Этот счастливый токсичный мир

Максий. Интермедия

Полюшка никогда не плачет. По крайней мере, наружу. Но я легко замечаю ее внутренние слезы и в такой день откладываю все дела. Моя забота – ни о чем не спрашивать, но обязательно быть рядом на случай, если Полюшка решит заговорить.

Я иду за ней по скалистому берегу Рыбного озера. Справа шумит волнами огромный водный простор цвета пунша, в который погружается лимонная долька солнца. Мне кажется, если сейчас попробовать воду, она будет сладкой, как лимонад. Ветер сильный до крена тополей, поэтому Полюшка сняла шляпу, которую я теперь несу, и заново собирает растрепавшиеся волосы.

– Нет у меня таланта к семейной жизни, – говорит она после долгого молчания.

Я торопливо догоняю ее, чтобы идти вровень. До этого не мешался и брел позади, оставив Полюшку наедине с собой.

– Кажется, я натворила то, что тебя очень расстроит, Максий, – вздыхает она, глядя мне прямо в глаза.

Я беру ее за руку и спрашиваю взволнованно:

– Что случилось, дорогая?

– То, что я теперь еще и ужасная ба… – Полюшка провожает глазами цитрусовые волны. – Ална собирается переехать в Тизой из-за меня. Они уже и новый дом себе подобрали.

Я невольно замираю от такой новости, но Полюшка тянет меня вперед: ей легче говорить о трудных вещах, когда она от них «убегает».

– Они догадались, что ты приходишь к Алику? – кое-как выдавливаю я.

– Все хуже. – Свободной рукой Полюшка подбирает камень и с силой бросает его в волну, словно хочет вместе с ним избавиться от чувства вины. – Еще один травмированный ребенок на моей совести…

Я не слышу сочного «бульк» из-за ветра, что толкает кроны деревьев и вычесывает из озера пенные гребни. Мы с Полюшкой едва слышим друг друга, и мне кажется, что мы и не говорим вовсе, а читаем мысли.

– Ты расскажешь мне, что произошло?

Полюшка садится на клок выгоревшей, но мягкой на вид травы. Я приземляюсь как можно ближе к ней, чтобы мы касались локтями, и смотрю на дольку солнца, обмакнутую в алое озеро.

– Я надоумила Алика вскрыть запретную полку с книгами в домашней библиотеке… – говорит Полюшка, смотря перед собой рассеянным взглядом. – Там много всякой жути о древних обрядах, и я думала, нам будет весело потом ее обсуждать и сочинять всякие истории с фонариком под одеялом… Но я бестолковая старая дура, это надо признать. Я ничего не понимаю в детях. Алик казался таким храбрым ребенком. Говорил, что ничего не боится. Ему нравились страшилки, и он все время просил меня сводить его на фильм ужасов…

– Ална, наверное, рассердилась, – прерываю я поток самобичевания. – Но зачем же сразу уезжать…

– Проблема не в том, что она узнала, – отмахивается Полюшка. – И даже не в том, что Алик взломал замок. Я плохо просмотрела содержимое полки, думала, там только парочка страшных легенд, а этот карапуз откопал «Похоронные обряды и традиции древности», где полно картинок с гробами, мумиями, расчлененными трупами, головами, которым хищные птицы глаза выклевывают. И еще всякие этапы разложения тел…

– Святые деревья! – Я аж подскакиваю на месте. – Он сильно испугался?

– Испугался – слишком слабое слово, Максий. – Полюшка обреченно качает головой. – У него была паническая атака и не одна. Потом кошмары начали сниться, и еще эта нервная штука развилась… Боязнь всякого такого, связанного с трупами – некрофобия вроде. Ну что ты смотришь на меня так жалобно, Максий? Смотри на меня с укоризной! Я бестолковая старуха, которая собственному внуку навредила. Нечего меня жалеть.

И Полюшка начинает плакать.

Я не видел ее слез с того дня, когда мы чуть не расстались в Доме надежды много лет назад. Тогда она – маленькая девчушка с разодранными коленками – рыдала на заднем дворе под огромным цветущим лопухом.

Я хорошо помню то судьбоносное утро, когда меня приехала усыновлять чета высоких рыжих людей. Их не пугало то, что мои безрассудно юные родители зачали меня в нетрезвом виде, из-за чего я мог вырасти нормальным, а мог – не очень. Это не всегда было понятно по первым годам. Алкоголь и токсины в сумме рождали мутации гораздо чаще, чем по отдельности. Но флегматичных детей вроде меня все-таки охотнее забирали домой, чем гиперактивных и тех, у кого в медицинской карте уже стояли диагнозы.

Полюшка не могла усидеть на месте ни секунды. Она попала в Дом надежды уже все понимающей пятилетней девочкой. Мы сильно сдружились за последние два года, но я ни разу не видел, чтобы она плакала, пока меня не решили усыновить.

Я долго искал ее и, наверное, так и не нашел бы, не будь мне известны все ее тайные убежища. Мои шорты и футболка стали сплошь мокрыми, пока я лазал по кустам, но оно того стоило. В самой гуще облитой дождем зелени я заметил уголок синего Полюшкиного платья.

– Вот ты где! – выкрикнул я.

– Уходи, – буркнула она, отгородившись от меня зеленым щитом лопуха.

Я сперва подумал, что у нее роса на лице – так удивили меня ее слезы. Полюшка никогда не плакала. Она могла упасть с крылечного козырька и расхохотаться своей неуклюжести. Она стискивала зубы во время прививок, но терпела. Она могла в очередной раз остаться без родителей, когда из дюжины девочек выбирали не ее, но и это не выбивало у нее слезы. Поэтому, когда я впервые увидел, как она плачет, я понял, что ей невыносимо больно. Может быть, это самый болезненный момент, который с ней случился после того, как родители сдали ее в Дом надежды.

Минуты две я постоял в молчании, а потом сказал:

– Хочешь, я останусь с тобой?

Она промолчала, и я остался. Остался навсегда.

Но Полюшку пугали семейные узы, и она постоянно сбегала от меня из страха, что однажды я брошу ее, как это сделали родители. Она старалась держаться от Алны на расстоянии, чтобы той не было грустно, когда я снова женюсь. Но у меня никогда не было других женщин, даже и в мыслях. И вот теперь я вижу слезы Полюшки второй раз на своей памяти. Она жмется ко мне, как в детстве, когда я отвоевал ее у лопухов. Я обнимаю ее и тихо говорю:

– Ничего, милая, на десятом уровне прекрасные психологи. Они проведут Алику пару сеансов гипноза, и он забудет об этой книжке. Ты ни в чем не виновата, потому что невозможно все на свете предсказать.

Полюшка трогательно всхлипывает мне в плечо, а я крепко ее обнимаю. Мне страшно, что ураганный порыв вырвет ее из моих рук и унесет, как зонтик. Алик задержал ее здесь так надолго, что я опять начал верить в свою глупую фантазию, которая возникала всякий раз, когда Полюшка была дома. Я все время твердил себе: «Она уже так стара, на этот раз она точно не уедет». Но сейчас меня заполняет чувство пустоты. Я отчего-то уверен, что мой Ветерок скоро улетит, и я больше ее не увижу.