Время сжигать

Глава третья

Драко

Проходят недели.

В большинство ночей в приступах жалости к себе Драко думает, что предпочёл бы умереть на том пляже. Изоляция, страдания и жестокая, безжалостная боль во всём теле вряд ли могут быть лучше смерти. Здесь всё просто растянулось на больший срок — гораздо больший, чем позволили бы Белла или Тёмный Лорд, — но, пускай и замедленная, смерть всё равно остаётся смертью.

Драко не возлагает больших надежд на окончательное исцеление. Он подозревает, что обещание зелья — не что иное, как маячащий перед голодным лицом пряник, стимул выдать им любую информацию, которая может оказаться полезной.

Драко ничего не знает, и это, наверное, самое худшее.

Вероятно, пройдёт немного времени, прежде чем они сменят тактику: меньше проси — больше требуй. У них нет ответов, главным образом потому что ему мало что известно. Каждый день Драко ждёт, что Билл — теперь уже точно Уизли — достанет палочку и выбьет из него мало-мальски ценную информацию. А тревога всё нарастает, оттого что они так долго тянут с обещанием вылечить его раны и в конечном счете могут взять да и закопать тело в песок.

Каждый день одно и то же:

— Почему ты сбежал?

— Каковы планы Сам-Знаешь-Кого?

— Почему ты сбежал?

— Сколько Пожирателей Смерти в его армии?

— Почему ты сбежал?

— Сколько Пожирателей Смерти остановилось в поместье Малфоев?

— Почему ты сбежал?

И каждый день:

— Отвали.

— Я не знаю.

— Отвали.

— Я не знаю.

— Отвали.

— Я не знаю.

— Отвали.

Бегство звучит так, будто у Драко был выбор. Достаточно по самое не хочу уязвлённой гордости, чтобы он позволил им и дальше так думать. Выбор — охренительно смешно.

Когда тактика наконец меняется, то оказывается совсем не такой, как Драко думал. Она предстаёт перед ним Ремусом Люпином, известным оборотнем, прихвостнем Ордена и бывшим профессором защиты от тёмных искусств.

Люпин сидит на трансфигурированном стуле рядом с постелью Драко; Уизли, как обычно, маячит в дверном проёме. В какой-то момент Драко задаётся абсурдным вопросом, будет ли Люпин ухаживать за его ранами и предлагать ему суп с хрустящим хлебом, как это делает Флёр.

Вместо этого мужчина достаёт пузырёк из кармана потрёпанной куртки и ставит его на прикроватный столик.

— Здравствуй, Драко. Мне передали, что тебе особо нечего сказать.

Драко насмешливо фыркает, и его рёбрам это не нравится.

Люпин скрещивает ноги, откидываясь на спинку наколдованного стула.

— Помню, как в школе у тебя всегда находились ответы на всё. У вас была довольно сплочённая компания друзей. И мнения, которыми вы были более чем готовы поделиться.

— Уже нет.

— Я понимаю.

Драко смотрит на пузырёк.

— Оно настоящее?

— Что ты имеешь в виду?

— Оно вылечит мой бок или это просто фальшивка, чтобы заставить меня говорить? Я уже сказал рыжему и его жене: я не знаю ничего полезного.

Люпин вздыхает. У него тяжёлые мешки под проницательными глазами, которые, несмотря на усталость, внимательно наблюдают за Драко.

— Кому принадлежит твоя преданность, Драко?

Вопрос поставлен иначе, чем «почему ты сбежал?», и Драко понимает, что его ответ тоже отличается. Изнеможение вынуждает на честность.

— Тому, кому и должна. — Он почти переводит взгляд на нить, тянущуюся от груди через край кровати, скрывающуюся под стулом Люпина, уходящую между ног Уизли в коридор. Однако Драко сопротивляется.

— Что это значит?

Нарастает раздражение.

— Именно то, о чём вы думаете. У меня никогда не было выбора. Теперь я здесь: разве этого недостаточно? Собираетесь оставить меня гнить заживо, потому что вам не понравились мои ответы?

