Великое восстановление наук, Разделение наук

2. Исключительно важное значение для установления религиозного мира имело бы ясное и точное истолкование смысла христианского союза, установленного нашим Спасителем в следующих двух изречениях, представляющихся в какой-то мере несогласными друг с другом: если одно утверждает: «Кто не с нами, тот против нас», то другое гласит: «Кто не против нас, тот с нами»[634]. Из этих слов ясно, что существуют некоторые положения, несогласие с которыми неизбежно ставит человека вне этого союза, но что существуют и другие положения, с которыми человек может не соглашаться, оставаясь в то же время в этом объединении. Ведь узы, связывающие христианскую общину, ~ это «один Бог, одна вера, одно крещение»[635] и т. д., а не один обряд, одно мнение и т. д. Мы знаем также, что хитон Спасителя нашего «был не сшит», но что одеяние церкви бывает пестрое. В колосе нужно отделять мякину от зерна, но не следует срывать плевелы с колосьев в поле. Когда Моисей увидел египтянина, сражающегося с евреем, он не спросил: «Почему вы сражаетесь?», но обнажил меч и убил египтянина. Но когда он увидел двух сражавшихся евреев, то, хотя они и не могли быть правы оба, он обратился к ним: «Вы же братья, почему же вы сражаетесь?»[636] Таким образом, все эти соображения делают ясным, насколько важно и полезно дать точное определение того, что собой представляют и насколько далеко простираются те положения, которые отрывают человека от тела церкви господней и исключают его из общины верующих. И если кто-нибудь думает, что это уже было сделано, то пусть он еще и еще раз подумает и скажет, было ли это сделано достаточно откровенно и мудро. А между тем если человек заговорит о мире, он, вероятно, услышит знаменитый ответ Иеговы на вопрос вестника («Это мир, Иегова?»): «Что тебе мир? Оставь его и следуй за мной»[637], ибо большинство людей заботится не о мире, а о своих интересах. Тем не менее я считаю правильным, чтобы среди тех сочинений, которых нам не хватает и которые необходимо создать, был трактат «О степенях единства в государстве божьем», ибо такой трактат весьма полезен и нужен.

3. Поскольку Священное писание является основным источником наших сведений по теологии, необходимо особо сказать о его толковании. И мы говорим здесь не о праве толковать его, которое полностью принадлежит церкви, а лишь о способах толкования. Таких способов два: методический и свободный. Ведь и та божественная влага, бесконечно превосходящая воду из колодца Иакова, черпается и распределяется почти так же, как это происходит с обыкновенной водой из колодца. Ибо обыкновенную воду можно либо сначала собирать в водохранилища, откуда по множеству труб ее легко и удобно направлять в разные места, либо сразу же разливать по кувшинам, и затем брать ее из них, когда это необходимо. Первый из этих способов породил в конце концов схоластическую теологию, которая свела все теологическое учение в единую науку, подобно тому как вода собирается в водохранилище, а оттуда уже каналы и ручейки аксиом и положений распространили его повсюду. В свою очередь свободный способ несет с собой две опасные крайности: в первом случае в Священном писании предполагается такое совершенство, что оно рассматривается как единственный источник любой философии, как будто бы всякая иная философия является чем-то безбожным и языческим. Такая нелепая точка зрения особенно характерна для школы Парацельса, да и для некоторых других; восходит же она к раввинам и каббалистам. Однако все эти люди добиваются совсем не того, чего они хотят: они не воздают честь Священному писанию, как они сами полагают, а, наоборот, унижают и оскверняют его. В самом деле, всякий, кто стал бы искать земное небо и землю в божественном слове, о котором сказано: «Небо и земля исчезнут, слово же мое не исчезнет»[638], тот, конечно, безумно искал бы преходящее среди вечного. Ведь искать в философии теологию — это то же самое, что искать живых среди мертвых, точно так же, наоборот, искать философию в теологии — это то же самое, что искать мертвых среди живых. Другой способ толкования (который мы тоже считаем опасной крайностью) с первого взгляда представляется вполне разумным и здравым, однако на деле он унижает само Писание и наносит огромный ущерб церкви. Коротко говоря, сущность его сводится к тому, что боговдохновенное Писание пытаются объяснить теми же средствами, что и писания самих людей. А между тем следует помнить, что Богу, создателю Священного писания, открыты две вещи, скрытые от человеческого ума: тайны помыслов и бег времени. И так как слова Писания обращены к сердцу, охватывают превратности всех веков, обладают неизменным и верным предвидением всех ересей, споров, всех различий и перемен в положении церкви как в целом, так и в каждой частности, их нельзя толковать, следуя только поверхностному смыслу данного места; или ограничиваться ими, имея в виду лишь тот повод, по которому произнесены эти слова; или рассматривать их в точной связи с предшествующими и последующими словами; или принимать во внимание лишь главную цель, которую они преследуют; нет, их следует толковать так, чтобы было ясно, что они содержат в себе, и не только в целом, во всей своей совокупности, но и в каждой клаузуле, в каждом отдельном слове, бесчисленные ручейки и каналы, которые орошают каждую часть церкви и каждую душу верующих. Ведь удивительно верно было замечено, что ответы Спасителя нашего на очень многие из тех вопросов, которые ему задавались, кажутся не относящимися к делу и весьма неуместными. Это объясняется двумя причинами: во-первых, он постигал мысли спрашивающих не из их слов, как это обычно делают люди, а непосредственно из них самих и отвечал на их мысли, а не на их слова; во-вторых, он говорил не только с теми, кто был тогда перед ним, но и с нами, ныне живущими, и со всеми людьми во все времена и повсюду, где только будет распространяться Евангелие. И это также относится и к другим местам Писания.

