Медведица, или Легенда о Черном Янгаре

Глава 27. Враги и союзники

Вилхо дремал, положив голову на колени жены. И сквозь дрему слышал нежный ее голос. Пела Пиркко песню о любви и предательстве, перебирала редкие волосы кёнига, гребнем выглаживала, вытирала пот с белого его лба.

И когда приоткрывал Вилхо глаза, взмахивал рукой, подносила ему чашу с вином.

Сама же вкладывала в вялые губы куски жирной гусиной печени, до которой кёниг большим охотником был. И по взмаху руки Пиркко спешили слуги накрыть стол.

Разлеплял кёниг ресницы, зевал, протягивал вялые руки, позволяя поднять себя.

И Пиркко укладывала подушки под локти, приговаривая:

— Так тебе будет удобней.

Она была мила и заботлива, маленькая его жена.

И Вилхо с умилением смотрел на нее.

Радовалось сердце. Вздрагивало. Правда, порой болезненно перекатывалось в груди. И тогда думал Вилхо, что следовало бы кликнуть лекаря, а лучше двух. Но ловил в глазах жены беспокойство и отгонял недобрые мысли.

Он ведь не стар еще…

…отец его тоже здоровьем не мог похвастать, но до шестого десятка дожил. А Вилхо только-только четвертый пошел.

— Попробуй, — Пиркко поднесла серебряную ложечку к губам мужа. — Паштет из четырех видов печени, сдобренный черносливом и булгарским орехом.

Жирный. Сладковатый.

И тает на языке.

— А это утиные язычки, в клюквенном соусе… и пироги с начинкой из певчих птиц… морские моллюски…

Моллюски Вилхо не нравились, но от них, говорили, прибавляется мужской силы. И Вилхо, стыдясь этого своего желания, заставлял себя съедать по дюжине улиток ежедневно.

Хороша была Пиркко.

Только ночи с нею обессиливали. И сны после виделись мутные, тяжелые.

— Говорят, — сама она ела мало, твердила, что женщине и не надо больше. И вина лишь пригубила, отставила чашу да мизинцем капельку красную с губы стерла. — Янгхаар вернулся в Олений город.

Потянувшись, подняла кейне серебряный кубок, украшенный крупными опалами. Он был слишком велик для нежных рук ее. И Вилхо поспешил избавить ее от ноши.

Вино имело странный вкус, знакомый смутно…

— Говорят, что уже семь дней, как вернулся, — добавила она задумчиво.

Семь дней?

— Но если так, то разве не должен был он первым делом поклониться тебе, мой муж? — обида звучала в нежном голосе Пиркко. И глаза ее потемнели от печали. — Поздравить… и объяснить, где же пропадал? Отчего не явился на нашу свадьбу?

— Должен.

Вилхо не желал думать о Янгаре.

И вообще думать.

Он хотел и дальше наслаждаться покоем. И упал бы на подушки, забывшись нервным сном, когда б не тяжесть чаши в руках, и гнев, что вяло вспыхнул от слов его.

— Значит… — Пиркко на мгновенье прикусила губу. И брови ее сошлись над переносицей. — Значит, верно говорят, что Янгхаар проявил неуважение к тебе?

Она укоризненно покачала головой. И зазвенели золотые цепочки, скреплявшие темные волосы Пиркко. Гневно сверкнули алмазы ее ожерелья.

Вилхо вздохнул и чашу сунул в руки раба.

— Я сам позволил ему уйти, — сказал кёниг, приподнимаясь на локте. Собственное тело за прошедшие дни отяжелело. Ноги стали опухать, и кровяные жилы выползли под самую кожу. Они сделались темны, и даже ежедневные кровопускания, от которых оставались длинные саднящие раны, не помогали.

И эта боль смешалась с раздражением.

Снова Янгар.

Ушел? Пускай. Но зачем вернулся? Что ему, сбежавшему от своего кёнига, понадобилось в Оленьем городе? И отчего — права Пиркко-птичка — не появился он во дворце? Не поклонился, не прислал подарка, словно и вправду презрение выражал…

…а ведь так и подумают.

…решат, что ослабели руки Вилхо, не способны более удерживать собственный меч.

Осадить надобно Янгара.

