Я — тот, кто тебя уничтожит. Рождение феникса. Книга 2

Однако этот рывок и травмированное плечо позволили продвинуться на те заветные сантиметры и обхватить рукоять ножа.

Не теряя времени даром, первое, что я сделала, провела острием по хвосту, который уже намеревался ужалить и обездвижить. Перед моим лицом упал окровавленный кожистый кончик с костяным жалом.

Химера завизжала от боли, а я, перехватив нож, завела руку в сторону и ударила наугад, молясь, чтобы не прогадать. Везение, как это ни удивительно, не отвернулось, потому что я ощутила, как нож с некоторым затруднением входит в чужую плоть по самую рукоять. Визг химеры усилился, а в следующее мгновение она обрушилась на мою шею и впилась клыками в плечо. Целилась в шею, прямо в артерию, но я, ведомая воодушевлением и удачей, уже не ощущала, просто отстранилась от одуряющей боли и вновь дернулась, что позволило избежать смертельного укуса.

Зашипела, а затем провернула нож в ране, вынуждая химеру заорать от боли, из-за чего ей пришлось разжать зубы в моей плоти. Мотнула головой назад и врезалась и без того окровавленным и травмированным затылком в челюсть твари и, наконец, скинула ее со своего тела.

Меня не смущала повисшая плетью рука, ни разодранное и кровоточащее плечо, ни разбитая голова, ни порванная одежда или спущенные до середины бедер штаны. Все потому что я смогла подняться на дрожащие ноги, одна из которых была глубоко ранена, а вторая сломана. А еще я держала в мокрой и скользкой от крови руке нож, с которым рассталась бы лишь после смерти. Единственная работающая конечность была крепка, как никогда, и не дрогнула, когда я, насадила на него башку прыгнувшей на меня химеры. Та слишком обезумила и потеряла бдительность от боли и злости, потому перестала церемониться, решив повалить меня с наскока, но не вышло. Я видела в раскрытой пасти, как острие прошло под подбородком и пробило верхнее небо. Но недостаточно…

Химера безумно забилась, пытаясь вырваться, отстраниться, от боли потеряв ориентиры и сообразительность. А одуматься я ей не позволила: раненной ногой ударив ей по колену, а затем подсекая вторую ногу. Химера повалилась наземь, а я довольно ловко для своего состояния и спущенной одежды оседлала ее спину, намотала на кулак длинные светлые волосы, а затем стала с ожесточением насаживать ее голову глубже на острие. С каждым ударом тело трепыхалось все меньше, а острие входило глубже на сантиметры, пока в какой-то момент тварь не перестала дергаться. Но этого показалось мне мало. Я била и била. Сколько по времени и не знаю, но много секунд после того, как безжизненное тело испустило последний дух. И с каждым ударом отступали мои собственные усталость и боль.

Остановиться меня заставило не то, что я выдохлась или вспомнила о боли. Остановилась я лишь после того, как поняла, что мое лицо сводит от широкой, сумасшедшей улыбки. Посмотрела на месиво, вместо головы химеры, убедилась, что она не сможет регенерировать, и только после поднялась на ноги, которые более не беспокоили. Глубоко дыша, поправила брюки, запахнула разодранную рубашку, дотронулась пальцами до раны на плече, осознав, что, несмотря на глубокий укус, рана больше не кровоточит. Затем наклонилась, уперла ногу в раздробленную башку химеры, и с некоторым трудом достала нож.

Все еще ощущая оцепенение, подошла к дереву, и с разбегу ударилась выбитым плечом о ствол. Вновь послышался мерзкий щелчок, воздух выбило из легких, а в глазах потемнело. Осознала себя сидящей в корнях дерева, мотнула головой, прогоняя мушки и пережитая боль, которая разносилась по телу волнами. Когда она стала терпимой, пошевелила пальцами, покрутила плечом и удовлетворенно кивнула результату. Сойдет.

Подняла взгляд на притихших ворон, а затем с ненавистью прошипела:

– Жрать подано.

