Я - тот, кто тебя уничтожит. Рождение феникса. Книга 2

Глава 6

Очнулась резко и стремительно села на месте. Было темно, угрожающе тихо, а я лежала на чем-то твердом, что на проверку оказалось гладким, полированным камнем.

Осмотревшись, я поняла, что узнаю это место, но запомнила его иначе. Я помню этот проход с колоннами между двумя крыльями замка. Я помню, что он был светлым в любое время суток: днем освещалось солнцем через огромные резные и стрельчатые окна, а ночью с помощью магии или живого огня. В детстве мне безумно нравилось наблюдать за причудливым танцем огненных язычков и дрожащим огнем, который озарял пространство мягким светом, отчего становилось тепло и уютно.

Сейчас мозаичные стекла были разбиты и валялись на мраморном полу, факелы и магические фонари не освещали непривычно холодный и зловещий коридор, по которому было понятно, что произошло нечто страшное. А всполохи, что виднелись через провалы окон на ночном небе, не дарили чувства уюта и тепла. Они были тревожными и слишком яркими… Слишком, чтобы подумать, что это может быть от обычного освещения замка. Поднявшись, я увидела, что слишком яркий свет идет из одного их помещений. Кажется, то оказалась столовая и она была освещена так, словно в ней горели тысячи фонарей..

Негромких голосов постовых слышно не было. Мне нравилось прятаться от постовых, сбегая из постели по ночам. Я много раз подслушивала пошловатые шуточки или бытовые рассказы из жизни стражников, которые проходили ночами с обходом по территории. Сейчас не было даже отдаленного намека, что в замке есть хоть одна живая душа.

Кровь заледенела от страшного предчувствия, а я, не смея поверить, что оказалась дома, помчалась прямо в хозяйское крыло. Я не знала, как так случилось, не понимала, как оказалась здесь, но мне было все равно. Мою душу переполняли так много чувств и эмоций: радость, страх, надежда, неверие и нетерпение. Я бежала, что было сил, но не могла не обратить внимания, что на пути мне никто не повстречался. Никто.

Словно весь замок вымер, однако ни тел, ни крови, ничего не было видно. Только разруха и погром. Однако я точно знала, что в замке нет живых… точнее, почти нет. Что-то тянуло меня вперед, как нить, как маяк, единственная искра тепла, и я точно знала, что встречу там жизнь. Тем приятнее и отраднее было осознавать, что этот ориентир был в спальне родителей…

И я бежала… бежала и плакала, размазывая по щекам слезы, которые застилали глаза и из-за которых я уже трижды едва не споткнулась, рискуя расшибиться.

Так случилось и возле столовой… Но не слезы стали тому причиной. Да, я отвлеклась на них и была вынуждена слегка замедлиться и, вероятно, это позволило уловить то ли запах, то ли звук, то ли вкус, что внезапно осел на губах, вызывая ассоциации с пеплом…

Я остановилась резко, словно наткнулась на невидимую стену, и, тяжело дыша, замерла напротив приоткрытой двери. Я не могла себя заставить обернуться. Отчего-то я знала, что увижу там и не могла пересилить себя. Мысленно я кричала себе бежать дальше, закрыть глаза, зажмуриться, затаить дыхание, но ни за что… ни за что не смотреть. Мысленно я умоляла себя не делать этого, но тело не слушалось. Я знала… догадывалась… нет, я была уверена в том, что встретит меня в столовой, в которой мама любила устраивать званные обеды. Там, где еще ребенком, я шалила с друзьями и дворовыми псами забираясь под стол во время обеда или приема взрослых, смеялась, пряталась, забавы ради иногда завязывала шнурки наиболее снобным гостям отца, несмотря на понимание, что мне непременно достанется от матери за подобные шутки. Эта столовая – была одним из самых ярких и запоминающихся мест, связанных с детством: счастливым и беззаботным.

