Медведица, или Легенда о Черном Янгаре

Глава 22. Олений город

Давным-давно, когда разломанный пополам мир вновь стал целым, он был плоским, как тарелка. И старик Йонхо гонял стадо солнечных оленей от края до края. Мир гремел, прогибался под ударами оленьих копыт, и однажды треснул. Провалился в трещину самый большой и красивый из оленей Йонхо, да так, что только рога над землею подымались деревом дивным. Как ни пытался старик оленя достать — не сумел. И обиженный, увел все стадо на небо — мол, оно попрочней будет.

Говорят, что тысячу лет стояло Оленье дерево, пока однажды не пришел с изнанки мира человек без имени. Он был огромен и черен волосом, а глаза имел узкие и синие. Его кровь и поныне сильна в каждом из аккаев. Срубил тот человек Оленье дерево и построил из него дом.

Так появился первый дом на Севере.

А после и город возник.

Он и вправду был куда меньше тех городов, в которых довелось побывать Янгару. И теперь, подъезжая к холму, укрытому за пеленой дождя, Янгхаар Каапо вспоминал их.

…седые стены и песок, что подобрался к ним вплотную. Занесенные русла каналов. И старые акведуки, которые каждый год расчищали и укрепляли. Вот только не в человеческих силах было вернуть им молодость.

…каменные пустоши старых кладбищ, где среди роскошных каменных гробниц обитали гули и шакалы, и вой их разносился в ночи.

…квадратные дома, защищенные от ветров, и крохотные внутренние дворики, где было место прохладе и тишине. И Хазмат, когда случалось настроение, устраивался под мандариновым деревом и, раскурив кальян, говорил. Он любил говорить о послушании и награде, глотая дым. И голос постепенно становился сиплым, а речь — неразборчивой… напившись белого дыма, Хазмат замолкал, приваливался к стволу дерева и сидел. А из приоткрытого рта текла слюна, и в этом было что-то умиротворяющее.

…площадь Бейсам, на которой раскинулся самый большой невольничий рынок. Здесь пахнет мясом и розовым маслом. Неторопливо движутся паланкины. Снуют мальчишки-водоносы, и гортанные голоса зазывал мешаются друг с другом.

…грязь рыночных окраин и сладостные ароматы центра, где стоят дорогие шатры. Там особый товар, который не каждому по карману. И этот товар берегут.

— Не вертись, — шипит распорядитель, дергая за цепь. И Янгар давит рычание. Он снова на этой площади, и спина привычно саднит, пусть бы ее три дня натирали маслом, чтобы поскорей сошли следы плети. За битого меньше дадут.

Впрочем, хозяин согласен и на малость.

Вот только распорядитель вздыхает: рабы ныне упали в цене и сильно. Все из-за войны, благородный Кизмет, верно, слышал… идут и идут караваны… а с ними приходят на площадь Бейсам мужчины, сильные, как волы, и женщины красоты удивительной.

И просят за них совсем недорого, вот есть у распорядителя на примете верный человек, у которого можно прикупить рабов… нет, не интересует? А жаль. Дешево ведь. Война же рано или поздно закончится и тогда… все равно нет? Что ж, как благородный Кизмет скажет. Но и сильные рабы стоят ныне непозволительно мало. А тут мальчишка поротый-перепоротый. И по глазам видно — упрямый, что шайтан, тот, который в песках обретается. За такого и дирхем просить — дорого.

Но хозяин мнет тощие руки Янгара, лезет пальцами в рот, растягивая губы.

Да, мальчишка упрям, но и вынослив. Худой? Зато жилистый! День без воды провел, и не поморщился. А упрямство… любое упрямство лечится. Просто нужен кто-то с твердою рукой и не столь добрым, как у благородного Кизмета, сердцем.

Площадь Бейсам пустеет к полудню. Открываются чайные дома и благородные курильни, в которых звенят фонтаны и царит прохлада. И там, в центре рынка, хозяева спешат укрыть дорогой товар от солнца. Спешат разносчики с прохладной водой из горных ручьев, с зеленым терпким чаем, со сладостями и маслами…

А на окраинах распорядитель тычет палкой в ребра.