— Ты должен поговорить с ним, — Пиркко прижала руки к груди. Крошечные ладошки, унизанные драгоценными перстнями, легли на ожерелье, золото с золотом слилось. — Объяснить, что неправильно поступать так, как поступает он… что Янгар подает дурной пример…

…и сегодня он отвернулся от кёнига, а что будет завтра?

Не дремлют Золотые Рода.

И только покажи слабину — ударят по подножию трона, желая одного — избавиться от власти того, кого втайне презирают.

— Я не желаю ему зла, — коснувшись поредевших волос мужа, сказала Пиркко. От нее хорошо пахло, и кёниг смежил веки, позволяя себе насладиться недолгой этой лаской. — Но я беспокоюсь о том, что скажут про тебя, мой муж.

Сам поднялся Вилхо с постели. И новый кубок, поданный супругой, одним глотком осушил. Странная тревога грызла его изнутри.

Презирают.

И ненавидят.

Не обманет хитрое устройство золотого трона тех, кто видел изнанку дворцовой жизни. И сколько найдется тех, кто поддержит Янгара, если вдруг решит он бунтовать? Не из любви к нему, но из желания пошатнуть власть Вилхо, а то и вовсе лишить его короны.

Не Янгару отдадут… он глуп… думает, что сумеет удержаться наверху? Ничуть… используют, а после и от него избавятся…

…первым надо ударить.

Кому нужен меч, который перестал разить?

И отказался от руки, его кормившей?

— Не волнуйся, мой дорогой супруг, — сказала Пиркко, глядя на супруга снизу вверх. И синие ее глаза были подобны омутам. Смотрел в них Вилхо и не находил сил взгляд отвести. — Есть рядом с тобой верные люди… мой отец…

Голос ее доносился словно бы издалека. И каждое произнесенное слово правильным казалось.

Тридуба ненавидит Янгара.

И надо лишь позволить Ерхо Ину нанести удар.

Страх отступил, но вино вдруг показалось кислым, и желудок словно окаменел. Охнул Вилхо, пошатнулся, упал бы, если бы не расторопные рабы. Подхватив кёнига, бережно уложили его на меховые покрывала. И Пиркко вытерла пот, проступивший на лбу.

— Позволь, — она поцеловала унизанную перстнями руку, — позволь тебе помочь?

Смуглолицый лекарь, привезенный Ерхо Ину, пришел с медным тазом и острым ножом, который он ко всему прокалил над свечой. Ловко закатал он рукав роскошного халата и, примерившись, провел по вене. Хлынула черная дурная кровь. Загудело в висках. И Вилхо благодарно вздохнул, когда на лоб легла мягкая, смоченная в душистом уксусе тряпка.

— Прости, — Пиркко-птичка поспешила подать банку, в которой дожидались своего часа крупные пиявки. Их лекарь ставил на грудь, чтобы облегчить дыхание. — Мне не следовало волновать тебя этими разговорами…

— Янгхаар…

— Никуда от тебя не денется, муж мой…

Лекарь вылавливал пиявок руками, и они вертелись, норовя высвободиться из цепких смуглых пальцев.

— Он за все ответит, — шепотом произнесла Пиркко, и кёниг благодарно смежил веки.

Хорошая у него жена.

Заботливая.

К Янгару вернулись сны.

В них переваливались кольца Великого Полоза, и чешуя его сияла всеми оттенками черноты. Была она тверда, словно камень, и живое золото растекалось по ней удивительными узорами. Полоз поднимал ромбовидную голову, смотрел в глаза и раздвоенный змеиный язык его касался лица Янгара. Из приоткрытой пасти доносилось шипение.

И кольца обвивали Янгара.

Одно за другим.

Еще немного и сдавят, ломая кости.

И мертвые глаза Великого Полоза, подернутые пленкой третьего века, заглядывали в душу, пытаясь уловить хотя бы тень страха. Но не боялся Янгар.

И кольца разжимались.

— Подскажи, как мне быть? — спросил Янгар однажды. — Я должен отомстить, но я связан клятвой, которую сам же принес. И вряд ли у меня выйдет освободиться от нее.

Полоз отвернулся.

— Нарушить свое слово? От такого, как я, не ждут верности.