Люпин опускает плечи, и поза его подозрительно похожа на разочарование.

— Мы бы так с тобой не поступили, Драко.

Всё это деланое сочувствие ничем не лучше явных угроз Пожирателей Смерти в поместье. По крайней мере, там у Драко было хотя бы подобие свободы. Он не отвечает, просто запрокидывает подбородок назад и смотрит в потолок. Это большее, на что он способен, чтобы прекратить разговор, в котором не хочет продолжать участвовать.

Люпин снова вздыхает, встаёт и обменивается взглядом с Уизли. Тревога распространяется, холодными щупальцами обвивая грудь Драко. Им уже сыты по горло: пришло время сменить пряник на кнут. Или, лучше сказать, палочку.

Однако затем появляется Флёр и хлопочет у постели Драко, в то время как Люпин и Уизли шепчутся в дверях.

Драко не верит в происходящее, когда Флёр берёт зелье.

Он не верит, даже когда она откупоривает пузырёк, откидывает одеяло и задирает рубашку Драко.

Он задерживает дыхание, мир движется в странном темпе — медленно, словно патока.

А потом всё происходит слишком быстро.

Спустя несколько недель ожидания рёбра в мгновение ока заживают. На секунду вспыхивает внезапная надежда, что, может быть, он не умрёт в этой комнате. Это почти душит — такое новое ощущение, слишком похожее на оптимизм. Который, однако, быстро испаряется под взглядом Люпина. Взглядом Уизли. И Флёр.

Они запирают его дверь. Накладывают защитные чары. Накладывают заглушающее заклинание. Ничего не меняется, кроме непривычного отсутствия боли в боку. Чуть позже предплечье вспыхивает огнём очередного зова.

Гермиона

Гермиона лишь подсознательно понимает, сколько времени прошло с её первой ночи в коттедже. Дни перетекают в недели. По меньшей мере две, а может, и все три. Она не уверена. Ей больше нечем заняться, кроме как пытаться вернуться к подобию нормальной жизни, пока не исцелится. Все продолжают говорить об исцелении, как будто это какой-то путь. Как будто у него есть начало и, следовательно, конец тоже.

Как будто они ждут, что она полностью исцелится, когда излечит все раны.

Гермиона не думает, что это так работает. Она настаивает на том, чтобы использовать палочку Беллатрисы, потому что пока она у неё, то ею нельзя будет причинить боль — только не снова. Каждую ночь Гермиона запирает комнату и накладывает заглушающие чары, чтобы своими кошмарами не разбудить остальную часть коттеджа, в котором, как недавно выяснилось, живут не только она, Рон, Гарри и Малфой, но и Дин, Полумна, мистер Олливандер, Добби и гоблин Крюкохват.

Большинство делят комнаты друг с другом, но у неё есть своя.

У Малфоя тоже своя. С защитными и заглушающими чарами — совсем как у неё, но по иным причинам.

Никто не знает, что с ним делать, и, конечно, не доверяет ему, поэтому его комната остаётся запертой, а он — её узником.

Серебряная нить дрожит каждый раз, когда Гермиона проходит мимо его двери. Любопытство манит зайти.

Люпин приносит целебное зелье для её предплечья ближе к концу апреля, и красные рваные порезы, которые отказывались заживать, наконец затягиваются.

Вот наконец и всё. Гермиона понимает, что это финишная черта, к которой они все стремились. Если шрамов не видно, то они обязательно исчезли без следа.

Гермиона сидит в своей комнате в предпоследний день апреля, глядя на море. Она понимает, что Гарри страдал гораздо сильнее. И гораздо дольше тоже. Возможно, не совсем так, но он знаком с круциатусом, уже много лет как. И вот недавно снова столкнулся с ним. Гарри жил с осознанием того, что кто-то — возможно, самый ужасный из всех существующих на земле — всю его жизнь желал ему смерти и пытался его уничтожить.