Затем, не оборачиваясь, побрела с болота, стараясь… просто не думать. Ни о том, что могло случиться, ни о том, что я убила… впервые убила и не чувствую по этому поводу ничего, кроме облегчения и постыдной радости… почти ликования! Ни о том, что еще только может произойти.

К сожалению, на этом ужас данного дня для меня не заканчивается. Впереди еще одна опасность на пути к мнимой свободе.

За этими мыслями я даже не поняла, что иду ровно… не хромая.

Несмотря на то, что, как мне казалось, я научилась ориентироваться на местности, в какой-то момент поняла, что действительно заплутала и ходила кругами. Адреналин, который бушевал в крови после схватки с химерой постепенно сходил на «нет», потому приток сил и энергии, которые я ощущала – испарились так же внезапно, как и появились. Сломанная кость на лодыжке вновь заныла, а рана от кинжала на бедре открылась. Про то, что творилось на моем плече – даже думать не хотелось. А если добавить к тому последствия выбитого сустава – то становилось и вовсе печально. Кровь я теряла с каждым шагом, ощущала, как меня бьет озноб крупной дрожью, а держать глаза открытыми и вовсе было невыносимо. Я боялась моргать, потому что опасалась, что после разлепить отяжелевшие веки не получится. По той же причине я отказывала себе в привале, осознавая, что не поднимусь. Стоит только дать себе хоть минуту слабины – я подпишу себе приговор и стану добычей если не менса, то просто диких зверей или ошалевших от крови и плоти диких ворон, что небольшой стайкой преследовали меня, то и дело пролетая над головой и норовя клюнуть в пробитый затылок.

Перед глазами все плыло, и в этом мареве уставший разум стал улавливать странности. Лениво, но причиняя невыносимую боль от самой попытки работать, мозг посылал мне сигналы, которые я за агонией не сразу заметила. А затем вдруг поняла, что двоящаяся картинка перед моим взором… разнится. Она не двоится, как должна бы, показывая двойное отражение реальности. Эта картинка стала разниться, показывая несоответствия. На одной я видела вполне отчетливую тропку, по которой и следовала, боясь сбиться с ориентира, на второй ее не было, и я упорно шла по густой чаще меж высоких и грубых деревьев.

Замерла, мотнула головой и тут же тихо зашипела от боли, что почти ослепила и едва не отправила меня в обморок. Обхватила голову руками, надеясь, что это остановит потревоженный мозг, который, словно бился об стенки черепа от неосторожного и резкого движения. И с трудом открыла глаза. Пока бушевала боль, лесная и непролазная чащоба стала как нельзя реальной. Но по мере того, как утихала боль, картинка менялась, туманилась и вот, я вновь на лесной тропке, которую оставляла нарочито грубо и открыто, надеясь заманить цутигумо в ловушку на топях.

Растерянно моргнула, а затем, заранее жалея о том, что собиралась сделать, залепила себе пощечину.

Мозг вновь ударился о стенки черепа, взрываясь фонтаном агонии, а я взвыла, до крови закусывая губу. Не дожидаясь, когда пройдет резь и пульсирующая боль, невыносимым усилием воли приказала себе открыть глаза и вновь увидела то, что ожидала – чащобу. Пока была возможность, быстро осмотрелась, заметив поблизости старую и полусгнившую корягу. Буквально в двух шагах от меня. А затем боль стала проходить, а с ней и ведение. Передо мной была тропка и высокая трава.

Протянула руку, в попытке дотянуться до ближайшего листа осоки, но внезапно моя рука прошла сквозь весьма реалистичный лист, который дрогнул и пригнулся так, словно до него действительно прикоснулись. Это было так реалистично, что я на мгновение засомневалась. А затем вспомнила о коряге и сделала несколько шагов в сторону. Там, где виднелась только высокая трава. А затем протянула ногу, желая примять этот куст. Но внезапно моя нога нашла невидимую преграду и будто зависла в воздухе. Как раз на той высоте, какой я запомнила корягу.

