Место встречи — Левантия

Похмелье

Судя по кислым похмельным лицам сотрудников УГРО на следующий день, свадьба удалась. Все говорили вполголоса, жаловались на головную боль и страдали.

Моня, сменивший серый костюм-тройку на не столь великолепную пару, снабжал всех желающих аспирином и ценными советами.

Арина же сидела в прохладной полутьме морга и смотрела на Глазунова. Пухлые губы, черные брови вразлет, вьющиеся темные волосы… Совсем еще мальчишка, по большому-то счету. Ее ровесники в этом возрасте еще гоняли в футбол, бегали на танцульки, строили планы на настоящую взрослую жизнь…

Арина ощупала шрам на боку у Глазунова. Синюшный, кривой… Не до красоты тогда было. Она провела скальпелем по рубцу. Все зажило. Могло начать снова гноиться, могло пойти заражение, но нет, повезло. Хорошая работа.

— Ты опять поешь про пыль? — голос Шорина за спиной заставил ее подпрыгнуть.

— Не врывайся сюда внезапно, пожалуйста. Я привыкла, что контингент здесь тихий, молчаливый. Лишние звуки пугают.

— Ты мне зубы не заговаривай. Если ты пела про пыль — значит, что-то плохо. С тобой или с малышом?

— Да все хорошо, просто задумалась.

— О чем?

— Вот видишь здесь? Все чистенько, гладенько, красота…

Давыд поморщился — у него явно были другие представления о прекрасном.

— Предположим.

— В общем, тогда там был вот такой ком из гниющего мяса. Еще немного — перитонит. Или заражение крови. И одно другого совсем не исключает. В общем, повезло мне. Вовремя попался.

— Ну и хорошо, что ж грустить? Ты молодец, и вообще кучу народу спасла. Мне твой Зиновьич знаешь, сколько про тебя напел?

— Да не в том дело. Просто получается, что вот эта вся работа — а мы часа три возились, не меньше — зря. На четыре года… Да портной не будет костюм шить, если ему сказать, что через четыре года его изделие на помойку выкинут…

— Ага, а если сказать пекарю, во что его булка превратится после того, как ее съешь, он вообще с ума сойдет.

— Да ну тебя, дурака.

— Арин, это был взрослый мужчина. Ты сделала свою работу — правильно, хорошо, на совесть. Как он ей распорядился — уже не твоя печаль.

— Да если б на совесть… Говорю — повезло. Понимаешь, полевая медицина — это и не медицина вовсе. Задача врача — чтобы человеку, которому сейчас плохо, стало назад хорошо. А задача военного врача — вернуть боевую единицу на позиции… И что там будет, когда война закончится, — не наше дело. Вот мог тот же Глазунов прийти домой — да и превратиться за год-другой из человека в развалину.

— Ну, слушай, это война. Я там тоже не цветочки нюхал.

— Ну, ты хоть своих не калечил…

— Калечил и убивал. Знаешь Изюм?

— Есть такой городок. Недалеко от столицы. Все, что я о нем знаю…

— В общем, было дело — ударила мне вожжа под хвост, что там можно прорваться… Себя убедил, еще троих драконов… И каких — я при каждом из них Вторым за честь почел бы служить… Шурик Ланин — умничка, ленинградский интеллигент, все книжки пересказывал… Алият Асвацатурова. Женщина-огонь. Я в нее чуть не влюбился… и Боря Батыршин — человек серьезный, немолодой уже. Каждого убедил. Даже Моню вот почти убедил. Кое на кого из высшего командования матом наорал, когда меня выдернули за шкирку и спросили, куда я, дурак, лезу…

В общем, пробили мы там щит. Вчетвером-то. И день держим дырку, мол, проходите, ребята. Нормально, продвигаются наши… А ночью мы чуть дальше нос сунули — а туда уже десяток немецких драконов свезли. Мне бы сказать, мол, извините, обосрался, отступаем, пока целы. Но все уже в азарте… В общем, из десяти ихних и четверых наших выжил один. Я. И то — спасибо Моне. И вот из этих троих дети были только у Борьки… Так что я, считай, одним махом две ветви драконьи зарубил… Янеку, как вырастет, воевать тяжелее будет…

— Янеку?

— Ну, нашему сыну.

— В смысле, Павлику?

— А Павлику-то зачем? Вот представь, серьезный человек, дракон, на коне… И Павлик. Ну не бывает таких Павликов.

— А Янеки бывают?

— У него дедушка был Ян.

— А другой — Павел.

— Но Ян звучит лучше. Гордо, мощно… Мужское имя.

— А Павел — благородно.

— Я сказал — Ян.

— А я сказала — Павел!

— Ян!

— Павел!