Гарри двигается вперёд. Он встаёт каждый день — иногда с большей неохотой, чем обычно, — но встаёт. Он спорит с Биллом и Роном; он разговаривает с Олливандером и Крюкохватом; он пытается понять, что делать дальше.

У Гарри есть силы. Гермиона чувствует, что у неё они иссякли.

Она постукивает по крошечным осколкам сцементированных морских ракушек на подоконнике. Наклоняется, прижимается к ним ухом, задаваясь вопросом, слышит ли она океан, потому что он так близко или потому что ракушки готовы поделиться с ней своей магией.

Когда Рон стучится в дверь, Гермиона выпрямляется. Она улыбается, как будто абсолютно ничего не произошло, даже если это совсем не так.

Гарри размышлял о волшебных палочках и хочет снова поговорить с Олливандером. Рон спрашивает, не хочет ли она присоединиться к ним. Гермиона не хочет, но сделает. Она должна пройти через это. Потому что Гарри проходит. Потому что Рон проходит. И она тоже сможет.

Проходя мимо комнаты, в которой находится Малфой, она игнорирует серебряную нить, цепляющуюся за ноги. Гермиона не спрашивала о Малфое с тех пор, как впервые проснулась, но это не значит, что вопросы не гложут её.

Страх безумия удерживает от расспросов о своей серебряной спутнице. Никто другой её не видит, и это всё, что пока известно. Гермиона наблюдает за выражением лиц друзей всякий раз, когда вспоминает о нити.

Позже той ночью, составив план с участием оборотного зелья и самой себя, носящей лицо пытавшей её женщины, Гермиона впервые думает, в предательский первый раз — почему же раньше так хорошо получалось избегать подобных мыслей? — что они могут этого не пережить.

Эту войну. Её саму в роли рядового солдата.

Всё, происходящее вокруг, — суровое, внезапное и реальное, — что никогда раньше не казалось таким сокрушительным.

* * *

Гермиона подтягивает колени к груди. Старое кресло с потрескавшейся обивкой стоит дальше всего от входной двери, и в нём сидит она и сидит. Слева от неё Билл облокотился на комод у входа в маленькую пристроенную кухню: руки скрещены на груди, лицо намеренно равнодушное. Флёр стоит рядом с ним, положив одну руку на его предплечье; она тоже опирается на комод, опустив голову на плечо мужа. И выглядит какой угодно, но не расслабленной. Тревога сжала её рот в тугую напряжённую линию.

Видя это, Гермиона расслабляет собственную челюсть, заставляя мышцы вокруг рта смягчиться. Она еле сдерживается, чтобы не прикусить нижнюю губу. Гермиона уже искусала её до крови, покрасневшую и изодранную, в моменты задумчивости, так что теперь это переросло во вредную привычку.

Вместо этого девушка ловит себя на том, что проводит ногтями по внутренней стороне предплечья, где всего несколько дней назад кровоточили проклятые порезы. Иногда они всё ещё ноют фантомными ощущениями боли, зуда или просто существования, от которых она никак не может избавиться.

На периферии взгляда серебряная нить скользит по полу, извиваясь на ступенях ведущей вверх лестницы, и исчезает из виду.

— Слишком много переменных, Гарри. — Люпин сидит в старом кресле-качалке в противоположном конце комнаты, наклонившись вперёд, сложив пальцы домиком и нахмурив брови, и вместе с остальными слушает, как Гарри излагает свой план.

Их решающая попытка.

Последняя надежда.

Выстрел вслепую.

— Они всегда будут, — говорит Гарри. Его уверенность звучит убедительно. Гермиона улавливает намёк на отчаяние и усталость, которые он тщательно скрывает за решительным видом. — Дамблдор дал нам задание. Нельзя упускать такой шанс.

— Это слишком опасно, — произносит Билл, глядя на Рона. — Я смогу предоставить не так много информации. Протоколы безопасности регулярно обновляются, а старые семейные хранилища защищены сильнее всего.