От заката до рассвета

Глава 19

Лошадёв, как выражался пан Кречет, носилось по округе достаточно, чтобы никто не усомнился, что их отправили слоняться по лесам почем зря. С десяток сбились в табун и мирно себе щипали траву, дожидаясь прежних хозяев. Иные стягивались к ручьям, решив промочить горло, а то и сами возвращались на пепелище, когда переполох немного улягся. Для тех лошаденок, кто упирался, у казаков был припасен аркан. Ранко оказался лихим ловцом и с одного-двух бросков набрасывал петлю на шею особо ретивым скакуньям. Они с другим парубком — Абаем, коротконогим степняком, который правил лошадью без рук — носились по округе и хватали одну лошадь за другой. В конце-концов, у них вышло что-то вроде соревнования.

Пан Рогожа только знай себе посвистывал да удовлетворенно попыхивал люлькой, радуясь, как ловко молодые казаки орудуют арканом, и что самому Рогоже не нужно ничего делать.

Оставалась одна беда — день уже перевалил за середину, а ни в одной кобыле они так и не признали Красотку, не говоря уже о Грише. И это не могло не беспокоить одноглазого. Лошаденка, которая досталась ему, была никудышная, и Каураю пришлось отправиться налегке: арбалет, штыки, доспехи и прочее барахло, пришлось оставить казакам Кречета. Одноглазый забрал с собой только трофейную саблю да Куроук.

— Быть может пацан уже вернулся? — предположил Ранко, передав заарканенную лошадь пану Воробью, который увозил партию пойманных скакунов обратно к шинке.

— Тогда мы бы об этом уже узнали, — вздохнул Каурай, поглядывая по сторонам. Учитывая, что Воробей с Повлюком сделали к этому времени с десяток ходок туда и обратно, а новостей все не было, следовало признать очевидное — с мальчишкой что-то случилось.

— Глядь, Повлюк возвращается! — воскликнул Ранко, когда из-за деревьев показалась верховая фигура пузатого казака.

— Ну, что говорит Кречет? — спросил Рогожа. — Сходится число лошадей?

— Куда там, — покачал головой Повлюк, сдерживая разгорячившегося коня. — Он, мол, пятка еще не хватает.

— Так пусть посчитает пойманных лошадей колядников в учет пропавшим! — покачал головой Рогожа с его недогадливости. Но Повлюк только махнул на это:

— Ну и я ему о том же.

— А он?

— А он — не можно, гутарит.

— Тьфу!

— Лошади-то казенные! — развел руками Повлюк. — Да и дюже дохлые у колядников лошаденки, пан Рогожа. А конюший нам головы поснимает, ежели мы вместе животины, которую он как облупленную до хвоста знает, приведем ему сие недоразумение — факт!

— Добро! Будем искать дальше, чаго сделаш, — вздохнул Рогожа и обвел задумчивым взглядом пустующие просторы. С каждой ходкой округа все больше скудела на лошадей, и нынче они уже не представляли в какую степь им направлять копыта.

— А можа, пан Рогожа? — почесал затылок Повлюк, — разобьемся на группы да порыскаем в порожних сторонах? Ты, Абай да Ранко скачите в одну сторону, а мы с паном Каураем дождемся Воробья и повскачим в другую. Неча нам тут куковать. У нас сроку до вечера!

— Заметано, дорогой мой Повлюк! — обрадовался Ранко и расплылся в белозубой улыбке. Парню жуть как осточертело общество постоянно ворчащего пана Рогожи, и он давно искал повода как-нибудь от него отделаться. — Токмо, дядька, дозволь мне с паном Каураем по округе порыскать. А то у Повлюка лошадь на последнем издыхании уж. Не угонится за мной поди. Загнал он ее.

Это было правдой — взмыленная разбойничья коняга под задом тяжеленного Повлюка, который ни на миг не расставался со своей бомбардой, еле переставляла копыта и еще одной погони за неугомонным Ранко едва ли выдержала бы. Каураю досталась кобыла куда свежее — сам словил ее в лесу и выковыривал из седла останки разбойника, которого ранее рассек мечом. Седло до сих пор липло к заднице, залитое кровью и еще чем-то зловонным.

— Но-но, малец, — погрозил ему пальцем Рогожа. — Ты не думай, шо я тебя на гулянку какую отправляю! Шоб оба к вечеру к шинке вернулись! Как штык!

