Остров

— Мне две сосиски, да? — спросил Игорь.

— Да, — сказала Натка, подсаживаясь с краю стола.

Так остров оставался для нее в шаговой доступности. Если что.

— Супер.

Вооружившись вилкой, сын тут же перекинул две сосиски себе в тарелку.

— Слушай, Нат, — поместив опустевшую кастрюлю в раковину, Лаголев открыл холодильник, — у нас вроде бы еще соленый огурец оставался. Который вырвиглаз. Помнишь, его деть было некуда? Сейчас настрогали бы…

— Я съел, — сказал Игорь.

— Когда? — удивился Лаголев.

— Ну, ночью.

— Это ты погорячился.

Игорь вдруг надулся и механически разделал одну из сосисок на три части ребром вилки.

— Да я это… Я аппетит нагулял. А пришел, мама меня сразу спать погнала. Я бы оставил, если б знал.

— Так себе оправдание, — сказал Лаголев.

— Бедный огурец! — вырвалось из Натки.

— Кто? — удивился Игорь.

Лаголев захохотал. Натка сначала крепилась изо всех сил, но потом не выдержала и сама. Ей представились это сморщенное, бледно-зеленое, пупырчатое существо, доживавшее свой соленый век в банке в дальнем углу холодильника, переставшее даже гадать, когда его пустят на салат или рассольник, и сын, под голодным взглядом которого даже сухари и галеты каменной твердости приобретали гастрономическую ценность.

— Смейтесь, смейтесь, — обиделся, склонился над тарелкой сын.

Лаголев тронул его за плечо.

— Прости. В нас сейчас дури много.

Игорь выпрямил спину.

— То есть, это все-таки дурь?

Он набил рот, но не успел прожевать и теперь говорил с надутой, как у больного флюсом, щекой. Все, я не смеюсь, сказала себе Натка.

— И где вы ее взяли?

Сын краснел, когда горячился.

— Мы тебе все расскажем, — сказал Лаголев и показал глазами на тарелку. — Ты ешь давай.

— А вы?

— Мы тоже.

Лаголев начал с картофеля. Натка отломила хлеб. Игорь, ко всем телодвижениям родителей воспылавший нешуточной подозрительностью, с великолепной трагической паузой, воскликнул:

— А сосиски?

— Пожалуйста, — пожала плечами Натка.

Секунд пять сын с недоверием наблюдал, как она жует, отделив ножом кусочек пахучего розового мяса.

— Я тоже могу, — сказал Лаголев и пригвоздил свою сосиску к тарелке. — Смотри. — Он откусил сразу половину и заработал челюстями. — Вкусно, кстати.

— Папа, блин. Сам знаю, — буркнул Игорь.

Он занялся своей порцией, не забывая, впрочем, бросать быстрые взгляды то на отца, то на мать.

— Чайник? — спросил Лаголев.

— Да, Саш, поставь, пожалуйста, — попросила Натка.

Сын фыркнул.

— Вы даже не слышите, как разговариваете! — заявил он, подгребая кубики картофеля к вилке ломтем хлеба. — Вы раньше так не разговаривали!

— Как? — спросил Лаголев, зажигая конфорку под чайником.

— Ну, как будто…

Игорь смутился. Он хотел сказать: «Как будто мама передумала разводиться». Это было нетрудно прочитать по его лицу.

— Как будто у нас все хорошо? — выручила его Натка.

— Да!

— Ну, на самом деле, все не так уж и плохо, — сказал Лаголев, доставая кружки. — Просто иногда нужно сдвинуть холодильник, чтобы это понять.

— Понять, что важно в жизни, а что нет, — поддержала Натка.

У Игоря вдруг задрожали губы.

— Вы что, в секту вступили? — спросил он.

— В какую?

— Ну, в которой обещают радость и просветление. Я видел, ходят такие с книжками по домам. То бритые, в белом. То с сумками через плечо, в черном. «Отрекитесь от суетного, жизнь есть любовь».

— Они не так уж не правы, — сказал Лаголев. — Только цели у них как раз суетные. Меркантильные. Ты доел?

Игорь посмотрел на отца.

— Пап, если вы все же вступили…

— Тарелку давай, — протянул руку Лаголев.

— …то я убегу из дома, так и знайте, — сказал Игорь.

Он передал пустую тарелку отцу. Лаголев показал ее Натке.

— Даже мыть не нужно.

— Это наш сын! — гордо сказала она.

Тарелка отправилась в раковину. Закипел чайник, и Лаголев ловко снял его с огня. Кипяток пролился в кружки.

— Пьем, и к делу, — объявил Лаголев.

— Эх, конфетку бы, — вздохнула Натка, наливая чаю из заварочного чайника.

— Я завтра куплю.

— Думаешь, у твоего Кярима Ахметовича совесть проснется?

— Куда он денется?