— Иди в тень.

Янгу переползает под навес. В клетке осталось пятеро. один к вечеру умрет, и распорядитель то и дело поглядывает на него, верно, гадая — не проще ли сразу добить. Но нет, за раба даден залог, и хозяин не вернет его…

— Как зват малчк? — северянин тяжело дышит. У него вспухли губы и язык раздулся. Глупец пытался перегрызть веревки, вымоченные в соленой воде. Мало того, что не вышло, так и распорядитель в наказание запретил поить северянина. Нет, к вечеру воды дадут, но до вечера еще несколько часов, а солнце палит немилосердно.

— Янгу.

— Янгар, — северянин переиначивает имя. — Янг… хаар. Клинок ветра. Хорош имя. Силный.

Он говорит смешно, но Янгу не смеется. Ему странно, что он понимает речь северянина. И потому Янгу не отстраняется, когда северянин трогает волосы.

— Янгхаар злой. Не хотеть раб. Быть. Наарту, — он бьет себя кулаком в грудь. — Ты моя кровь.

Янгу качает головой: его дом здесь.

— Да, — северянин пощупал спутанные волосы. — Меня понимать. Темный. И глаз…

Оттянув край глаза, он показал, что имеет в виду: узкие глаза были у Янгара.

— Нос. И рот. Ты есть моя кровь. Север. Аккаи…

— Тебе показалось.

Полузабытые слова слетают с губ. И северянин смеется:

— Ты говорить. Север. Я рассказать… Север — красиво. Там красный песок нет. Солнце добрый. Не жжет, гладит… — его глаза затуманились, а разъеденные солью губы тронула улыбка. — Север… дом… я говорить. Ты слушай.

На площади Бейсам Янгу впервые услышал историю про старика, который гонял солнечных оленей от края до края мира. И про Олений город, стоящий на пяти холмах. И про палаты, прекрасней которых нет… про землю, где жили совсем иные боги.

Северянин говорил и днем, и ночью. Он словно чувствовал приближение смерти и боялся не успеть рассказать. А Янгу, слышавший десятки подобных историй, не спешил прервать эту.

Он видел ту, другую землю.

Постепенно сам преисполняясь уверенности, что именно там, за морем, остался его дом.

Просто Янгар о нем забыл, но он найдет дорогу.

— Север, — на пятый день северянин мог лишь шептать, хотя ему давно давали воды вдосталь, и распорядитель даже врача позвал. А тот сказал, будто внутри у раба поселилась утробная гниль, и спасти не выйдет, но надо добивать, поскольку этак северянин и прочих заразит. — Север примет… Янгхаар. Идти на Север. Клинок ветра…

Синие глаза стали вдруг черны. И северянин, схватив Янгу за руку, рванул на себя. Он сдавил его крепко, лишая возможности закричать, и наклонившись к самым губам, выдохнул.

— Подарок. Маррку.

Дыхание его было гнилым. И Янгу едва не вырвало. Когда северянин разжал руки, Янгу перекатился от него так далеко, как цепь позволила.

— Подарок, — повторил северянин, слизывая кровь, которая пошла из носу. — Боги Севера помнят о тебе, мальчик.

Этот голос уже не принадлежал человеку.

Когда северянина не стало, Янгу ощутил нечто, похожее на печаль. Без его рассказов время тянулось медленно.

Впрочем, ему не позволили горевать долго.

На следующий же день за Янгу вернулся хозяин и отвел его в казармы. А еще спустя две недели Янгу встретился со своим медведем…

…и алым безумием.

Олений город встречал дождем. И пять холмов вздымались над разлившейся рекой, словно горбы неведомого зверя. И остатки старой крепостной стены, массивной, сложенной из валунов, лежали на них разорванным ожерельем. Драгоценные камни храмов возвышались над построенными наспех лачугами. И узкие извилистые улочки сплетались сетью, выводя то к реке, то к широкой дороге, что вела к дворцу. Ныне и она, мощеная, скрылась под водой. И чавкала грязь под копытами коня.

Город, которого нет прекрасней?

