Сошедшие с орбиты

Что он творит? Она же совсем девочка, ровесница сына! Надо бежать, бежать отсюда без оглядки!

Маринетт поняла и тут же вскочила ногами на диван, обхватила его за шею и потянула на себя. Они неловко упали, Габриель саданулся локтем о какой-то выступ, застонал от боли, но её губы уже накрыли его, вбирая стон. Она целовала его жарко, неистово, вкладывая в каждый поцелуй всю свою страсть. И кто он был такой, чтобы отказываться от неё?

Он хотел её, она была ему необходима, а всё прочее было неважно.

* * *

Само собой, раскаянье пришло почти сразу же. Маринетт свернулась калачиком, повернувшись к нему спиной, а он целовал её плечи и уже думал о том, что он — мерзавец, который воспользовался влюблённостью девочки.

— Маринетт…

Она повернулась к нему, порывисто обняла и уткнулась носом в шею.

— Ничего не изменилось, — проговорила она глухо.

— Я не принц.

— И я не Спящая красавица. Я и не думала, что наша близость нас куда-то там перенесёт. Это же идиотизм. Ничего не изменилось, всё будет, как прежде, я нас не выдам, — она прижалась к нему теснее. — Мне ничего от тебя не надо, — он с трудом разобрал, что она говорит. — Ничего. Я знаю, ты женат, и я не должна… Это ужасно, но я… я просто не могу без тебя. Мне иногда кажется, что кроме тебя в этом мире нет ничего настоящего. Просто позволь…

— Позволь? Это я должен просить позволения. Я старше, и я не должен был допускать… Впрочем, что толку теперь говорить об этом? Тебе всего двадцать…

— Двадцать один.

— Неважно. У тебя впереди вся жизнь.

— Ты не захочешь больше…

— Я буду приходить, пока ты хочешь меня видеть, — он поцеловал её в висок. — И никогда не буду удерживать. Хочешь, я поклянусь?

— Лучше просто приходи. — попросила она.

* * *

Он удивился тому, как она, оказывается, умеет при желании скрывать свои чувства. Работа над коллекциями шла своим чередом, ребята всем составом разве что не жили в мастерской, но Маринетт ни разу не выдала себя — ни жестом, ни взглядом. Он наделся, что и он не смотрит на неё как-то по-особенному. По крайней мере, он старался — изнывая от желания видеть её, держать в своих руках, вдыхать её чудесный аромат — не показывать своих чувств.

Он приезжал к ней домой пару раз в неделю. Они подолгу лежали, обессиленные после секса, переплетали пальцы, тихо разговаривали, но никогда не говорили о снах, которые совсем недавно изводили и его, и её, а теперь — словно по волшебству — прекратились. Чаще всего рассказывал Габриель — о других странах, о тех людях, с кем приходилось работать, обо всём на свете. Маринетт слушала, то и дело целуя его то в уголок рта, то в плечо. Она ластилась к нему и не хотела отпускать. Но он всегда уходил — он должен был возвращаться домой.

Эмили что-то чувствовала. И он не мог не понимать, что с каждым днём они с женой всё больше отдаляются друг от друга, но ничего не предпринимал. Не мог. Сам себе обещал прекратить встречи с Маринетт, как заправский алкоголик обещает начать новую жизнь когда-нибудь потом, когда это будет действительно нужно. И вопреки здравому смыслу надеялся, что этот день не настанет никогда, что всё это будет длиться и длиться, хотя прекрасно знал — это невозможно.

* * *

Всё произошло внезапно.

Накануне он приехал домой с работы, не заехав к Маринетт, и провёл вполне милый вечер с Эмили. Они даже позвонили Адриану по скайпу и мирно побеседовали. Адриан смеялся, выглядел, в общем, неплохо, и можно было даже уверить себя, что у сына налаживается жизнь.

Он не пил вина, не засиживался за работой, лёг спать, когда и двенадцати ещё не пробило и почти сразу же провалился в настоящее.

Воспоминания — настоящие воспоминания — обрушились на него лавиной, он закричал и проснулся.

