Великое восстановление наук, Разделение наук

Нам нужно рассмотреть еще один недостаток, имеющий большое значение: речь идет о том, что ректоры университетов не обращают внимания на организацию преподавания, а государи и другие высшие особы не посещают учебных заведений, с тем чтобы внимательно рассмотреть и решить, полезно ли сохранять чтения, диспуты и другие формы схоластических упражнений, возникшие еще в древности и сохранившиеся до нашего времени, или же следует отказаться от них и заменить их другими, лучшими формами. Ведь среди мудрейших постановлений Вашего Величества мы находим следующее: «Но поводу любого обычая или примера следует иметь в виду время, когда этот обычай впервые возник, и если в:)то время царили смуты или невежество, то это прежде всего лишает его всякого значения и делает подозрительным». Поскольку университетские традиции в большинстве случаев ведут свое происхождение от времен гораздо более невежественных и темных, чем наш век, тем больше оснований подвергнуть их пересмотру. Я покажу это на одном или двух примерах, взятых из областей наиболее знакомых и распространенных. Вошло в обычай (хотя, как мне кажется, совершенно напрасно) как можно раньше заставлять учащихся изучать логику и риторику — науки, несомненно подходящие взрослым людям, а не детям и юношам. Ведь эти две науки, если правильно оценивать вещи, принадлежат к числу труднейших наук; это науки наук, потому что одна из них изучает суждения, а другая — средства их изложения; они дают правила и нормы того, как следует располагать и излагать материал. Поэтому добиваться, чтобы неопытные и неразвитые умы (которые еще не приобрели даже того, что Цицерон называл «материалом» и «запасом» (supellex)[131], т. е. фактическими знаниями) начали свое развитие с этих наук, равносильно желанию научиться взвешивать, измерять и укрощать ветер; и, конечно, такое стремление может привести только к полной утрате этими науками их подлинного значения и возможностей (в действительности больших и достаточно широких) и вырождению первой из них в ребяческую софистику, а второй — в смешную декламацию или в лучшем случае к потере ими значительной части своего авторитета. Кроме того, поспешное и преждевременное изучение этих наук неизбежно приводит к весьма тощему и схематичному их изложению и такого же рода преподаванию, приспособленному, естественно, к возможностям детского восприятия. Приведу другой пример. Речь идет о недостатке, уже давно укоренившемся в наших университетах и выражающемся в чрезвычайно вредном разрыве между упражнениями, требующими запоминания, и упражнениями, предназначенными для того, чтобы развить творческие способности учащегося. Ведь большинство речей, сочиняемых при изучении риторики, либо вообще бывают подготовлены заранее, так что произносятся уже в готовых выражениях, и здесь уже не остается места для изобретательности и находчивости, либо, наоборот, эти речи всецело представляют собой экспромты и не дают никакой возможности для развития памяти. А между тем в обычной жизни, в ораторской практике, редко можно встретить потребность только в одном из этих видов красноречия, чаще приходится пользоваться обоими одновременно, т. е. необходимы и предварительные заметки, и способность к импровизации. Поэтому такого рода упражнения совершенно не отвечают потребностям практики и не соответствуют истинному представлению о жизни. В своих упражнениях следует постоянно стремиться к тому, чтобы все (насколько это возможно) максимально соответствовало тому, что происходит в реальной жизни, а иначе такого рода деятельность будет не развивать способности человеческого ума, а лишь портить их и направлять по ложному пути. Истинность этих слов легко обнаруживается в тот момент, когда окончившие учебные заведения приступают к своей профессиональной деятельности либо принимаются за исполнение какой-нибудь иной гражданской обязанности. Тут-то они сами очень скоро обнаруживают в себе тот недостаток, о котором мы говорили, но еще быстрее замечают его у них окружающие. Впрочем, мне бы хотелось завершить эту часть моего рассуждения об улучшении организации преподавания известными словами Цезаря, заключающими его письмо к Оппию и Бальбу: «Мне приходит кое-что в голову относительно того, как это сделать, но многое еще можно придумать, и я прошу вас самих подумать об этом»[132].

Есть еще одно, несколько более важное обстоятельство, на которое я хотел бы обратить внимание. Ведь если успешное развитие науки в немалой степени зависит от разумной организации отдельных университетов и правильного управления, то еще больших результатов можно было бы добиться, если бы все университеты, рассеянные по Европе, установили между собой более тесную связь и сотрудничество. Ведь, как известно, немало орденов и товариществ, хотя и находятся в разных государствах, далеко друг от друга, тем не менее объединяются в сообщества и своего рода братства, тщательно поддерживают эти союзы и даже имеют общих префектов (областных или федеральных), которым они все подчиняются. Природа создает отношения братства в семье, занятия ремеслами устанавливают братство в цехах, божественное помазание несет с собой братство среди королей и епископов, обеты и уставы устанавливают братство в монашеских орденах, и, конечно, невозможно, чтобы точно таким же образом благодаря наукам и просвещению не возникло бы и благородное братство среди людей, ибо сам Бог носит имя «отца света»[133].