После этих предварительных замечаний перейдем к тому исследованию, которое, по нашему мнению, еще должно быть создано. Среди теологических сочинений слишком много полемической литературы, масса книг по теологии, которую я называю позитивной, общие места, специальные трактаты, покаяния, проповеди и поучения, наконец, множество пространных комментариев к книгам Писания. Мы хотели бы иметь сочинение того же типа, как краткое, тщательно продуманное и серьезное собрание заметок и примечаний к отдельным текстам Писания; оно ни в коем случае не должно включать в себя общие места или вызывать на спор, или стремиться систематизировать материал, но излагать его в совершенно свободной и естественной манере. Мы встречаемся порой с таким изложением в проповедях наиболее образованных теологов, как правило не сохраняющихся надолго; в книгах же, которые могли бы передать его потомкам, такой метод изложения еще не закрепился. Действительно, подобно тому как вино, легко выдавливаемое при первом мягком отжиме ногами, слаще того, которое выходит из-под пресса, поскольку последнее всегда имеет привкус кожуры и косточек винограда, точно так же наиболее целительны и приятны те учения, которые свободно вытекают из Священного писания, а не стремятся раздувать противоречия, споры или прибегать к общим местам. Такого рода трактат мы будем называть «Эманации Священного писания».

Итак, я, кажется, завершил наконец создание этого маленького глобуса интеллектуального мира, стараясь сделать его как можно точнее, обозначив и перечислив те его части, на которые, по моему мнению, не были до сих пор систематически направлены энергия и труд человечества и которые все еще остаются недостаточно разработанными. Если в этом труде я иной раз отступал от мнения древних, то всем должно быть ясно, что делал я это, желая достичь лучшего результата, а отнюдь не стремясь к каким-то новациям или к изменениям ради них самих. И я бы не смог остаться верным себе и своей теме, если бы у меня не было твердого решения развивать, насколько это в моих силах, открытия, сделанные другими, хотя мне в то же время ничуть не меньше хотелось бы, чтобы и мои открытия были в будущем превзойдены другими. Насколько я был справедлив в этом, видно хотя бы из того, что я всегда открыто выставлял свои мнения, ничем не защищая их, и не пытался ограничить чужую свободу резкими и обидными возражениями. Ведь если возникнут какие-то сомнения и возражения относительно правильности моих положений, то я надеюсь, что при повторном чтении ответы явятся сами собой; что же касается тех мест, где я мог ошибиться, то я уверен, что не причинил никакого насилия истине, прибегая к вздорным доказательствам, способным придавать авторитет заблуждениям и отнимать его у разумных открытий. Ведь благодаря сомнению заблуждение приобретает уважение, а истина терпит поражение. Между прочим, мне вспоминаются слова Фемистокла, которыми он оборвал возвышенную и высокопарную речь посла одного маленького города: «Друг, твоим словам не хватает государства»[639]. Действительно, я считаю, что мне с полным правом могут возразить, что мои слова нуждаются в столетии, в целом столетии для доказательства их истинности и во многих веках для своего осуществления. Однако, поскольку любое великое дело обязано своему началу, я считаю достаточным то, что я произвел посев для потомства и для бессмертного Бога, которого я на коленях умоляю во имя сына его и нашего Спасителя благосклонно принять эти и подобные им жертвы человеческого разума, как бы окропленные религией и принесенные во славу его.