Место встречи — Левантия

— Да ты рекордсмен!

Но осекся, напоровшись на злой взгляд Шорина.

— Ладно, не буду вас беспокоить. Идите в комнату, расставьте стулья, — скоро уже люди придут.

Арина думала над предложением Давыда. Что могут построить два пустых фантика? Если очень постараются — карточный домик. До первого сквозняка, который унесет и их постройку, и их самих. А ведь прав Кодан — пока нечего терять, не страшно. Пока в новой жизни Арины не было Давыда, бояться было решительно нечего. Она спокойно ходила по городу среди ночи — взять у нее было нечего, а жизнь… То ли кончилась, то ли еще не началась. А вот теперь — ей было страшно за Давыда. А вдруг Моня прав — и все серьезно? Как же страшно будет потерять и его.

— Я понимаю, что ты меня плохо знаешь, — перебил ее мысли Давыд, расстилая на полу скатерть, — так что можешь задавать любые вопросы.

— Во-первых, кому ты так здорово насолил?

— Немцам, по большей части. Румынам, итальянцам… А до того финнам, а до них — японцам…

— Я не про то. За пять особых таранов, если мне не изменяет память, дают героя. Чаще всего, посмертно. На твоей шкуре я насчитала шесть.

— Восемь. В двух мне чертовски повезло.

— Вопрос — что ты такого натворил, что вот за всю эту красоту ты получил не героя, а под зад коленом.

— Одного генералиссимуса, не будем называть имен, послал матом. Объяснил, что очередное его задание — туфта полная и потеря людей без смысла. Думал, не жить после этого — но вот обошлось. Долгая история, замнем. Переходим ко второму вопросу.

— А второй вопрос — кто был тот напыщенный индюк, который отправил тебя вот с этим, — Арина провела по гимнастерке Шорина у самого сердца, где и располагался тот подозрительного вида шрам, — к нам, в мир живых? Четкий черный маркер — ложитесь, товарищ Шорин, помирайте себе спокойно, только раненых не беспокойте, вы не с ними, вы в списке потерь офицерского состава.

— Ну, так оно, примерно, и было. Так и сказали, мол, ты не ранен, ты просто убит. Только вот Цыбину это не понравилось.

— А при чем тут Моня?

— При пистолете. Который он десять часов держал у виска врача, которому ничего не оставалось, как бороться за мою жизнь. Ну и за свою.

— Забавное, думаю, зрелище.

— Ну, сам я, как ты понимаешь, не смог им насладиться, но те, кто видел, — описывали красочно. Монечка, этот нежный цветок, орал матом, обещал порешить всех, в общем, был действительно грозен. Потом, конечно, извинился, врачу часы свои подарил.

— Вот так живешь, считаешь себя интересным человеком, многогранной личностью

с претензией на, простихосспади, интеллект и интеллигентность, — вздохнул Моня, внося в комнату кастрюлю с пельменями, — а запомнят тебя хулиганом с пистолетом.

— Монь, вот серьезно… — начал Шорин.

— Если серьезно — у меня вечеринка, праздник, Новый год. Еще одно слово с таким пафосом — и до утра будешь ходить в костюме зайчика. И читать стихи с табуреточки.

И вечеринка началась. Пели, играли в фанты, Моня с умным видом гадал каждому на картах (Арине выпало знакомство с молодым брюнетом и предательство пожилого блондина), пили, танцевали, опять пели…

Все было похоже на трофейное кино — ярко, красиво, но не про Арину. Она с трудом дождалась утра нового, 1947, года.