Кольца сжались, выдавливая дыхание. И ребра захрустели.

— Невозможно. Как и невозможно простить. Я не смогу жить, зная, что и они живы…

Разжались. И Великий Полоз, коснувшись груди Янгара, легонько толкнул. Упасть же не позволил, поддержал. Пасть его была розовой, гладкой. И парой сабель в ней — белые зубы. Они выдвигались медленно, и Янгар зачарованно смотрел, как набухают на остриях этих сабель капли яда.

Полоз по-прежнему смотрел в душу.

А страха не было.

Янгхаар не боялся снов.

Укус был стремителен. И боль пронзила все тело Янгара. Он пытался сдержать крик, но не сумел. И в бреду, в жару, скатился с постели.

В крови бурлило пламя. Темное подземное.

Дареное.

И на груди алело пятно.

Янгар прикоснулся к нему и скривился от боли. Краснота расползалась, но жар, странное дело, стихал. Пальцы дергало. Мучила жажда. И Янгар не без труда поднял кувшин с водой. Вкуса не ощутил, выпил все, до капли, но жажда осталась.

Что произошло?

Великий Полоз признал своего потомка?

К утру краснота прошла. И боль тоже, на плече же осталось круглое черное пятно, похожее на свернувшуюся кольцом змею.

— Я сделаю то, что должен, — Янгар накрыл метку ладонью.

Полоз не отозвался.

— Не ходи, — Кейсо не знал покоя с того момента, как Янгар вернулся в Олений город. Каам чуял беду, отвести которую не выйдет. И все же пытался остановить.

Судьба смеялась.

Давным-давно выпрядены нити. И человеку, пусть бы такому, который поднимался на вершину затерянной горы и, преклонив колени, смотрел в озеро, искал в слезах тумана истину.

Но все ж остался он человеком.

А судьба — судьбой.

И тем же вечером она явилась за Янгаром.

Несли рабы яркий паланкин, и северные ветра, любуясь, трогали шелковые покровы, гладили меха, румянили щеки гостьи. Ночь набросила на волосы ее серебряную сеть, и звездами горели в ней алмазы.

— Если у тебя есть хоть капля благоразумия, — произнес Кейсо, глядя, как рассыпается по двору охрана кейне, и опускаются рабы на колени. — Ты не станешь разговаривать с ней.

Белые меха скользили, заметая след кейне Пиркко. И каам добавил:

— Или хотя бы слушать не станешь.

И Янгхаар кивнул: эта женщина была хороша, но…

…в лесу, в Белой башне, которая сменила имя, его ждала маленькая медведица.

Янгхаар Каапо вышел навстречу гостье, и та одарила его улыбкой.

— Я пришла говорить с тобой, — сказала кейне Пиркко и подала руку. — Пустишь ли меня в свой дом?

— Это не мой дом.

Янгар смотрел в лицо дочери Ину, которая должна была стать его женой.

Красива ли Пиркко?

Безусловно.

Невысокая, гладкая, с шеей длинной и белой, прикрытой чешуей золотых ожерелий.

Округло лицо. И нежен румянец на щеках.

Губы подрисованы алой краской. И черным углем подведены узкие глаза.

— Пустишь ли меня не в твой дом? — Пиркко повторила вопрос.

— Буду счастлив, — солгал Янгар.

И паланкин все же поставили на землю. Раскатали перед кейне мягкие ковры. И раскрылся зонт из шкур над ее головой, чтобы снег не оскорбил ее прикосновением.

Медленно она шла, скользила, будто в танце, и синие глаза, глубокие как омут, разглядывали Янгара.

Зачем она здесь?

— Мой дорогой муж очень огорчен тем, что ты отказался служить ему, — сказала Пиркко, сбрасывая серебро шубы. И рабы поспешили подхватить меха. — Он не знает покоя… думает, чем оскорбил тебя…

Легкая улыбка скользнула по губам.

И задрожали перья белой цапли, украшавшие высокую ее прическу.

Приняла Пиркко приглашение, прошла к столу и, сев, взяла золотую чашу с горячим чаем. На ладонь поставила и несколько секунд любовалась узором. Чеканные ласточки парили над рисованным морем.