Отсюда было больно, невыносимо, душераздирающе и нестерпимо мучительно от догадки… которая не оставляла сомнений. За последний год я многому научилась. И запах смерти навсегда и четко отпечатался в моем сознании. Доминик выжег его в моей памяти, и смерть теперь навсегда ассоциировалась у меня с дымом и пеплом.

Из столовой просто несло смертью. Тело немело и словно не подчинялось мне. Несмотря на мысленные вопли бежать, не смотреть и не думать, я обернулась, чтобы раз… всего раз посмотреть в приоткрытую створку двери…

То, что открылось моему взору – не поддавалось описанию. То, что там произошло… оно не могло произойти. Никто… никто не был способен на ту дикость и жестокость! Но, тем не менее, кто-то изощренный, извращенный и безжалостный утроил в столовой кострище, но вместо дров использовал людей или то, что от них осталось. То, как их искореженные тела были сложены в правильной формы кострище говорило лишь о том, что тот, кто это совершил, был до омерзения и дикости педантичен и сосредоточен: более идеальной работы было сложно представить.

Рваный всхлип, больше походил на хрип. Я хотела закричать, зареветь, но из горла вырвался только жалкий сип. Рот был открыт, но ни звука, ни крика, ни стона… воздуха, казалось, также не хватало. Я беззвучно кричала, понимая, что детство кончилось. Больше никогда-никогда я не вспомню про шалости детства, гневные реплики строгой матери, и снисходительные смешки отца. Отныне, все эти воспоминания навеки будут заменены на вид больной фантазии неведомого монстра. Я не знала, кто может быть настолько жесток и аморален…

Из транса меня вывел женский крик, и я моментально вспомнила про свой ориентир, которые едва не потеряла в этом хаосе жестокости и вакханалии. Я помчалась быстрее, чем прежде. Летела, словно на крыльях, забывая делать глотки воздуха.

Наверное, поэтому, казалось, стоило только моргнуть, как я оказалась у дверей в спальню родителей. Там, где всегда знала, что меня ждут и любят, будь то болезнь, ночной кошмар или просто тоска. Я знала, что приду, и меня не прогонят, выслушают, пожалеют, дадут совет и подарят чувство заботы, любви и покоя.

Без стука я ворвалась в спальню родителей и первое же, что увидела – это обезображенное лицо матери, что лежала на ковре перед их с отцом постелью. Кто-то с нечеловеческой силой ударил ее чем-то острым, вспоров кожу, сухожилья и мышцы от плеча, по шее и лицу. Порезов было три и они оказались настолько глубокими, что были видны кости и позвонок. Когда я ворвалась в комнату, нетронутый глаз матери, которая захлебывалась от крови и боли, смотрел прямо на меня, а уже в следующее мгновение мама обмякла, прекратила попытки сделать вдох. Ее больше не было. Уцелевший глаз застыл и почернел из-за растекшегося зрачка по всей радужке.

И поняла, что, не задержись я у той двери в столовую… не медли, все могло быть иначе…

– Мама… – прошептала я одними губами. Лишь после этого услышала хрип и обернулась, чтобы увидеть в другом углу комнаты высокую фигуру в плаще, которая удерживала моего отца на вытянутой руке. Папа пытался защищаться, но один взмах ладони незнакомца, и единственный клинок папы отлетает в сторону, что оставляет отца совершенно беззащитным. Единственное, что ему оставалось, это хвататься за руку, которая удерживала его за шею, и пытаться подтянуться. Кто-то душил отца, медленно, смакуя сам процесс и наблюдая за мучениями своей жертвы.

Я сорвалась с места и подхватила оброненный клинок, чем привлекла внимание отца, который посмотрел на меня красными, из-за лопнувших капилляров, глазами. И в его взгляде я читала одно: «Беги…»

Мне не хватило всего секунды…

Казалось, что всего мгновения. Какое-то незначительное мгновение, которое отделило меня от спасения отца, потому что когда я настигла незнакомца, тот успел наиграться со своей жертвой, и просто сломал ему шею. В момент, когда тело папы упало к ногам незнакомца, обернувшегося на новую грозу в моем лице, я проткнула грудь убийцы моих родителей. Тогда я была уверена, что спасти отца еще возможно… ведь не могло, не могло и не должно быть иначе! Секунда, это ведь мелочь, такой пустяк! Я отказывалась смотреть на труп отца, теша свою надежду еще некоторое время. Я отказывалась верить, что не успела на секунду. Ведь секунда, это такая чепуха…

