В шаге от вечности

После новых изменений в глобальном законодательстве и нравах вернулись и «жрицы любви», уже не как парии, а как представительницы профессионального сообщества. Этот злачный район был известен на весь мир и представлял собой культурный бренд. Выглядел он как сплав седой древности и «золотого ХХ века», которому почему-то присвоили статус эталона цивилизации. От современности тут были только роботы — куда же без них, мусорщиков, носильщиков и торговцев?

Сначала Ларсен прошелся по Чайна-тауну. «Ультрапедия» сказала, что раньше тот был совсем маленький, но после волн беженцев Темного Десятилетия разросся в четыре раза. Впрочем, едва ли десятая часть китайцев жила изолировано. Остальные без труда интегрировались в городе и по всей стране. Как происходило повсюду на планете.

Посмотрел на китайских драконов. Прокатился на рикше, обычном, хотя и механические тут были. Совсем как в Азии. Пообедал в ресторанчике — не очень плотно. Никакой утки по-пекински, только порцию лапши чаджанъмён.

Впрочем, публика тут была такая же смешанная, космополитическая — как и на других улицах Амстердама. Только седоусые (усы у них висели совсем как у драконов!), козлобородые старики в свободных одеяниях, засевшие в витринах лавочек, были похожи на состарившихся бойцов «триад». Хотя, скорее, были обычными ремесленниками или торговцами, а то и вовсе банковскими клерками на пенсии, в молодости щеголявшими в европейских костюмах, а к старости вернувшихся к традициям предков.

Насытившись — и визуально, и телесно — Абдул-Рашид направил свои стопы в самое чрево порока. Именно так себе он мысленно сказал.

Несколько угрюмых небоскребов-миражей в духе Чикаго времен «сухого закона» частично заслонили северный край неба. Сотканные из холодной плазмы — ионизированных молекул воздуха — они тоже были испещрены рекламой. Считалось, что они добавляют атмосферности, но судя по местной прессе, в городском совете уже пару лет шли дебаты — отключить их или оставить. Тут мог бы сниматься хороший фильм-нуар, в котором органично бы смотрелись пьющие детективы в широкополых шляпах и мокрых от дождя плащах, роковые красотки и жестокие убийцы за каждым углом.

Впрочем, один убийца тут действительно был. Никто не допустил бы его до такого важного дела, если бы он не был хоть раз испытан кровью.

Настоящие высотки в этом районе строить было запрещено, как и в соседних. Небоскребы высились в семи километрах к северу, в заливе — их фундаменты уходили прямо под воду, в скальное основание вокруг которого был насыпан остров Утопия, и их огни были хорошо видны отсюда в любую погоду. Как и мельтешащие между ними коптеры и конвертопланы.

Это было одно из немногих мест, где действительность не уступала миражам-голограммам и «оболочке». Просто, когда ты открывал «оболочку», ты начинал видеть немного другие картинки — не совсем те, которые встречал на улице без нее. А если ты решал откуда-нибудь из гостиницы «подключиться» и прийти в это место уже в виде аватары — то вполне возможно, увидел бы третьи. Хотя большинство объектов реального мира имели в сети своего двойника, это не касалось рекламы — она везде была разная, подстраивалась под каждого конкретного человека, и ее было много, хотя и не всегда она выглядела как реклама. Иногда смахивала на дружейский совет. Проще было пересчитать островки, где ее не было.

Пушеры тут продавали свой товар открыто. Их ассортимент был сертифицирован. Впрочем, и нелегальной дурью они могли обеспечить всех желающих. Здешнее Управление по борьбе с незаконным оборотом наркотиков считалось одним из самых ленивых в мире. Даже странно, что смертность от передозировки тут была очень низка.

Этот город когда-то называли «Гангстердам». Лет двадцать назад тут могли зарезать или продырявить башку за золотую цепочку или дешевый гаджет. Даже в Старом городе. Но еще раньше шорох наводили воины ислама — не Братья Пророка, их тогда еще не было. Обычные муджахиды под духовным руководством сбежавших из нищавшей Аравии племенных шейхов. Это началось после Второй Войны Судного Дня, когда весь мир лихорадило, и маячил призрак всемирного ядерного пожара. Кому тогда было дело до одного застреленного горожанина или его изнасилованной жены?

Но сейчас все было иначе — кибер-патрули и сплошное наблюдение со спутников не сделали преступников святыми — но сделали преступления против личности нерентабельными. И представители теневого мира переключились на менее опасные способы заработка. Бумажник украсть у того, кто не признавал электронные деньги, они еще могли. Так же как мошеннически увести энную сумму с электронного кошелька — с браслета или чипа-импланта. Особенно если сумма была небольшая и трактовалась как административное дело. Но на угон уже вряд ли решились бы. А грабеж, изнасилование и тем более убийство с целью ограбления стали в Северной Европе исчезающей редкостью.

«Разве что в гетто», — поправил себя Олаф. Но происходящие там вещи часто даже не попадали в статистику. Да и полиция — как знал Ларсен от товарищей по вере, многие из которых жили именно там — туда предпочитала не соваться.

У него самого никаких платежных чипов под кожей не было. Хотя нанести их было не больнее, чем наклеить пластырь. Но знаки дьявола ему не нужны.

«Если ты видел одно гетто, значит, видел их все. Это место, где закон есть только до наступления темноты или когда рядом проезжает полицейская машина. Но пока это говно не выплескивается за пределы округа, никого это не интересует. Ведь это не влияет на результаты выборов… А оно не выплескивается — для этого придумано много заслонов, и дроны с вооруженными контролерами среди них не самые мощные».