Лаголев, задумавшись, долго взбалтывал пустой кипяток ложкой, потом долил чаю, сыпнул сахарного песка. Натка заметила, что его движения, повороты головы, жесты, мимика обрели ясность и спокойную неторопливость уверенного в себе человека. Она почувствовала, что снова в него влюбляется. Это мой Лаголев, прошептал кто-то в голове. Мой Сашка. Александр. Мой! Что-то будет ночью!

— Мам.

— Да?

Натка с трудом отвлеклась от созерцания мужа. Как бы ее за слишком вольными мыслями сын не застал врасплох. А то думается всякое, не целомудренное, постельное. Бежать с этим за холодильник — пф-ф!

Бежать от этого — еще большее пф-ф!

— У тебя еще сосиска осталась, — сказал Игорь.

О, вечно голодное дитя!

— Ешь, разрешаю, — сказала Натка, размышляя о сосиске как… кхм… символе.

Лаголев, у тебя же есть сосиска?

— Спасиб.

Цап — и тарелка опустела. Они допили чай. Натка по привычке оставила на донышке. Она любила вдруг обнаружить остатки, пусть даже холодные, в своей кружке. Бывает, запершит в горле, а там как раз на глоток.

— Ну, что? — хлопнул ладонями по коленям Лаголев. — Пора?

Простые слова, а момент сделался торжественным. Игорь прочувствовал, подобрался, тряхнул гривой.

— Я готов.

— Готов? Вставай, — сказал Лаголев. — Нат, ты могла бы?

— Конечно.

Натка задвинула стул, освобождая проход к нише за холодильником. Перебралась к плите, к раковине, чтобы не мешать. Так, граждане, подумала она, в отдельно взятой городской квартире и происходит процедура посвящения младшего члена семьи в семейную тайну. Что ему откроется, вот что интересно.

— Эй, герой, заправься, — сказал Лаголев.

— Это обязательно? — спросил сын, тем не менее, заправляя футболку в джинсы.

— Для порядка не помешает, — Лаголев был строг. — Теперь проходи за холодильник.

Игорь оглянулся на Натку.

— Это тоже обязательно?

— Разумеется, — сказала Натка. — Без этого ничего не работает.

— Разыгрываете?

— Сам же вызвался. Вставай, — поторопил Лаголев. — Там на линолеуме гвоздиком нацарапаны границы.

— Не вижу.

— Встань сначала.

Игорь посопел и шагнул за холодильник. Лицо его было хмурым.

— Видишь теперь? — спросил Лаголев.

Сын нагнулся к едва заметным отметинам.

— А, ну да, что-то есть.

— За границы не выходи.

— И что?

— Не сутулься.

— Ладно.

— Закрой глаза.

— Блин, пап. Я на такое голимое разводилово не подписывался.

Лаголев приблизился к сыну.

— Хорошо, тогда скажи, что ты чувствуешь. Тепло? Вибрации?

— Ничего не чувствую.

— Я серьезно.

— Я тоже серьезно! — заявил Игорь, делая попытку выбраться из ниши. — Нашли, блин, дурачка…

— Стоять!

Лаголев приказал это негромким, но таким твердым голосом, что Натка, хоть это ее и не касалось, застыла на месте, боясь пошевелиться. Вот это муж. Мой муж. Лев.

Игорь медленно-медленно выпрямился. Рот он закрыть забыл.

— Не чувствуешь — значит, не чувствуешь, — спокойно сказал Лаголев. — Сосредоточься. Ты в состоянии сосредоточиться?

Игорь кивнул — осторожно, словно боясь движением повредить челюсть. Речь у него, видимо, на какое-то время отнялась.

— Хорошо. Глаза все-таки лучше будет закрыть. Просто потому, что так легче будет воспринимать остров.

— Чт-то? — проскрипел Игорь.

Лаголев мягко улыбнулся.

— И еще: мне придется взять тебя за руку.

— Ма-ам, — предпринял попытку воззвать к материнским чувствам сын.

В голосе его прозвучал неприкрытый страх. Натка благоразумно промолчала.

— Закрывай, — попросил Лаголев.

Игорь судорожно выдохнул и зажмурился. Лицо у него сложилось в гримасу великого страдания.

— Поехали.

Лаголев подступил, поставил ногу носком тапка за границу, взял Игоря за локоть. Натка следила с замиранием сердца. Неуловимое мгновение, и началось — остров потек через сына. Она почти ощущала сама, как волна тепла проходит сквозь вытянувшегося за последний год обладателя новых кроссовок. Она видела, как распрямляются его плечи, как напряжение покидает мышцы, как розовеют щеки, как лицо вдруг, теряя гримасу, становится странно-светлым, одухотворенным, притягательным. С Лаголевым происходили такие же метаморфозы, только более мягкие, более плавные.

Натке захотелось к ним.

Лаголев словно почувствовал. А может действительно почувствовал. Поди пойми, чем там еще остров наделяет человека — шестым, седьмым, восьмым чувством. Он сместился в угол, освобождая близкое к подоконнику место, качнул головой.

— Присоединяйся.

Улыбка его была настолько доброй, что Натка, скользнув к нему и сыну, даже не поняла, что плачет.