Место встречи — Левантия

Суета сует

Август 1947

Шорину исполнится тридцать семь только осенью, значит, до сорока еще больше трех лет. Три года – это тысяча девяносто шесть дней. Благодаря урокам бабушки Фаины на Южном кладбище, Арина умела считать такие вещи быстро…

Очень мало. И с каждым прожитым днем остается все меньше. Арине, право же, было, чем заняться, кроме бесполезной математики.

Но постоянно где-то на краю зрения пересыпалась тонкая пыль в песочных часах. Чуть меньше наверху — чуть больше внизу.

— Это вот просили передать, — Шорин подошел с какими-то бумагами.

Арина протянула руку — и их руки соприкоснулись. Всего на мгновение — но Арина почувствовала, будто по телу пробежала электрическая искра.

Она подумала, что прогнала Давыда из-за глупой позы, из-за собственного дурацкого страха. Что любит его больше жизни. Что хочет быть с ним каждый момент своего существования. Что мечтает готовить ему завтрак, стелить постель и расчесывать его длинные черные волосы перед сном.

— Убью, скотина! — голос Цыбина вывел Арину из сладких грез. — Ты совсем идиот или притворяешься?

— Я хотел… Ну… Ладно, для простоты — совсем идиот, — признал Давыд, пряча глаза от друга.

— Арин! Если он тебя еще раз подчинить попытается — бей вот сюда. У него там точка чувствительная, — Моня показал, куда бить прямо на Давыде.

— Монь! Ну ты меня пойми, она со мной не разговаривает, не дает возможности все объяснить.

— А тут и объяснять нечего. Смирись. Все. Эта женщина никогда не будет твоей. Имей мужество это признать.

— Раньше ты был на моей стороне.

— Вот именно потому, что я на твоей стороне, я говорю — отстань от человека. Я понимаю, ты ни в чем не виноват, просто выполнял приказ. Родина сказала — нужен дракон, ты и побежал. Но попробуй как-то, что ли, отвечать за свои действия. Понимаю, на войне было легче — там за твои поступки отвечали другие, даже когда ты действовал, ни с кем не посоветовавшись, просто потому что вожжа под хвост попала. А вот в мирной жизни, прости, такое не работает.

— Ну ты-то хоть дай все объяснить спокойно.

— Прости, неинтересно. Но могу дать дружеский совет.

— А давай.

— Мотай отсюда, куда хочешь. Вернее — куда родина пошлет. Вон, в Одессе сейчас один твой знакомец военным округом командует. Тот самый, которому ты обещал…

— Ну не при дамах же! — Шорин, кажется, был на пределе.

— Напомни ему, может, он до сих пор мечтает… — так же невозмутимо продолжил Моня. — В общем, проваливай.

— Может, не надо? — неожиданно для себя взмолилась Арина.

— Он опять мутит? — Моня был готов драться.

— Монь, да не мутит он. Ну просто… ну это мое дело, не твое. Извини. Ты очень мне помог, но вот давай я сама? Ну правда…

— Я вообще ни во что не вмешиваюсь. Ваши дела — так ваши дела, творите что хотите, хоть на голове стойте, — клокотал Моня, закрывая за собой дверь Арининого кабинета.

— Вас, товарищ Шорин, я тоже не задерживаю, — Арина углубилась в бумаги.

Она не понимала себя, не понимала происходящее, не понимала, как жить дальше. Надо строить какой-то мир. Не для себя, для ребенка. Она сама уже почти привыкла к пустоте вокруг и внутри.

Есть работа, есть кладбище, есть вечеринки у Мони — и это камушки, по которым прыгаешь, чтобы окончательно не упасть в холодное звенящее ничто.

Она взяла чистый лист бумаги и принялась составлять список всего, что необходимо для нормальной жизни.

И не могла составить. Просто не помнила, как оно бывает. Вот стол — он нужен? Если дома не работать, если есть можно на подоконнике… Или вот кровать. Нужна — или хватит просто матраса на полу? И что нужно для ребенка? Непонятно. И непонятно, где брать это все по списку. Голова и так кружилась (Арина отхлебнула из фляжки чудодейственного Бэллиного отвара) — а теперь еще принялась нещадно болеть. Арина выкинула так и не дописанный список в корзину — и вернулась к работе.

А через пару дней ее снова вызвали в барский дом.

— Здравствуйте, Ирэна Павловна, — широко улыбнулся Станислав Ростиславович, гостеприимно указывая на кресло.

— Арина.

— Ах, да, знаю-знаю, ваши родители поменяли вам имя, чтобы, так сказать, было ближе к народу.

Арина молча кивнула. Станислав Ростиславович подошел к окну — и стал романтично вглядываться куда-то вдаль.

— А вы знаете, Ирэна Павловна, что когда Россия захватила эти земли, их называли Понизовье? Кстати, первые упоминания найдены…

— В буллах римского папы одиннадцатого века, знаю эту байку. «Когда Папы жили еще не в Авиньоне, а в Риме».

Ее до зубовного скрежета раздражала манера Станислава Ростиславовича говорить как бы ни o чем, изображать светскую болтовню — но при этом вести разговор к какой-то цели, не понятной собеседнику.