Наконец, вызывает огорчение (об этом я коротко говорил уже несколько выше), что почти никогда не происходит публичного поощрения (или оно происходит очень редко) людей, способных создавать труды или проводить исследования в тех областях науки, которые псе еще недостаточно разработаны. В этом деле огромную помощь окажет задуманная нами своего рода перепись наук, которая даст нам возможность судить, какие области науки достигли уже значительного развития и богатства знаний, а какие до сих пор остаются в забвении и влачат нищенское существование. Ведь уверенность в изобилии является одной из причин бедности; и множество книг указывает скорее на роскошь, чем на недостаток. Однако это чрезмерное изобилие (если правильно оценивать вещи) должно быть устранено отнюдь не уничтожением написанных до сих пор, а изданием новых, лучших книг, способных, подобно змею Моисея, «пожрать змеев Магов»[134].

Исправить все перечисленные мною недостатки, за исключением последнего (и даже этот последний в той его части, которая касается поощрения исследователей), без сомнения, под силу только монарху. Обыкновенного же человека, предпринимающего усилия и попытки сделать что-то в этом отношении, можно сравнить со статуей Меркурия на развилке дорог — она может указывать направление пути, но сама по нему пойти не может. Однако для деятельности отдельного человека остается открытой другая, исследовательская сторона проблемы: речь идет о том, чтобы обдумать и решить, что необходимо сделать в каждой области науки для дальнейшего их развития. Поэтому я и решил предпринять всеобщий и полный обзор всех наук, ставя при этом своей главной задачей внимательное и тщательное выяснение того, какие области науки остаются до сих пор не разработанными, не привлекают еще внимания исследователей и не поставлены на службу человеку. Я надеюсь, что такого рода обзор состояния науки и задач, стоящих перед ней, послужит стимулом и указанием для помощи науке со стороны государственной власти и для самостоятельных усилий отдельных ученых. Впрочем, в настоящее время я хочу указать лишь на то, что остается упущенным, и отметить то, что необходимо сделать, отнюдь не стремясь изобличать ошибки и критиковать неудачи. Ведь одно дело — обнаружить необработанную землю, другое — исправить способ обработки.

Готовясь приступить к исполнению этого замысла, я полностью отдаю себе отчет в том, сколь тяжкий труд предстоит мне, сколь трудную задачу я взял на себя, наконец, сколь безмерно малы мои силы по сравнению с тем, что я хотел бы сделать. Однако я весьма надеюсь, что если даже моя слишком пылкая любовь к науке и завела меня слишком далеко, то я смогу сослаться в качестве оправдания на силу своих чувств, ибо одному и тому же человека никогда не выпадает на долю одновременно «и любить и быть мудрым»[135]. Разумеется, я прекрасно понимаю, что следует и другим предоставить такую же свободу суждения, какой я сам пользуюсь, и я, конечно, с одинаковым удовольствием приму от других и исполню сам этот (общий для всех) долг человечности, «ибо тот, кто любезно указывает путь заблуждающимся» и т. д.[136]

Я предвижу также, что очень многое из того, что я решил включить в наш список неразработанных и подлежащих исследованию областей науки, вызовет самые разнообразные суждения и возражения: одно покажется уже выполненным и существующим, другое — отвечающим лишь любопытству и обещающим ничтожную практическую пользу, третье — слишком трудным и почти невозможным для человеческих сил. Что касается первых двух возражений, то здесь само дело будет говорить за себя; относительно же последнего, говорящего о невозможности выполнения поставленной задачи, я могу сказать следующее: нужно считать возможным и выполнимым все то, что может быть достигнуто кем-нибудь, хотя и не обязательно каждым, и то, что может быть достигнуто объединенными усилиями людей, хотя не обязательно одним человеком, и то, что может быть достигнуто на протяжении ряда веков, хотя и недоступно для одного только века, и, наконец, то, что может быть достигнуто благодаря государственной поддержке и субсидиям (заботе и богатству всего общества), хотя и остается недостижимым для усилий и средств отдельных людей. Если же, однако, найдется кто-нибудь, кто предпочтет воспользоваться словами Соломона: «Ленивый говорит: лев на пути», а не словами Вергилия: «…ибо видят, что можно и могут!»[137], то для меня будет достаточным, если мои труды останутся только среди добрых пожеланий и стремлений. Ведь подобно тому как уже правильная постановка вопроса свидетельствует о некотором знакомстве с предметом, так и тот, как мне кажется, не лишен совершенно здравого смысла, кто пожелал того, что ни в коем случае нельзя считать бессмысленным.