Одинокий Шквал

Шквал

Призраки водятся везде. Мы носим их с собой, куда бы ни отправились.

Джордж Мартин, "Битва королей"

Одинокий Шквал стоял на носу корабля, сложив руки за спиной, и всматривался в чернильные волны. Наблюдал, как острые куски дрейфующих льдин лениво огибали зачарованную корму, как ядовито-зелёный туман клубился над бездонной пучиной, вплетаясь в мрачную серую тяжесть неба чуть выше уровня глаз.

Эти воды не зря именовались морем Призраков: холодок, то и дело пробегавший по коже норда(1), был вызван не одной лишь ночной осенней стужей. Как и любой скайримский мореход, Шквал знал, что название буквально отображало ту жуткую силу, которая маревом поднималась над поверхностью тёмных хлябей. Здесь и правда обитали неупокоенные души. Он сам видел их прежде. Радовало то, что пока между призраками и моряками пролегала преграда — заговорённый колдунами и освящённый жрецами корпус драккара, — духи людям были не страшны. Впрочем, сегодня их на пути пока не встречалось. На много лиг вокруг не было видно ни зги. А потому ничто — ни живое, ни мёртвое — не мешало Шквалу погружаться в глубины собственных мыслей.

Как долго он провёл в плавании на этот раз? Счёт дням терялся в бесконечной веренице рейдов. Виндхельм — море — очередной вражеский порт. Родной белокаменный город — водная бездна — огонь. Сколько таких походов выпало за последний месяц и сколько месяцев желание его короля бить по прибрежным городам не утихало, он не помнил. Приказам устраивать набеги не было конца, потому что конца не было проклятущей войне.

Шквал прикрыл глаза на мгновение, и за сомкнутыми веками полыхнуло пламя. Так было всякий раз с тех пор, как он пошёл на поводу у Ульфрика, и флотилия драккаров под его командованием появилась у Морфала(2), чтобы раз и навсегда сломить его сопротивление. Зима приходила и уходила с тех пор уже дважды, волосы Шквала подёрнулись сединой, и его всё сильнее мутило от запаха крови, но… Конунг Скайрима велел продолжать, набеги становились всё более дерзкими, маги, оборотни и прочая нечисть, которую Шквал перевозил из порта в порт — всё бесчисленнее и безжалостнее. Рос и флот. «Капитаном» Одинокого Шквала звали отныне только те, кто хорошо знавал его с прежних времён. Теперь Шквал был адмиралом. Грозой морей и Водным хлыстом Ульфрика. И он всей душой ненавидел новый титул, клятые прозвища и то, чем занимался.

Иронично, ведь Шквал мечтал о плаваниях практически с пелёнок. Грезил этим и сбежал в матросы, ещё будучи прыщавым юнцом. Только на воде и чувствовал себя по-настоящему счастливым, а потому, скажи ему кто, что в свои неполные пятьдесят он станет главным корабельщиком Скайрима, Шквал бы этого кого-то расцеловал. Он был в море, когда умерли отец и мать. Туда же и вернулся вскоре после того, как навестил свежие могилы — и лишь там горе поутихло, разбилось, словно волна о крепкий борт. Он был в море, когда подписали трусливую бумажку, Конкордат Белого Золота, и пантеон Девяти, под сенью которого Шквал был рождён, потерял одного бога(3). Но среди водного простора можно было забыть о грязных играх сильных мира сего. Там, где не было слабака-императора и драного Доминиона, Талос был ещё жив, и Шквал со спокойной душой и во весь голос воздавал ему хвалу. Гул ветра вторил его молитвам, а Шквал улыбался ревущим в унисон волнам широко и искренне. И даже когда он встретил Келду, от моря отказаться не сумел. Впрочем, Келда и не просила — просто перенесла пожитки в его каюту, и с тех пор они ходили под торговым парусом вместе. Келда любила воду не меньше Шквала, и самого Шквала любила так, что ему были не страшны ни шторма, ни хвори. Ловкая, как обезьянка, она перетягивала самые высокие снасти, смеясь при этом и напевая песни на маркартский лад. На воде они со Шквалом и поженились — жрец Мары(4), который путешествовал на их корабле вместе с купцами, вёзшими в Рифт товары, с радостью обручил их. И лишь когда Келда, не встретившая вовремя лунной крови, начала с завидной регулярностью извергать из себя едва съеденный завтрак за борт, Шквал отвёз молодую жену в Виндхельм. Уже через неделю он покинул город на корабле, гружённом зерном и сукном для Солстейма(5), уверенный, что в его отсутствие ярл — его добрый покровитель, и радушные соседи поддержат Келду.