— Да далася вам эта шинка, шо вы там на углях сидеть вздумали? — прыснул Ранко. — Хватайте лошадей с барахлом и езжайте до пану воеводы, а-то вас там бабка Малашка живьем в мялке скрутит. Мы с паном одноглазым догоним.

— Ты чего решил поперек Кречетова слова пойти?! — заводился Рогожа.

— С каких пор ты, дядька, так до мнения Кречета так охоч стал?

— С тех пор как его пан воевода в головы назначил, — замахнулся на него Рогожа нагайкой. — А не много ли в тебе гонору, малец? Розог захотел?!

— Розог нам не можно, пан, еще лошадёв искать до самого вечёру. А с розгами в седле не усидишь. Прощавай, пан Повлюк! Прощавай, пан Рогожа! Догоняй, одноглазый!

— Ух, дьявол! — сплюнул старый казак вслед умчавшемуся Ранко.

Каурай кивнул Рогоже с Повлюком и пришпорил свою лошадь, скорей устремляясь за Ранко, пока тот не пропал из виду. Ему и самому становилось невмоготу таскаться за медлительным Рогожей, а им вдвоем с Ранко будет куда проще отыскать Красотку с Гришем. Если оба еще живы, конечно.

Впрочем, обрадовался он рано, ведь за Ранко, который наконец вырвался из силков дядькиного надзора, угнаться мог лишь сам черт. Молодой казак знай себе подгонял коня нагайкой, привстав на стременах, и Каураю пришлось изрядно помучить свою хилую лошаденку, чтобы не оторваться от него.

Отъехав от казаков достаточно далеко, парень натянул поводья, и его коняга пошла легкой рысью.

— Ну, пан одноглазый, — хитро глянул на него Ранко из-под густых черных бровей, когда Каурай таки поравнялся с ним. — Нелегко было за мною угнаться?

— Куда спешить? Мы еще вволю покатаемся, не загонял бы ты коня раньше времени, — заметил ему Каурай, пуская лошадь бежать рядом с ним. — А то век за моей Красоткой не угонишься.

— Да сбегла твоя панская кобыла, зуб даю, сбегла, — рассмеялся Ранко. — Сел на нее твой дружок и поминай как звали. Или поди сам ее у кого-нибудь увел? Признавайся, не выдам.

— Красотка моя до последнего волоска на холке, — покачал головой Каурай. — Не случалось и дня, когда она подводила меня. Характер у нее скверный, этого не отрицаю, но когда дело серьезней некуда — нету вернее друга. Не могла она сбежать. Бродит где-то. Если ее саму кто-нибудь не увел, но тогда он с нею намается…

— Дружок твой? Как его там… Груш?

— Гриш, — хохотнул одноглазый. — Он тоже не сбежит. Он мне слово дал.

— Слово? — хмыкнул Ранко. — Эх, пан одноглазый, ежели бы слово для людей хоть чего-то да стоило, жизнь пахла бы цветами, а не этим, что у лошадёв из зада порой вываливается. Чего хошь бери, ежели он не убег!

— Увы, трусоват он, чтобы решиться сбежать в никуда, да и зачем ему? Он сирота, дома его лишили, сестру убили, друзей убили — некуда ему бежать. Разве что к самому Баюну?

— О, нет, — ухмыльнулся Ранко. — Этот его разве что наложницей своей сделает, и то скажет — дюже тощая девка. В разбойнички народ лихой и отчаянный подается. От поборов в основном, войны и всяких разных притеснений. Вот как война Крустника началась, поплыли в леса дезертиры, хотя там и без них швали всякой по горло, которым на жопу свою приключений нема, вот они себе места на белом свете найти не могут, мыкаются. Твоего мальчишку там печальная судьбинушка ожидает. Хотя, слыхал я, они вроде с Бесенком ночку провели. Может он его и подговорил…

— Бесенок уже никого не подговорит.

— Что же убили его разбойники?..

— Нет, не разбойники, — покачал головой Каурай. — А тот кошак, про которого я вам в шинке рассказывал.

— Врешь?!

— Я видел, как он вынес мальчика в зубах из огня. А следом проглотил, облизался и был таков. Не успел я ничего сделать. Зараза…

— Эх, — покачал головой молодой казак. — Бедняга Бесенок… Ну, ничего, — прыснул следом он. — Оклемается!