— Габриель! — Эмили сжимала его руку и смотрела с ужасом, пока он, схватившись за сердце, сидел на кровати в тщетных попытках прийти в себя.

Он вспомнил, как стоял на Эйфелевой башне и держал в руках волшебные талисманы Леди Баг и Супер Кота. Всё, к чему он стремился — свершилось. Он смог! Его сын лежал у его ног — Адриан не решился нанести смертельный удар, не смог убить отца, а Бражник не сомневался, убивая сына, потому что знал — через секунду этот мир перестанет существовать, и смерть Адриана будет сметена, как и все прочие потери. Над руинами Парижа ревел ветер, Леди Баг из последних сил протягивала руку. Бражник усмехнулся, соединил талисманы и загадал желание.

Он хотел, чтобы его Эмили жила. Он хотел, чтобы в новой реальности его любимая никогда не впадала в магическую кому. Он хотел другую жизнь. И высшее Нечто услышало и послушалось, и дало ему то, что он просил — новый мир, без магии и волшебства. Эмили и Адриан были живы, но вот ирония — счастья это никому не принесло.

— Или ты едешь в больницу, или я тебя повезу туда силой. Подсыплю что-нибудь в еду и увезу! Габриель! — Эмили выпрямилась над ним во весь свой маленький рост и выглядела при этом весьма грозно.

Господи, он действительно любил её настолько, что без раздумий уничтожил ради неё мир? Тогда почему же теперь смотрит на неё и испытывает только раздражение и желание оттолкнуть с дороги?

— Хорошо, хорошо, я пойду к врачу, — хрипло пообещал он, с трудом поднимаясь с постели и отмахиваясь от помощи Эмили. Он снова ушёл в ванную, закрылся, сел прямо на пол и сжал руками голову. О, он отдал бы немало за то, чтобы всё забыть или чтобы стать… Кем? Кем он был на самом деле? Безумным Бражником или разочаровавшимся во всём Габриелем Агрестом? Он не знал ответа на этот вопрос.

* * *

Он смог заставить себя приехать к Маринетт только через три дня. За это время он как-то примирился с вновь обретёнными воспоминаниями и теперь надеялся только на то, что Маринетт ничего не вспомнит. Не вспомнит, что она была Леди Баг и несколько лет они противостояли друг другу, будучи злейшими врагами. Не вспомнит, что была влюблена в его сына. Но, видимо, своей встречей они запустили процессы, которые были им неподвластны.

Прошло ещё пару недель. Он был у Маринетт и всё никак не мог заставить себя встать и уйти. Уже стемнело, она задремала на его плече, а он лежал, снова и снова прокручивая в голове свои воспоминания о жизни Бражника, когда Маринетт дёрнулась, как от удара, и застонала, выгибаясь дугой.

— Нет, нет, нет, нет, — зачастила она, и он сразу понял — вспоминает. Он тряхнул её за плечи, в тщетной надежде разбудить её до того, как она вспомнит всё окончательно, но было поздно. Маринетт распахнула глаза и шарахнулась от него.

Они застыли, глядя друг на друга.

— Вспомнила, — он устало потёр лицо ладонями, — что ж… — Габриель встал и стал одеваться, отвернувшись от неё, чтобы она не видела, как трясутся его руки.

— Подожди, — она подползла к нему по кровати и дёрнула на себя. — Не уходи вот так! — она вцепилась в его плечо, не желая отпускать. — Ты что… помнишь тоже? Да? Когда вспомнил ты? Не сейчас же, нет? Когда?

— Недели две назад, — он стряхнул её руки, снова встал, накинул рубашку, проклиная мелкие пуговицы, которые никак не хотели попадать в петли.

— И ты молчал?

Габриель собирался ей соврать, придумать какое-то нелепое объяснение, но вместо этого, перестав застегивать рубашку, посмотрел ей прямо в глаза:

— Я знал, что ты меня бросишь. И я не хотел этого.

И сразу стало легче.

Маринетт спрыгнула с постели и обняла его за плечи, уткнувшись лицом ему между лопаток. Он снова высвободился из её объятий.

— Я знаю тебя тут другим, я люблю тебя — тут, сейчас, такого, какой ты есть. Те-бя! — она встала перед ним, пытаясь заглянуть в глаза.

