Саладин. Султан Юсуф и его крестоносцы

Рыцарь Джон быстро покинул клеть, однако через несколько шагов остановился не в силах унять борение, бушевавшее в его сердце. Он даже решил вернуться к старому тамплиеру, чтобы повиниться перед ним за браные слова, но опоздал.

Помня строгое веление своего господина, я пришел к старику с двумя палачами.

- Молись коротко, рыцарь! - сказал я ему. - Избавление не будет ждать долго.

Тот сразу понял, о чем речь, сверкнул глазами, приложил руку к сердцу, глубоко вздохнул, а выдохнул короткую и ясную молитву своему пророку Исе. Мигом позже два великана-эфиопа накинули на него широкий кожаный ремень-удавку, половина которого обернулась вокруг шеи, а другая - вокруг головы, на уровне скул. Эфиопы умело дернули концы ремня в разные стороны. Шейные позвонки и кадык старика хрустнули, и тамплиер, даже не захрипев в агонии и не обмочившись, повис на руках палачей.

В следующей миг рыцарь Джон вошел в клеть и замер, как громом пораженный.

- Дьявол! - гаркнул он и сразу кинулся на меня, замахнувшись своим кулаком-молотом.

Если бы этот кулачище опустился на мою голову, она тут же превратилась бы в раздавленный абрикос. Но я знал, что этот англичанин успеет сдержать себя. Франк не сдержал бы. И я успел знаком остановить палачей, каждый из которых сам мог одним ударом сломать хребет быку.

Да, рассудок рыцаря Джона и на этот раз успел обогнать его гнев и напомнить хозяину, что смерть непреклонного храмовника стала плодом новой присяги самого рыцаря Джона. Приказ султана попросту облегчил его христианские грехи.

- Что ты сделал с ним, гадюка?! - только и процедил сквозь зубы рыцарь Джон, с трудом разжимая побелевшие пальцы.

Тут пришлось сдержаться мне самому. Его ругательство было из тех, какие я не прощал никому. Никому, кроме английского рыцаря Джона Фитц-Рауфа.

- Он помолился, и теперь уже пребывает в вашем христианском раю как убиенный за веру, - твердо сказал я. - Разве он мог ожидать лучшей доли?

- Пресвятая Дева! - наконец призвал рыцарь себе на помощь благую матерь пророка Исы, а не врага людского. - Но зачем такая казнь?!

- Не казнь, а закон тайны, - уточнил я. - Глашатаи не будут громогласно возвещать на площадях Аль-Кудса о начале вашего славного похода. А то, что известно одному тамплиеру, даже сидящему в застенке, через неделю станет известно всем остальным. По нашему разумению, их слова разносит ветер шайтана.

Между тем, рыцарь остановил эфиопов, потащивших тело храмовника из его последнего земного пристанища, и обратился к мертвецу:

- Прости меня, старый Эйдан! Да упокоит Господь твою душу! Буду при имуществе, продам коня и закажу в первом же монастыре вечное поминание.

Когда же храмовника унесли, я напомнил рыцарю, что он вошел в темницу на правах ангела возмездия и воздаяния.

- Только не угрожай тем, кого выберешь. Иначе потом от них же получишь удар в спину, - вдобавок заметил я.

- Только не учи меня, щенок! - огрызнулся рыцарь на мой разумный совет, помянув еще одно животное, не столь мерзкое, как предыдущее.

Он отступил в сторону и огляделся в пустом застенке, будто надеясь увидеть здесь то ли еще одного пленника, с которым забыл поговорить, то л саму бессмертную душу рыцаря Эйдана.

Больше у него в тот день просчетов не было. Все пленные рыцари, к которым он входил, сначала столбенели и широко раскрывали глаза, а потом, принимали предложение, от которого всякому разумному человеку, оказавшемуся на их месте, было трудно отказаться.