Одинокий Шквал обожал своё ремесло. Души не чаял в маленьком, но юрком драккаре и преклонялся пред водной стихией. Но всё же море предало его. Лишило его самого ценного — единственного, что смогло занять в сердце Шквала больше места, чем оно само. И именно поэтому Шквал в своё время принял решение распрощаться со своим призванием.

Впрочем, со временем пришло понимание, что совсем не море было повинно в его страшном горе — во всём был виноват он один. Но даже признавая это, Шквал посчитал: решение раз и навсегда завязать с плаваниями всё равно было единственно верным. Оно служило самым сильным и справедливым наказанием для того, в чьих венах текла солёная вода вместо крови.

Поделом! Ведь всё случилось по одной причине: вместо того, чтобы быть рядом с беременной женой, беречь её и их нерождённое дитя денно и нощно, Шквал предпочёл в очередной раз пуститься в объятья родной стихии. Тем горше было от мыслей, что плаванье можно было и отложить — да разве мог устоять Шквал перед зовом волн? Хотел ли?

Он был в море в день трагичной гибели Келды. Его ненаглядная, его отрада — она ушла так глупо и нелепо! Неудачно упала с шаткого стула и ударилась виском об угол тумбы. Оступилась, когда полезла доставать с высокого буфета посуду. Свадебный подарок ярла, расписанное ляпис-лазурью блюдо, которое Шквал когда-то своими руками убрал на самый верх, со смехом сказав, что так будет правильней — они редко им пользовались, разве что когда сам Ульфрик захаживал в гости или по праздникам. Видно, для Келды возвращение мужа праздником и было — его корабль должен был причалить в порту Виндхельма назавтра, и сладости для любимого она хотела выложить на проклятую голубую тарель.

Он нашёл Келду — прекрасную и окоченевшую — на полу их дома. Ковёр был усеян осколками и насквозь пропитан её кровью. Там, обнимая холодную жену и рыдая ей в живот, в котором, так и не увидев жизни, умер его первенец, Шквал принял два решения: что теперь, овдовев, будет зваться Одиноким Шквалом, и что больше в море не пойдёт никогда. Останется в Виндхельме, накрепко привязанный к суше могилами родных и чувством бесконечной вины.

Уж лучше бы Одинокий Шквал сдержал свой зарок! Но шло время и разгоралась война. А Ульфрик, когда-то бывший его ярлом, теперь стал его королём и как ему, дураку, тогда казалось — оставался его близким другом. Поэтому, как бы крепко Шквал ни божился, стоило конунгу в красках обрисовать свой дерзкий план и возложить на плечи бывшего и некогда лучшего капитана Виндхельма ответственность за скорую победу над ушлыми имперцами, он сдался. Какой норд откажется помочь, если ему сказать, что родина может пасть под натиском окаянного Талмора(6)? Что без него Ульфрик не справится и правое дело обернётся крахом? Так и Шквал не смог остаться в стороне. Да и тоска по морю, которую он давил в себе, скрутила его так, что думать трезво Шквал уже не мог. В первый поход Ульфрик снарядил ему два корабля — впоследствии их стало в десять раз больше.