Они еще какое-то время так переругивались в прачечной, потом — на улице, пока Арина курила очередную папиросу, потом, продолжая препираться, ввалились в приемную.

Посетитель, сидевший в приемной, круглолицый мужчина лет пятидесяти, поднял на них глаза — и вдруг затрясся.

— Дракон! Ты еще не сдох! — произнес он с ненавистью в голосе. Шорин мило улыбнулся:

— Сдох. Я его сын. Евгений Львович, если не ошибаюсь?

— Да, вы правы… Как вас там… Янович, — посетитель явно был смущен.

— Давыд. Через Ы.

— Не буду говорить «очень приятно», чтоб не врать.

— Взаимно.

Арина переводила взгляд с одного на другого, пытаясь понять, что происходит.

— Познакомься, Арин! Легендарная личность. Простой прапорщик, ординарный, чуть не убивший настоящего дракона в восемнадцатом году под Екатеринодаром! И только разорвавшийся рядом снаряд не дал ему закончить начатое. А дальше — сюжет. Кто-то что-то перепутал, ты же понимаешь, Гражданская, сложно понять, кто есть кто, — и оказались они в госпитале на соседних койках. Так и познакомились. Ну, имена друг друга узнали. Насколько я знаю, Евгений Львович получил на память о тех славных временах трясущиеся руки и параноидальную ненависть к драконам.

— Правду ли говорят, — он вежливо склонился в сторону посетителя, — что вы даже книгу написали про рыцаря, убивающего в одиночку сразу троих драконов?

— Одного, но трехголового.

— Мило. Надеюсь, сюда вы пришли не по мою голову? Прошу прощения, у меня последняя.

— К сожалению, все куда банальнее. У меня украли чемодан.

— У-у-у-у… Ну, это не ко мне.

— Ну да, приносить пользу — это так не по-драконьи… Арина решила вмешаться в этот обмен любезностями.

— Напишите, пожалуйста, заявление о пропаже. Подробно: где украли, что украли, при каких обстоятельствах. Если в чемодане были вещи, которые вы сможете опознать — опишите их подробно.

Она скосила глаза на его пляшущие руки.

— Если вам тяжело писать, давайте я запишу под вашу диктовку.

Евгений Львович отмахнулся и принялся что-то карябать карандашом на придвинутом Ариной листе.

Когда Давыд и Арина вышли на крыльцо, Шорин вздохнул:

— А знаешь, я к этому старому пню чуть обниматься не полез.

— С чего бы вдруг?

— Во-первых, он избавил меня от твоих препирательств. А во-вторых, он из рассказов моего отца, а значит — как будто его частичка. Ну…

Шорин сделал неопределенный жест рукой, явно не находя слов.

— Я понимаю, — вздохнула Арина, погладив его по руке.

А через два дня все УГРО провожало Лику в Воронеж.

Ей пришло официальное письмо: новой улице города решено было дать имя единственной дочери Лики.

Арина помнила Олю — та иногда заходила к матери на работу.

Ординар, дочь Воздушной, она с детства мечтала о небе. В семнадцать лет пошла в первый левантийский аэроклуб. Хотя была девочкой неспортивной, даже пухленькой, — окончила его с отличием. Лика говорила, с утра до ночи тренировалась, слишком уж мечтала о небе. «Сама виновата — когда она маленькая была, катала ее на венике, чтоб не плакала», — смеялась Лика.

«Лика тогда смеялась», — удивленно вспомнила Арина.

Уже в девятнадцать Оля гордо носила звание пилота гражданской авиации — и, счастливая, рассказывала, как с кукурузника посыпала удобрениями колхозные поля.

А в сорок первом Олю зачислили в авиационный полк. Позывной она выбрала себе «Сурок» — в честь игрушки-талисмана, которую всегда брала с собой.

Дальше все знают из газет: про ночные вылеты, про орден Красного Знамени, врученный Оле еще в 1942-м. Про то, как в 1944-м над Польшей вражеский истребитель сбил Олин бомбардировщик, и как ни у нее, ни у ее штурмана не оказалось парашютов — место для них заняли дополнительные бомбы.

И сшитый Ликой тряпичный сурок размером с палец не помог, не спас…

А вот теперь — улица Ольги Поволоцкой. Лика смотрела на всех так, будто еще раз потеряла дочь. Арина не могла представить, каково это — пережить своего ребенка. И грустно думала, что такое предстоит Белке. А может быть, и ей самой. «Шорины до сорока не доживают».

Она обняла Лику на прощание.

— Ты что, я же вернусь скоро, — скороговоркой буркнула Лика, — еще до пятого трупа…

Арина, как всегда, не стала уточнять, что она имеет в виду.