— Ничего?..

— Покатается в желудке у того кошака и вернется! Бесенку в не меньших переделках случалось бывать по своей неотесанности. Всего я не знаю, но слышал предостаточно.

— К чему ты клонишь?

— А вот к чему! Раз ты гутаришь, мол, проглотил его живьем тот котище, то и волноваться нечего. Кошки они жертв сразу не глотают. Сначала порвут на мелкие клочки — зубками-зубками их! А потом уже да. А этот, как ты говоришь, вынес из огня? Ха! Не родился еще тот кошак, который по доброй воле в огонь бросится! А этот рисковый. Видно, охраняет нашего Бесенка, бес. Ох, и впору ему прозванье его.

— Хмм… — задумался одноглазый. — А ведь, как бы дико это не выглядело, юный Ранко. Но ты прав. И вправду. Кошаки мышей не глотают.

— То-то и оно, пан. Но тут вопрос — и чего Бесенок той твари так полюбился?

— Это мне хотелось у вас узнать. Вы пацаненка знаете как облупленного.

— Бесенка хорошо знает только сам Бесенок, — ухмыльнулся Ранко. — Да еще и панни Перепелиха, у которой он смладства в нахлебниках жил. Но выкинула она его, как нашкодившего котенка, когда шалопай подрастать стал, да лишком баловать. Его Горюну в подмастерья и отдали, но с ним он тоже как кошка с собакой — пытался кузнец его уму разуму учить, но все без толку. Бесенок в кузнице, похоже, бывал реже, чем свежий воздух. Вот засранец теперь и Сеншесу дорожку перешел.

— У вас видимо-невидимо этих тварей, судя по разговорам. С чего так?

— Факт! как любит говаривать дорогой мой Повлюк. А с чего — пес его разберет. У нас постоянно какая-то чертовщина меж хуторами ползает. То призраки по полям расхаживают, то коты с теленка размером на метлах с ведьмами обнимаются, то кабаньи головы в дома к людям лезут. Вот сидишь ты вечерком, и тут стук в дверь. Открываешь, а снаружи вроде и никого. И тут эта тварь тебя как с ног собьет и давай кусать, пока до слез не доведет. И повезет, если ее хозяин неподалеку окажется, а то и до смерти загрызть может. Рассказывают, мол, к Повлюку нашему однажды такая злобная харя наведалась, но не смогла ему ничего сделать — он парень здоровый и мяса у него на ногах порядочно припасено. Зубы она об его икры пообломала, а он, гляди, не стушевался — взял да и сам ее грызть бросился. Видать, страшно толстяк голодный был! У него за печкой до сих пор трофей валяется. Сам показывал. Засолил.

— Чудеса…

— А то! Иногда и огненные колеса можно на дороге встретить. Но тогда быть беде. Говорят, что тех, кто у нечистого заступничества просит, рано или поздно, сама нечистая сила и сгубит. Я так рассуждаю: ежели одни чудища за бесенка горой, а другие всячески пытаются Бесенка сожрать, значит по уши влез наш пострел в какие-то темные дела. С Бесенка станется, он был парнем тронутым, помимо всего прочего, а то что он колдовать выдумал с горюшки — ничего удивительного. В ведьмаки, гутарят, всегда уходят самые убогие и зачуханные.

— Не от хорошей жизни, это ты прав, — кивнул Каурай. — Потому и растет их число, как на дрожжах… Но все же, есть идеи, куда еще могла податься Красотка?

— Окромя лугов да речушек? Знамо куда — жеребца себе искать! Чтоб отодрал он ее маленько, пока мы тут с тобой кумекаем, в какую сторонку нам податься. Это она у тебя почему вечно сердитая такая? А потому, пан одноглазый, почему и любая кобыла — отодрать ее надо, чтоб слюни из глаз полезли, тогда она глядишь и подобреет. Вот ты свою подругу постоянно на привязи держишь, воли ей не даешь. А то драли бы ее по одному жеребцу каждый божий день, она, глядишь, и не убегла бы. А так — гляди, ищи ветра в поле, а кобылу на х…ю! Это первое дело для любой холеной кобылы — жеребца себе найти, помяни мое слово, одноглазый.