– Сука! – выругалась я, начиная понимать, что причина того, что битый час плутаю, не мои травмы, а менс.

Этого следовало ожидать, учитывая, что я имею дело с сильным ментальным магом, но все же человеком, который не имеет очевидного физического превосходства, как нелюди.

То, что он решит воспользоваться своим даром и вымотать свою жертву до изнеможения, прежде, чем встретиться с ней лицом к лицу – следовало ожидать. Следовало. Так чему я сейчас удивляюсь?

Осталось только выяснить, в какой именно момент он проник в мое сознание?

Впрочем, теперь это не имеет никакого значения. А имеет то, что менс где-то поблизости. Эти маги могут управлять разумом жертвы с расстояния до одной мили. И, как знать, не устал ли он выжидать? Быть может, он уже подкрадывается сзади, чтобы нанести мне удар?

Ударила себя по лицу, сдержанно, но рвано выдохнула, а затем перехватила нож в руке удобнее. Кровь на рукояти и коже уже подсохла, потому неприятно натягивала кожу, отчего она чесалась и, будто скрипела. Проморгалась, а затем осмотрелась внимательнее, прикинула примерный курс, куда следует идти, и, собственно, пошла, периодически хлестая себя по щекам, чтобы прояснить ориентиры.

В этот раз мне потребовалось всего пятнадцать минут на то, чтобы выйти из чащи и, наконец, увидеть Древо. Оно было не дальше, чем в десяти минутах от меня. Вновь осмотрелась, понимая, что вороны ведут себя спокойно, изредка недовольно каркая и взмахивая крыльями непосредственно над моей головой, из-за того, что потревожила их покой.

В какой-то момент я ощутила запах костра, а так же почти явственно ощутила тепло огня. Оно манило, звало, приглашая обогреть и пожалеть измученное и замершее тело. И, даже понимая, что это может быть очередная манипуляция менса, я не смогла противостоять этому зову, ускоряя шаг, как мотылек, летя, вероятно, навстречу свой погибели.

За очередным деревом я увидела дрожащий свет, услышала треск горящего хвороста и заметила искры, которые в причудливом танце поднимались в воздух, чтобы так же быстро сгореть и затеряться в дыму.

Зов стал еще более выраженным. Не видя дороги, даже не обращая внимания, что взор вновь затуманился неверной локацией, я почти бежала, ведомая всего лишь теплом и запахом костра, словно меня тянуло невидимой нитью.

И когда до заветного кострища оставалось совсем чуть-чуть, я ощутила очередной удар по голове чего-то тяжелого, что моментально отправило меня в темноту.

***

Сознание возвращалось лениво и нехотя. Тело категорически отказывалось подчиняться и протестовало даже против того, чтобы приоткрыть веки. Тело молило о покое и отдыхе. Оно хотело тепла, уюта и добрых, ласковых прикосновений, как бывало каждый раз, когда я болела в детстве и за мной, вопреки своему статусу и воспитанию, ухаживала сама мама, даря ласковые поцелуи и прикладывая к пылающему лбу свои прохладные ладони. У мамы, в отличие от папы, руки всегда были прохладными, и, несмотря на то, что я не любила подобных касаний от других, даже самых близких друзей, мамины были самыми родными и любимыми. Они приносили облегчение, ласку и покой.

Вот и теперь мое сознание все еще пребывает в наивных фантазиях, что я нахожусь в своей постели, в доме отца, и просто-напросто болею. Оно ждет, когда же придет моя мама, проверит мой лоб прикосновением, которое слегка остудит огненную кожу. Оно ждет, что она посетует на то, что я отказываюсь идти на поправку, а затем с нескрываемой любовью и заботой оставит поцелуй на взмокшем виске, не боясь, что может заразиться. И обязательно, обязательно скажет, что я пойду на поправку, потому что истинные леди не болеют, а дочери графа и вовсе не положено. И добавит чуть тише: потому что они с отцом не представляют жизни без меня.