Габриель только вздохнул, отводя взгляд, и не стал говорить, что это — пока, пока не прошёл первый шок и пока воспоминания, когда-то утерянные, не прижились окончательно. Он знал — она больше не будет с ним. Теперь точно не будет.

— Я приду, но только если ты позовёшь, — сказал он, через силу улыбаясь. — А сейчас я пойду.

— Не уходи. Не сейчас, — она потянулась к его губам и поцеловала с таким отчаяньем, что он застонал — от боли и от бессилия хоть что-то изменить.

— Мы не сможем туда вернуться, тут не было и нет ни магии, ни талисманов, — прошептала она. — И можно сделать вид, что это всё — наш общий бред на двоих.

— Так уже не получится, Маринетт.

Она отпустила его, позволяя уйти.

* * *

Она больше не позвала его. Он думал, что сойдёт с ума, что не выдержит этого двойного груза — её отсутствия в своей жизни (и что толку видеть её на работе чуть ли не каждый день?) и воспоминаний о своих злодеяниях. И ещё зависть! Вопреки здравому смыслу, он ощущал зависть к себе прошлому, к Бражнику, который плевать хотел на всех, который ради достижения цели был готов на всё. В той, прошлой жизни, он был не просто одним из двадцатки известных модельеров, он был почти что богом, он смог создать корпорацию, которая занималась не только модой. Влияние, связи, деньги, огромные деньги, свой личный самолёт, парк самых новых и дорогих электромобилей, штаб-квартиры почти по всем континентам — разве что на Северном полюсе не развевался флаг с его именем. Это впечатляло, ведь здесь ему такие успехи и не снились. Но ещё больше он завидовал той лёгкости, с которой Бражник от всего этого отказался ради любви.

Габриель маялся, считая дни до показа студенческой коллекции. Он надеялся, что перестанет видеть Маринетт и излечится от своей тоски.

Стараниями Натали и PR-отдела проект получил широкое освещение в прессе и, задуманный как развлечение, стал поглощать почти всё его время: требовалось сделать очень многое. У него минуты свободной не было — и слава богу.

Маринетт держалась молодцом. Будто ничего и не случилось, будто они и не были никогда близки, будто и не было воспоминаний о другой жизни. Она всё так же задерживалась в мастерской, когда все остальные уходили, но теперь Габриель не рисковал туда заходить. Ему нечего было ей сказать, а она с ним говорить не хотела.

* * *

До показа оставалось чуть больше недели. Он обсуждал с Натали технические подробности, из мастерской доносился дружный хохот.

— Ты хорошо поработал, — сказала Натали, когда все основные вопросы они обсудили. — Я не ожидала, если честно. Ребята сделали коллекцию, которая точно станет событием. Это прорыв, Габриель! Новое дыхание! И твоя последняя коллекция… Это действительно, как ты говорил, грандиозно.

— Спасибо, лестно такое слышать от тебя, — он снял очки, которые стал носить совсем недавно, словно вспомнил, что в той жизни был близорук.

— Может, стоит сделать паузу? Взять отпуск, ухать с Эмили…

— Я настолько погано выгляжу?

— Посмотрел бы ты на себя со стороны. У тебя за неделю виски поседели, ты не заметил?

Заметил, конечно, заметил, но что он мог сделать? Седина? Да и чёрт с ней... И чёрт с ней — с его такой тоскливой жизнью.

Он едва не силой выставил Натали, планируя ещё поработать, но не смог. Вышел из офиса, отпустил водителя и пошагал домой, хотя идти было прилично.

У них не было шанса вернуться в другую реальность — Маринетт была права. Значит, оставалось жить так, как живётся. Но он не хотел, не хотел, не хотел — так! И ничего не мог поделать. Он остановился на мосту через Сену, поднял воротник плаща. Что-то же он мог сделать? Ладно, пусть ему самому теперь не надо того, что он так страстно желал, но совесть — данная в этом мире ему явно в наказание — зудела, что он виноват перед другими, что как минимум двое — его собственный сын и Маринетт — несчастны по его вине.