Серый.

И люди такие же. Выглядывают, но тут же прячутся в раковины домов.

Идет Черный Янгар. А с ним — сотня аккаев в полной броне. И даже дождь не лишил их одежды черноты, не смыл со щитов оскаленные волчьи головы. И мокрый стяг по-прежнему грозен.

Прочь с дороги.

Чем ближе подходил Янгар ко дворцу, тем шире становилась дорога. И благородные кипарисы, посаженные вдоль нее дабы радовать взор кёнига, были зелены. Вода собиралась в каменных кадках и устремлялась вниз по водостокам, уносила к реке грязь и смрад.

По осени и весне в Оленьем городе можно было дышать.

Во дворце царила сырость.

Две сотни каменных палат. И две сотни каминов, из которых топили едва ли четверть. И холод проникал в забранные стеклянными пластинами окна. Сквозняки расползались по дорогим коврам, свивали гнезда в бархатных занавесях, оставляли на мехах водяную взвесь, которая порождала плесень. Тускнело серебро, ржавело железо, и лишь золото в сундуках Вилхо было неподвластно осени.

Ступал Янгар по красной дорожке.

И отворачивались слуги. А придворные спешили освободить путь грозному, пусть бы и приветствовали небрежными кивками. Боялись? Да. Но равным не считали.

Его не примут никогда. Будут гнуть спины в глаза, а стоит отвернуться — скривятся брезгливо, а то и плюнут в след, посылая по нему болезни… пусть бы и знают, что не боится Черный Янгар, рожденный от грозного Северного ветра, наговоров.

Мерзко.

И странно самому, что прежде не замечал Янгхаар Каапо очевидного: не стать ему своим на Севере. А если и стать, то не в Оленьих палатах. И значит прав он в своем решении уйти, которое крепнет с каждым шагом. Улыбался Янгар, не встречным людям, но собственным мыслям.

Но хмурился Кейсо, перебирая бусины четок: неспокойно было у него на сердце.

Ровно в полдень открылись врата в тронный зал.

И был он пуст.

По-прежнему возвышалась в центре зала золотая гора трона. Окружала ее цепь из аккаев. Грозно сияли их клинки. И готовы были сорваться в полет стрелы.

Но взмахнул Вилхо рукой, и стража расступилась.

— Рад, что ты отозвался на наше приглашение, — сказал кёниг.

Он восседал на вершине и тусклый осенний свет окутывал его фигуру, которая, казалось, стала еще массивней. Скоро сравняется кёниг по толщине с Кейсо.

— Разве мог я поступить иначе? — Янгар поклонился и подошел к трону.

Еще тогда, десять лет тому, завоевал он право оставаться на ногах, как подобает сыну Золотого рода. И ныне не собирался его отдавать: не будет Янгхаар Каапо ползать на коленях, пусть бы и не по нраву Вилхо подобная вольность. Хмурится он, но молчит.

— Зачем ты звал меня, мой кёниг? — у самого трона Янгхаар вновь поклонился. — Неужели случился мятеж?

Покачал головой Вилхо: почудилась ему насмешка в голосе Каапо.

— Восстали покоренные во славу твою народы?

Снова покачал головой Вилхо.

— Или ты готов вновь послать меня к границе, чтобы твоя земля стала еще больше?

— Замолчи!

Голос кёнига громом гремел. Вот только Янгхаар давно уже не боялся гроз, даже венценосных. Сердится Вилхо? И пускай. Но и злясь на Янгара, пускай помнит, сколь многим обязан ему.

— Нет, — сняв руки с подлокотников трона, положил их Вилхо на массивный свой живот. — Спокойствие даровали боги. И подданные наши живут в мире и благоденствии… кроме тебя, Янгар.

Он замолчал, позволяя Янгару ответить, но и тот не произнес ни слова.

— Писали мы уже, что премного огорчает нас война, которую ты развязал.

— Я…

— Молчи, Янгар, — вялый взмах руки и золотые пальцы касаются пухлой золотой щеки. — Ты объявил о мести. Ты обнажил оружие. Ты повел аккаев на земли Ину. Разве не так?