Привожу здесь разом все имена этих воинов, ибо их не найти ни в каких летописях ни на Востоке, ни на Западе, а они достойны упоминания, и - не только в заупокойных молитвах, но и в преданиях о славных героях:

Джон Фитц-Рауф, второй сын эрла Рауфа Хэмлорта,

Вильям Лонгхед, крестоносец, вместе с рыцарем Джоном служивший иерусалимскому королю Ги Лузиньянскому,

а также из франков - рыцари Эсташ д'Авьен по прозвищу Вепрь

и

Эсташ де Маншикур по прозвищу Лысый, потому как носил плешь на темени с двадцати лет и называл ее "небесной отметиной" (такие отметины - тонзуры - носят христианские монахи),

Ренье де Фрувиль, которого остальные называли между собой Красавчиком, но никогда - в лицо, потому как он был пригож лицом, моложе всех и по молодости не в меру вспыльчив,

Жан де Брас,

Виллен де Нантийоль,

Пейре д'Аламон

и Ангеран де Буи, получивший прозвище Анги Добряк, поскольку во время осады Иерусалима один из самых молодых воинов султана повис на стене, удержавшись за выступ одной рукой, и вскрикнул от ужаса, а рыцарь Ангеран, уже сбросивший вниз несколько врагов, схватил его за руку, поднял и оставил на забороле*, отняв у него саблю но не убив. Молодой воин Пророка так и остался в живых по воле Всемогущего Аллаха. Сразу после сдачи Иерусалима великий султан, узнав о поступке франка, отпустил его на все четыре стороны, но тот отказался уйти, настояв на том, что желает разделить участь самых обездоленных пленников и тем послужить Иисусу Христу. Ему выделили одну из лучших комнат в доме рядом с темницей.

Слуги-оруженосцы были набраны из полукровок, родившихся в Аль-Кудсе в пору христианского владычества и говоривших на франкском наречии. До этого дня они служили во дворце султана и были из числа тех, что заслуживал доверия.

Только оруженосец самого рыцаря Джона вышел из пленников, и о нем стоит сказать особо.

Это был рус, родившийся на славянских землях, так далеко на севере, что лето там длится всего одну неделю и напоминает погожий зимний день на Галилейских равнинах.

Других русов я ни видел в своей жизни и, поскольку всегда испытывал сильное желание осваивать чужие наречия, то не раз посещал его в темнице и пытался узнать как можно больше о его языке и обычаях его народа, исповедывавшего ту же веру, что и ромеи, которых франки считают еретиками*.

Рус называл себя именем Иван и мог, хотя и ломано, говорить на нескольких наречиях, которые он слышал на долгой дороге к Иерусалиму и в самом Священном Городе. Он заваривал "похлебку" из слов всех языков, однако изъяснялся понятно для всякого неглупого собеседника, повидавшего свет. Со слов руса выходило, что его отец - князь из Нового Города и что сам отец настоял на паломничестве своего младшего сына к святым местам ради благополучия рода и благословил его в дорогу. По виду русу можно было дать около двадцати лет, то есть он приходился мне ровесником.

История его пленения была такова. Оказавшись в Аль-Кудсе незадолго до осады, он без всякой выгоды для себя и не служа никаким королям, сам, по своей воле, принялся усердно оборонять город и очень метко бросал камни в воинов султана. Случилось так, что он наверняка уберег от смерти рыцаря Джона, ловко перехватив пущенное в того копье. Затем, когда рыцарь был сильно ранен, он пытался оттащить его от бреши в стене в более безопасное место. Это было куда труднее, чем кидать камни, и наши воины успели окружить руса и англичанина. Тогда рус стал громко кричать по-арабски и по-турецки, что он знатного рода и за него можно получить немалый выкуп. Видя его поношенные и залатанные одежды из простого полотна, нелегко было поверить его горячим уверениям. Быть бы ему убитым на месте или, в лучшем случае, проданным в рабство (ибо никаких денег при нем не нашлось), но только воинов Ислама изумили его чудесно сиявшие на солнце золотистые волосы, а особенно - глаза цвета ясного утреннего неба. Поэтому все поверили, что он - благородных кровей и одет в рубище как то подобает истинному паломнику, сознающему свою ничтожность пред Всемогущим Богом.