— Вольная страна. Говорят, многие пиратские суда ходили под флагом Понизовья. Богатая страна. Торговали с половиной мира. Счастливая страна. Много веков без войн и эпидемий… — Станислав Ростиславович блаженно прикрыл глаза, затем резко распахнул. —А потом кто только не захватывал этот райский уголок. Эту байку вы тоже знаете?

— Слыхала…

— А слыхали ли вы, что во время оккупации и после в Левантии и окрестностях появились объединения людей, желающих восстановить былую независимость Понизовья? И что люди эти и сейчас от своих планов не отказались?

— Ну, если им рекламировали Понизовье так же, как вы мне сейчас, — не удивлюсь.

— А не высказывал ли подобные идеи кто-нибудь из ваших знакомых, может, близких?

— Вы, только что.

На мгновение лучезарная улыбка Станислава Ростиславовича пропала у него с лица, сменившись злобным оскалом. Но он тут же совладал с собой.

— А кроме меня? Ведь идея, согласитесь, выглядит заманчиво, — мягко продолжил он.

— Возможно. Но пока не слышала… кроме как от вас.

— А Давид Янович ничего похожего не говорил?

— Вы в курсе, что я не общаюсь с Давыдом Яновичем.

— Ну и прекрасно. Не смею вас больше задерживать, — улыбнулся Станислав и открыл дверь.

В этот раз на Аринин звонок открыла не сама Белка, а ее соседка — худая старуха с поджатыми губами и толстым полосатым котом на руках. Арина вспомнила про войну Шорина с этим котом — и улыбнулась.

— Бэлла Моисеевна за этим своим уродом убирает. Абсолютно аморальный тип, ненавидит моего Тимошу, да к тому же еще и нечистоплотен, — сообщила соседка.

Арина хотела уже извиниться за Давыда, но подумала, что раз не имеет к нему отношения, то и извиняться было бы глупо. К тому же заподозрить Давыда в нечистоплотности она бы не смогла. Белка мыла пол, шепотом ругая «наглое грязное животное». Арина даже захотела вступиться — ну, бывает, может, напился человек, что уж сразу так?

Но тут к ней выбежало нечто черное, лохматое, ростом в половину соседского кота.

— Вот. Приволок. А это наглое грязное животное сначала украло котлету, а потом наделало лужу прямо посреди комнаты, — вздохнула Белка, распрямляясь. — Тебе говорю. Глаза бесстыжие!

Лохматое завиляло хвостом, из чего можно было сделать вывод, что, скорее всего, в будущем оно станет собакой.

— Шел мимо речки, увидал — какие-то ребята утопить пытались. Пристыдил, отобрал… Сказал, мол, и так смертей слишком много — дайте хоть ему пожить по-человечески. Теперь вон вытирай за ним… Позорище хвостатое.

Арина погладила щенка, и он облизал ей руку.

— Дода с детства о собаке мечтал. Он вообще зверушек любит, — Бэлла закончила с полом, вымыла руки и теперь наливала Арине чай, — но вот только сейчас дорвался.

Она протянула под стол кусочек печенья. Снизу благодарно зачавкали.

— Дода решил, что заведет собаку, как только папа с войны вернется. На следующий же день пойдут вместе на Конный рынок — и купят самого красивого щенка.

— Он так и не вернулся?

— Возвращался… пару раз. На день, на неделю. И три раза на долечивание — но тогда не до того было.

— И он все надеялся?

— Придумал себе отца и верил в него, как в бога… «Папа то, папа это». Спрашиваю его, какую кашу на завтрак будет — а он: «А какую папа больше любит». Во всем мечтал быть как папа. А когда в Додины двенадцать отца не стало, заявил, что теперь он — старший Шорин и будет обо мне заботиться…

Белка отвернулась и украдкой промокнула глаза платком.

Щенок выскочил из-под стола, где мирно спал, и бросился к двери, отчаянно виляя хвостом.

Через несколько секунд на пороге показался Шорин. Он опустился на колено и принялся ласкать щенка. Тот повизгивал от восторга.

— Варяг! Глянь, какую я тебе обновку купил! — Шорин достал из кармана тоненький ремешок с ошейником размером с браслет от часов, — будешь как серьезный пес гулять. Все окрестные собаки обзавидуются.

Он поднял глаза — и увидел Арину.

— Я пойду, — севшим голосом сказала она Белке.

И вышла, пройдя мимо Давыда, стараясь не смотреть в его сторону.

Наутро Моня форсил здоровенным фонарем под глазом. Каждому интересующемуся он выдавал свою версию — впрочем, такую же неправдоподобную, как другие.

Арине же врать не стал.

— Да из-за тебя, можно сказать. Шорин прознал, что это я тебя к Белке отправил. Сначала врезал, потом стал выяснять, зачем. Потом извинялся, мол, дурное предположил. Из него выйдет неплохой отец, заботливый, — неожиданно закончил свою речь Моня, запудривая синяк.

— Да уж. Главное качество заботливого отца — сначала руки распускать, потом интересоваться, что случилось.

— Я не лезу, это не мое дело, я не лезу, это не мое дело, — на какой-то модный мотивчик напел Моня, продолжая гримироваться. — Ладно, все, не вмешиваюсь. Ты лучше скажи — в таком виде можно девушке показываться, или лучше не надо?

— Лучше не надо… — вздохнула Арина. — Тебе не к лицу.