Поэтому в «чистых» районах совершались только киберпреступления или банальные кражи (а также редкие бытовые преступления, конечно). Чаще всего обворовывали беспилотные грузовики или торговые автоматы — порой с помощью технологичных резаков, а иногда и с обычным ломиком. Все-таки тут была Метрополия, а не третий мир, который теперь чаще называли Периферией.

Свет допотопных неоновых огней — настоящих или стилизованных, он не знал, но явно размещенных не только для освещения — вывел его к цели. В лужах отражались буквы и иероглифы наружной рекламы — и от переполнения сенсорных ощущений Абдул-Рашиду чуть не стало плохо. Вот что значит долго сидеть в тишине комнаты, заполняя время молитвами и медитацией. Конечно, это тебе не квартал Кабуки-тё в Токио. Но колорита хватало и здесь. В том числе восточного. Ведь в городе была самая большая диаспора в континентальной Европе. Да и многие девушки этого квартала были из Юго-Восточной Азии.

Район был магнитом для любителей «чувственных удовольствий»… точнее, для греховодников и распутников. И это был тот редкий случай, когда дурная репутация — без реальной опасности — не отталкивала, а манила, поэтому ее старались поддерживать, не наводя всюду футуристический лоск, а искусственно воссоздавая атмосферу порочных мест середины и конца ХХ века — например, Лас-Вегаса.

Де Валлен был старейшим и крупнейшим кварталом такого рода, и вместе с кварталами Сингелгебид и Рёйсдалкаде образовывал Россе Бюрт — район красных фонарей. Это он знал из «Ультрапедии».

Когда-то в молодости он хотел побывать здесь. Не потому, что его так привлекала продажная любовь. Для того, чтоб ее получить, даже из дома выходить не надо, не говоря уже про то, чтобы ехать в Амстердам. Просто в этом месте он видел культурный артефакт человечества и главный символ его состояния. Монте-Карло и Монако для этого слишком элитарны, а Вегас — слишком американский.

Но тогда в юности не сложилось, а сегодня его привело сюда совсем другое дело. Более важное, чем все, что он совершил в жизни до этого.

Здесь Олаф сначала побродил по узким переулкам, посмотрел на средневековые здания (возведенные за пару дней в 2040-х годах на месте пепелищ и пустырей). Поглядел на девушек и женщин за окнами и стеклянными дверьми, освещенных отблесками красного света (да, мужчин тут до сих пор «дискриминировали», но, как подумал Ларсен, может, оно и к лучшему. Хотя после тотальной переделки можно было устроиться и на эту работу). В некоторых свет был приглушен и лишь придавал матовость коже, в других — настолько ярок, что нельзя было определить даже расу. А в некоторых свет был таков, что кожа у девушек выглядела как у упырей или зомби.

Негромкий бит нуль-тридцатых годов стучал по ушам — подгоняя, но не сбивая с ног. Рядом с самими домиками играла более медленная и лиричная музыка. В зданиях покрупнее были и так называемые комнаты для встреч. Здесь были только живые девочки. Никаких кукол. На это был прямой запрет. Тоже своего рода традиция.

«Meet my pussy!», — гласила реклама на плазменном шаре, который левитировал в двадцати метрах над дорогой. Китайская кошка Китти призывно улыбалась, а стрелочка указывала к одному из зданий. Выделенная реклама стоила дорого. Но, видимо, расходы окупались.

Эти каморки напомнили ему аквариумы с рыбками. Хотя наверняка не ему первому. Причем не аквариумы в океанариумах, а стеклянные ящики из супермаркетов, где продают живую рыбу.

Сразу по трем каналам крутилась навязчивая реклама от компании Wholesale Drugs с улыбающимися мужчиной и женщиной на беговой дорожке (в начале они не улыбались, а наоборот пребывали в депрессии на фоне серых стен) — «Натуральный органический кокаин марки 7/24! Выбор активного человека!».

Трудно представить, что совсем недалеко живет своей жизнью благопристойный европейский город, а многие жители соседних районов здесь почти не появлялись.

Но секс-шопы, секс-театры, пип-шоу, музей каннабиса и кофейни, в которых продаётся марихуана, его не интересовали. На улицах можно было купить и чего-нибудь посильнее. Но ему наркотики не требовались. «Таблетки радости» были легальны, безвредны и почти заменяли их. Не заглянул он и в Музей проституции, расположенный в бывшем борделе.

Того, что он увидел за полчаса, было ему достаточно. Типичный “red lights district” — хоть и древний, но ничем не лучше, чем в Лос-Анджелесе.

Торговые боты — колесные, на воздушной подушке и даже бегающие на шести «ногах» — аккуратно следовали по выделенным полосам тротуара. Так же, как автоматические грузовики, которые никогда не вклинивались в поток транспорта, где хотя бы часть водителей была людьми. Правда, эта часть уменьшалась с каждым годом.

Вокруг было чисто и видны были вложенные в этом место деньги. Впитывающий воду и грязь пористый асфальт почти не нуждался в чистке ботами и поддерживал свое состояние сам.

Патруль он заметил издалека, потому что на них были комбинезоны со светоотражающими полосами. Конечно, в таких они заметнее для транспорта — и беспилотного, и традиционного, а значит, имеют меньше шансов под него угодить. Но зато в любой перестрелке стали бы отличными мишенями. Правда, никаких даже мелких перестрелок тут уже не было года три или четыре. Все-таки не Могадишо и не Детройт. Это были не кадровые копы, а контроллеры из добровольцев. Хотя им, конечно, платили за риск, который в общем-то был невелик в этом сытом районе, который явно просматривался десятками тысяч камер.