Секунда… это ведь так мало… Так не бывает! Секунда не может решать судьбы! Секунда не может отнимать жизни! Секунда не может причинять так много боли…

Так не бывает…

Я не успела ровно на секунду, которая лишила меня последнего любимого и дорогого человека. Я не смотрела на труп отца, но почувствовала, что его больше нет и больше никогда не будет.

Я не успела на секунду. Как много она может решить… как… ужасающе много она может стоить! Всего секунда…

Именно об этом я думала, когда била незнакомца в грудь снова и снова. Я думала только об этом, пронзая его черное, безжалостное сердце из раза в раз. Только об этой секунде я думала, когда тело незнакомца упало на колени, но я не успокаивалась и все била и била, ощущая, как из месива, что я оставляла на его груди, на мое лицо падают горячие темные капли, которые смешивались с моими слезами…

Только об этой секунде были мои мысли, когда я поняла, что незнакомца больше нет… Так же, как моих друзей, родных, близких и… любимых. Его больше нет. Я отомстила… Его больше нет! Он забрал жизни тех, кто мне дорог, а я оборвала его жизнь… Это же должно все исправить… Казалось… так хотелось верить, что его смерть все изменит и вернет на круги своя. Мне так хотелось думать, что его смерть искупить мне непростительные секунды промедления. Я так мало желала: всего-то несколько секунд времени. Вернуть время вспять на жалкие секунды… разве это так много? И жертва была более, чем достоянная! Он забрал так много жизней, а я – его. Эта цена была более, чем достаточной. Всего несколько секунд…

Так я думала, пока не подняла взгляд на безжизненное лицо в ворохе неаккуратно срезанных белых волос, что застыло с искаженной усмешкой на навсегда замершем лице с мертвым взглядом самых красивых желтых глаз…

***

Я поднялась в постели на судорожном выдохе, как подстреленная. Видение было подобно тягучей и густой болотной жиже, словно я едва выбралась из трясины, в которой ни воздуха, ни света, только холод, страх и безнадежность…

Меня трясло так, словно окатили ледяной водой на морозе, а напряженные мышцы скручивало в узел, отчего пальцы на руках немели. Среди беззвучного крика, что эхом отдавался в моем агонизирующем мозгу, стала пробиваться боль и усталость. Меня мотнуло, и я едва удержала равновесие, лишь после этого позволив себе осмотреться и понять, что нахожусь в комнате, которую считала своей уже год, в постели, заботливо укрытой одеялом, а мои раны были тщательно обработаны и перебинтованы. Впрочем, помимо бинтов и покрывала на мне больше ничего не было, что не особо удивляло. Я привыкла к таким побудкам.

Однако сердце продолжало стучать так, словно намеревалось остановиться в любой момент от перегрузки или пробить ребра. И именно в этот момент сбоку послышался голос, который вызвал дикий приступ ужаса и неверия, отчего я едва не свалилась с постели:

– Что он тебе показал? – вопросил Доминик, который оказался сидящим с ногами в изголовье моей кровати, прямо на подушке. Он был похож на большую и хищную птицу со своими растрепанными и неровно срезанными прядями белых волос, которые местами падали на плечи, а кое-где были настолько короткими, что открывали скальп. Он смотрел на меня немигающим взглядом больших желтых глаз, а черты лица были заостренными, отчего нос казался более длинным и тонким, чем я запомнила. Он обнимал руками свои колени, откинувшись спиной на голый камень стены в изголовье, и производил впечатление, что пробыл в таком положении довольно давно. – Что менс тебе показал, Аннабель? – впервые за долгие месяцы обратился он ко мне по имени, вопреки своим же правилам повторяя вопрос. – Ты кричала… ты никогда так не кричала…