрачные глаза, щедрый дар бродяжей жизни, маячили за плечами еще двадцатью непрожитыми годами. — Скажи им, что сегодня эти люди получат половину обещанного куска, завтра — четверть, а на третий день ты лишишь и этой малости самых слабых. Не вини себя, Торонгил, — продолжил он мягче. — Я сам просчитался, вот тебе и старый волк... Но поверь им. Скажи им, Торонгил, и они все еще пойдут за тобой.

Скудный ужин — черствая лепешка — не лезла в горло. Арагорн оторвал глаза от земли и беспокойно обвел взглядом лагерь. Люди ели торопливо, путали пальцы в бородах, собирая крошки; два дня назад Торонгил в который раз увидел, как едят люди, знающие, что больше их не накормят: руки тряслись, но сам человек ел медленно, смакуя, громко сглатывая; теперь же он смотрел, как едят люди, боящиеся, что отберут, или знающие, что бояться больше нечего. В десяти шагах, откинувшись головой на крепкое бревно, полулежал Асгель; толстый, неторопливый, в отличие от названных братьев, он задумчиво рассматривал сжатую всей пятерней лепешку и создал бы странное впечатление единственного сытого среди помирающих с голоду нищих, если бы смотрящий не знал, что этот толстяк еще неделю назад по праву хвалился стройным станом и быстрым шагом. Хальбарад перехватил взгляд Арагорна.

— Скажи ему, Торонгил.

Арагорн тяжело поднялся и направился к Асгелю. Трава была жесткая, жухлая, желтая...

— Возьми, — грубый, но все еще звонкий голос Асгеля заставил вскинуть голову. Асгель уверенно протягивал отекшей рукой лепешку. — Да все я знаю, не прячь глаза, Торонгил; ты ведь за этим пришел или придешь завтра. Возьми, что мне один день. Только у Вереса не забирай, он крепче, чем кажется.

— Я должен сказать тебе, Асгель, — Арагорн обернулся к остальным и повторил громче: — Должен сказать вам. Я виноват перед всеми вами. Я не оправдываюсь за выбранный путь — мы делаем то, что должно, и мы нужны здесь. Я не оправдываюсь за неверный расчет. Но я прошу вашего прощения — и вашего доверия. Вы видите, что ни еды, ни воды не хватает на всех. Пытаясь напоить умирающего от жажды, мы приводим к черте больного. И пора принять решение, — Арагорн бросил косой взгляд на Хальбарада; следопыт сидел прямо, стиснув край плаща. — И я его приму, если вы верите мне. Я, Торонгил, клянусь своим именем, что выведу всех вас отсюда живыми. Ешь, Асгель, — Арагорн дерзко взглянул в недоверчивые молодые глаза. — Ешь и не беспокойся о завтра.

— Торонгил, — Хальбарад было поднялся, но вдруг передумал и лишь покачал головой.

Так воспитанный эльфами Эстель солгал второй раз. И пусть имя, которым он поклялся, значило меньше, чем лепешка в распухших пальцах, предавать его было страшно.

Асгеля не пришлось долго упрашивать. Рука дрогнула, и толстяк жадно вцепился зубами в хлеб.

— Ты знаешь, что солгал, — с грустью пробормотал Хальбарад. — И Асгель тоже это знает; все они знают.

В деревне — той самой, что в десяти днях пути от места, где Эстель солгал второй раз, — потом еще много недель судачили о полумертвых дунэдайн под предводительством не иначе как сумасшедшего: тот ввалился в трактир чуть не с лихорадкой, схватил трактирщика за грудки и долго втолковывал ему что-то нечленораздельное, да так сам и сполз по стеночке. Арагорн сам не помнил ни о том вечере, ни о том, что было днем раньше, ничего, но много лет спустя на Тропу Мертвых он встал рука об руку с Хальбарадом, и Асгель легкой серой тенью скользил рядом.