Все эти годы он в спокойном, если не сказать легкомысленном, смирении дожидался своего выкупа, порой весело говоря, что "кого Бог любит, того и наказует", а порой вздыхая и сокрушаясь о том, что дорога до его дома слишком далека и весть о пленении сына дойдет до отца "не раньше Второго Пришествия". Его, впрочем, уже собрались продать одному богатому магрибинцу, которому очень нравились славянские рабы и готовому отдать за руса сотню динаров, однако пухлую руку с кошельком опередила мощная рука рыцаря Джона, отворившая дверь клети.

- Однажды ты спас мне жизнь, Айвен, и сегодня я могу вернуть тебе старый долг, - сказал он русу.

Рыцарь называл руса Айвеном в память о своем давнем дружке, оставшемся в Англии. Когда-то юный Джон Фитц-Рауф служил пажом в замке одного графа, более знатного, чем его отец. За год до окончания его службы и посвящения в рыцари в замок был принят новенький мальчишка-паж, которого звали Айвенго. В первый же день он, несмотря на разницу в годах и силах, затеял потасовку со старшими, был крепко бит, но держался отважно и не проронил ни одной слезы. Следующим утром Джон взял его под свое покровительство.

Узнав, что рыцарь Джон принес ему освобождение милостью великого султана, и едва переведя дух от такого чудесного известия, рус сначала перекрестился по-ромейски, справа налево, а потом воскликнул на своем наречии:

- Слава Тебе, Господи! Потомился Иона во чреве кита, да ведь благодарим и кита, что не дал утонуть пророку Ионе*!

- Слушай меня, Айвен! - велел ему рыцарь Джон. - Хоть ты высокого рода, но не рыцарь и к тому же схизматик. Значит, если гордость не позволит тебе склонить голову, то останешься здесь ублажать ее своими муками, а если позволит, то пойдешь ко мне в оруженосцы. По-нашему будешь называться сквайром*. Думай быстрее!

- А по-нашему говорят: "хоть горшком назови, только в печь не ставь"! - ничуть не смутившись и ни мига не колеблясь, согласился рус. - Мне бы только выбраться отсюда, а я перед вами в долгу не останусь, ведь здешняя неволя стоит подороже смерти. Сквайр из меня выйдет всем на зависть. Не пожалеете, славный рыцарь Иоанн.

Сам рус считал англичанина своим тезкой "во святом крещении" и полагал, что обоим полагается возносить молитвы о заступничестве пред Богом пророку Иоанну Предтече.

- Тебе придется называть меня мессиром, - заметил рыцарь Джон. - Таков закон.

- Да ведь труднее муху на лбу шлепнуть! - только махнул рукой будущий сквайр Айвен, чем немного смутил своего господина и уронил в его глазах достоинство всех русских князей, которых тот с роду не видел.

Итак, не успели муэззины* призвать мусульман к третьей молитве, как отряд кафиров был полностью собран. Каждый получил то оружие, какое просил, и смену франкской одежды. Однако поначалу оружие и одежды были убраны в мешки, и я велел воинам одеться и вооружиться, как положено мамлюкам. После того, как приказ был ими исполнен, каждому из рыцарей был подобран похожий ростом и статью светлокожий мамлюк из числа славян, касогов, или грузин, одетый и вооруженый точно так же. Рыцари, конечно, недоумевали, однако из опасения спугнуть призрачную птицу своей свободы, благоразумно воздерживались от лишних вопросов. Только рыцарь Джон, считавший, что предводитель обязан знать больше остальных, заметил:

- Неужто ради сохранения тайны в темнице будут содержать наши тени?

Кому стать чьей тенью - воля великого султана, - напомнил я кафиру, но счел необходимым посвятить его в некоторые тайны великого замысла.