И вот насмешка судьбы: Шквал возвращался к воде, а получил пламя. Команда, которой его снабдил новый советник короля, за исключением нескольких матросов, состояла целиком и полностью из магов. Где сумели найти столько колдунов на севере, Шквалу оставалось лишь гадать — о большинстве из них он прежде не слыхивал. И маги эти все как один умели пулять огненными шарами. С тех пор всякий раз, стоило им встретить сиродильское(7) судно или причалить к берегам лояльного Империи селения, перед глазами Шквала загорались целые столпы пламени. Уж какой дрянью покрыл обшивку его драккаров Довакин(8), Шквалу было неведомо, но отныне ни подожжённые стрелы, ни высокие волны им были не страшны. Поэтому, оставаясь практически неуязвимой сама, его команда мощно ударила по Хаафингару(9), не дав местным воинам и шанса. Впрочем, что бы ни пытались предпринять имперцы, как бы ни подвязывали магов из Сиродила в противовес «морскому кулаку Ульфрика», корабли Шквала всё так же несли неизбежную погибель для любого противника даже два года спустя. Слабая Империя просто не могла позволить себе направить достаточно сил в Скайрим — не после того, как на сторону Ульфрика встал Довакин, а в Хаммерфелле(10) разгорелись очередные массовые недовольства.

По-хорошему надо было бы этим гордиться. Всё же так они отстаивали родной край, пытались — и успешно — сбросить талморское иго, защитить свободу нордского люда и вернуть Талосу его законное место в кругу божеств. Да только не таков был Шквал, чтобы радоваться огню и смертям. Он всегда славился добрым нравом и в воины не рвался, а тут в одночасье сделался кошмаром и бичом для всех врагов Ульфрика. На ходу учился — и с горечью понимал, что у него выходит блестяще — хитроумным тактикам корабельного боя. Неприятно было признавать, что именно его успехи на море и подстегнули пыл короля. Ещё неприятнее стало открытие: его, Шквала, именем теперь пугают перед сном детей. Но хуже всего было осознавать, что маги — номинально его команда — по сути подчинялись лишь одному человеку. Не Шквалу, но Довакину — хитрому колдуну-редгарду(11), непонятно как получившему дар драконьей крови, который доселе всегда был исконным достоянием северян. И как бы Шквал ни настаивал — когда дело казалось боя, его увещевания о том, что выжигать и убивать всех и вся не нужно, терялись, как утонувшая монета в морском песке. Ведь Довакин считал, что карать недовольных страхом и гибелью было самой правильной стратегией, а Ульфрик, казалось, был готов следовать любому совету этого человека.

Зато отпустить Шквала Ульфрик готов не был, и, стоило тому заикнуться об отставке, начал давить на него так, что Шквалу показалось — он слышит треск собственных, стиснутых в захват костей.

— Пусть тогда исполняют мои команды! — взорвался Шквал, понимая, что конунг просто не позволит ему уйти.

— Только твои, мой друг, — ответил ему Ульфрик, и его глаза угрожающе блеснули в свете жаровен тронного зала. — Твой хирд(12) сделает всё, что скажешь им ты. Но лишь в том случае, если это не будет противоречить приказам их короля.

Шквал чертыхнулся, вспоминая тот разговор, до сих пор звеневший в мозгу, как пощёчина. По сути он значил, что, если что и изменится, то ничтожно мало — ведь конунг чётко велел флоту неустанно подпитывать славу безжалостного и смертоносного Морского хлыста Ульфрика.

И всё же Шквал не оставил попыток урезонить разошедшихся ни на шутку воинов своей армады. Вводил жёсткие ограничения и добивался того, чтобы хотя бы безоружных женщин и детей они не трогали. Настоял, чтобы этому правилу следовали как маги, так и те твари, которые прибавились в команду после. Шквала передёрнуло. Когда Довакин впервые предложил на совете обращать желавших отстоять Скайрим мужчин в проклятущих вервольфов, он подумал было, что ослышался. Наивный дурень, считавший, что Ульфрик не допустит подобного! Уже через два месяца он наблюдал за тем, как полчища злобных оборотней разрывали жидкое сопротивление Хьялмарка(13), будто голодный ребёнок ломает мягкий хлебный батон. А затем на борт взошли некроманты…